Одновременно правее нас атаковали врага части 27-й армии, а левее — 6-й гвардейской.
Наступление не было для гитлеровцев неожиданным, поэтому они встретили нас организованным огнем, контратаками и бомбовыми ударами авиации. Первые же пленные показали, что их командование заранее подтянуло сюда из-под Котельвы 11-ю танковую дивизию.
7-я дивизия не сумела захватить село Батьки ни в первый, ни во второй день боя. Ее командира генерала Микеладзе словно подменили — будто не он, а кто-то другой неделю назад так уверенно управлял дивизией у совхоза «Ударник».
Причины такой перемены выяснились, когда я приехал на его командный пункт. Микеладзе, оказывается, не поладил со своим начальником штаба. Не оправдывая последнего, допускавшего иногда телефонное руководство полками по принципу «давай-давай!», думаю, что Михаилу Герасимовичу в отношениях с ним следовало придерживаться иных методов. А он просто стал игнорировать своего помощника, следовательно, и штаб вообще.
Конечно, эмоции — обязательная принадлежность человеческого характера. Но позволить им взять верх над разумом — значит обречь дело на неудачу. «Гнев — плохой советчик», — говорит пословица. «Друг познается в беде, мудрец — во гневе», — утверждает другая.
Да, гнев — чувство естественное. Часто он оправдан вызвавшими его обстоятельствами. Однако еще чаще откровенные, так сказать, «на публику», вспышки раздражения есть следствие невоспитанности. Обычно такой человек не умеет вести себя в обществе потому, что единственным для него сдерживающим стимулом является уважение к начальству. В самом деле, кому не знаком тип командира, пользующегося среди подчиненных репутацией «гневливого», но вместе с тем умеющего держать себя в узде перед старшими?
Как-то случилось мне участвовать в довольно бурном разговоре на эту тему.
— Меня гувернантка за ручку не водила, я уже в шестнадцать лет седлал боевого коня! — горячился один из спорящих.
— Верно! — согласился другой. — Гувернантки у тебя не было, но ты ведь потом академию окончил.
Я уже говорил, что гнев бывает оправдан обстоятельствами. Но ничем нельзя оправдать его, когда он выливается на голову провинившегося в выражениях, унижающих честь и достоинство человека.
— Трусы! На кого работаете? — кричал мне в телефонную трубку начальник, в подчинении которого наш корпус находился в самом начале Корсунь-Шевченковской операции.
Но что бы там ни случилось, как бы тебя лично ни обидели, сам ты не имеешь права поддаваться чувствам. Особенно же это опасно в боевой обстановке. Схорони обиду и продолжай выполнять свой долг с холодным рассудком. Тебя, командира, люди должны всегда видеть бодрым, энергичным, деятельным. Появляясь перед ними хмурый и вялый, ты, может, и не нарушаешь устава, но много теряешь в их глазах. Если не умеешь руководить собственными чувствами, как же ты будешь руководить сотнями или тысячами бойцов?
Принять верное решение в обстановке критической, памятуя, что каждый твой поступок, каждое слово должны принести пользу делу, опять-таки помогает внутренняя сдержанность, умение не поддаваться первому порыву.
Об этом мне невольно пришлось напомнить и Микеладзе и его начальнику штаба.
В последних числах июля 1942 года 214-я стрелковая дивизия отошла к Дону, южнее станицы Нижне-Чирской. Прикрываясь одним полком и выдвинутыми на прямую наводку дивизионными пушками, она начала переправляться через реку. Ни справа, ни слева соседей не было. Дивизия четверо суток держалась на западном берегу, одновременно перебрасывая все больше сил в тыл, на восточный берег.
Враг непрерывно атаковал, стремясь сбросить дивизию в Дон, и, чтобы выдержать этот четырехсуточный бой, бойцам и командирам пришлось напрячь все свои физические и моральные силы.
В последний день, когда плацдарм уже насквозь простреливался ружейно-пулеметным огнем противника, командир дивизии увидел близ реки батарею. На вопрос, куда дели замки орудий, ему ответили: «Утопили, чтобы фашисту не достались».
Значит, если утопили замки, то решили бросить здесь и орудия. Это не могло не возмутить командира дивизии. Но дать волю своему возмущению он не имел права. В этой тяжелой обстановке, под обстрелом, когда поблизости не видно материалов, из которых можно связать плоты, спасти орудия может только инициатива самих батарейцев.
Нужно было внушить артиллеристам — он, их комдив, уверен, что они найдут средства переправить орудия. И он спросил:
— Чем будете воевать, когда на наш берег переберетесь? Насколько мне известно, пушка без замка не стреляет.
Молчат.
— Знаете, что такое сейчас для дивизии каждое исправное орудие? — И назвал число действующих орудий и ширину фронта, который придется оборонять на том берегу. И тотчас над строем бойцов поднялась мозолистая ладонь.
— Разрешите сказать?
Вперед выступил красноармеец.
— Мы с земляком волгари, — сказал он. — Раз такое дело, отыщем замки. Место мы приметили.
Через два часа все орудия были с замками. Батарейцы сами разыскали нужные материалы, связали плоты, вкатили на них пушки.
В тот же день, на том же берегу Дона, командир дивизии стал свидетелем другого случая, с другим исходом.
Он натолкнулся на группу красноармейцев, спускавших с обрыва шесть станковых пулеметов. Старшина доложил, что под обрывом бойцы роты строят плотики.
— А где ваш командир?
— Пропал без вести. Ушел искать переправу, когда мы были еще в обороне, и не вернулся.
Командир дивизии подбодрил бойцов, посоветовал дождаться сумерек и тогда переправляться. Каково же было его удивление, когда, уже на «своем» берегу, он встретил командира этой пулеметной роты.
— Где ваши люди? — спросил комдив. — Где техника? Как сюда попали?
— Рота геройски погибла, — ответил тот. — В живых остался я один.
Еще два-три вопроса, и сомнений не осталось — трус, спасая свою шкуру, бросил роту, забыл свой долг, запятнал честь советского командира.
Разговор происходил в присутствии десятков людей — командиров, политработников, солдат, которые смотрели на своего начальника и молча ждали его решения. Они с тяжелыми боями отходили сюда, в донские степи, не имея иногда даже времени достойно похоронить павших товарищей. Но даже в те черные, пыльные дни, когда казалось, что нет уже ни фронта, ни тыла, а есть только остатки полков и дивизий, пробивавшихся на восток среди бронированных лавин с черно-белыми крестами на бортах, эти люди оставались тверды и честно, до конца исполняли свой воинский долг.
И вот среди них завелся трус и предатель, бежавший с поля боя. Они, конечно, уже вынесли ему свой приговор, только ждали, что командир дивизии подтвердит их решение. Так он и сделал. Приговор был приведен и исполнение немедленно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78