Недели через две после моего возвращения в Екатеринбург пожаловал Верховный Правитель адмирал Колчак.
К этому приезду готовились, и приём адмирала решено было устроить в особняке Тулуповой, что на Соборной площади. В нём находились наиболее сильные общественные организации того времени: Биржевой комитет. Культурно-экономическое общество, Союзы горнопромышленников и железнодорожников Урала.
Торгово-промышленный класс решил поднести адмиралу чек в один миллион рублей. Сумма как будто большая, но если перевести его по курсу на золотые рубли, то она вряд ли превышала шестьдесят — семьдесят пять тысяч.
Для подношения чека было назначено торжественное заседание, после которого решено было подать лёгкий завтрак а-ля фуршет.
Мы собрались заблаговременно, и ровно к назначенному часу — в десять утра, не запоздав ни на минуту, в сопровождении небольшой свиты военных и двух телохранителей пожаловал адмирал.
Поздоровавшись со всеми общим поклоном, он занял место за накрытым зелёной скатертью столом, а позади Колчака стали два телохранителя: казак с большой окладистой бородой, одетый в черкеску и высокую папаху, и башкир в национальном красного цвета костюме.
Как мне сказали, оба молодца были преподнесены оренбургскими казаками и башкирами в полную собственность Верховного Правителя России.
Зрелище было красивое, но всего эффектнее была изящная фигура самого адмирала Колчака. Особенно выразительны были глаза. Такие глаза мне редко удавалось встречать. В них отражались и ум, и энергия, и благородство.
Начались доклады. От торговопромышленников выступил П. В. Иванов, засим от горнопромышленников — Европеус, а от железнодорожников — Топорнин.
Эти серьёзные доклады, несмотря на крайнюю сжатость, длились более двух часов, во время которых Колчак не проронил ни единого слова, напряжённо слушая.
Когда выступления кончились, адмирал сказал, что доклады интересны и он возьмёт их с собой для детального ответа по всем заинтересованным ведомствам. Однако он считает возможным вкратце ответить на все три доклада вместе теперь, ибо они имеют общие точки соприкосновения. Благополучное разрешение затронутых вопросов в значительной степени зависит от положения железнодорожного транспорта.
— Вы сами, господа, знаете главную причину расстройства работы транспорта: тяжёлая братоубийственная война. Если бы были средства и мы смогли купить подвижной состав, то и тогда не все раны транспорта были бы залечены. Достаточно упомянуть о разрушении мостов и самого железнодорожного полотна… Все сложные проблемы, затронутые в докладах, исходят отсюда.
Существуют претензии иностранцев, и особенно американцев, желающих получить концессию на Сибирскую железную дорогу. Если её дать, то вряд ли работа транспорта от этого быстро улучшится. А кончится война — тогда мы и сами сумеем справиться с восстановлением работы транспорта. Что же касается обеспечения заводов топливом, то всё сводится к решению земельного вопроса. Таковой же должен быть разрешён не мной, а Учредительным Собранием. Здесь я могу только предположительно сказать, что невозможно ожидать постановления, которое лишило бы заводы дешёвого топлива.
Всё это сказано было так просто и в то же время так умно и авторитетно, что я лично и почти все присутствующие остались как от заседания, так и от ответа адмирала в полном восторге.
Засим Колчаку был поднесён чек, после чего все были приглашены к скромному столу, заполненному холодными закусками.
Отъезд адмирала был весьма торжествен. Кортеж состоял из нескольких автомобилей, из коих последний, в котором сидел Колчак, был окружён конным конвоем. Особенно выделялась красивая фигура принца Кули Мирзы в черкесской форме, стоявшего на предпоследнем автомобиле спиной к шофёру и впившегося глазами в автомобиль Верховного. Сам Кули Мирза принадлежал к персидской династии, состоял в свите Его Величества покойного Государя, а теперь сопровождал Верховного Правителя. Глядя на эту живописную картину, я не сомневался в том, что Колчак займёт место Романовых…
Кто мог тогда думать, что он будет казнён и от Омского правительства не останется и следа?..
ПРОФЕССОР ГРУМ-ГРЖИМАЙЛО
Приблизительно в эти дни у меня в квартире появился известный профессор металлургии Грум-Гржимайло. Он состоял консультантом Алапаевского округа, и я с ним часто виделся на заседаниях дирекции. Профессор, захваченный большевиками, находился у них на службе несколько месяцев и, конечно, не был назначен по специальности, а строил лесообделочный завод, кажется, на Часовой. Когда же наши войска заняли город, он приехал в Екатеринбург.
Он рассказал мне о своей службе у большевиков, называя их глупыми и наивными детьми.
— Я бы, профессор, прибавил «и злыми детьми».
— Да, — ответил профессор, — с этим добавлением вполне согласен, но при условии ещё большего обобщения. Я не могу делить наш простой народ по злости и жестокости на белых и красных. По-моему, жестокость и злобность присущи всему нашему народу в одинаковой степени, вне зависимости от политических воззрений.
— Не знаю, профессор, насколько вы правы… Но то, что мне пришлось видеть самому и слышать от других, говорит о невероятной жестокости именно большевиков.
Я рассказал ему о похоронах девятнадцати интеллигентов, расстрелянных без всяких оснований. Рассказал о семидесяти трупах рабочих Верх-Исетского завода, найденных в подвалах Г.П.У. Рассказал, наконец, во всех подробностях о расстреле Царской семьи и о казни великих князей в Алапаевске.
— Да, всё то, что вы поведали мне, ужасно, невероятно жестоко и отвратительно… Но позвольте и мне, справедливости ради, рассказать вам виденное собственными глазами.
Это было как раз на другой день после того, как белые войска заняли лесообделочный завод, где я служил у большевиков.
Я шёл по заводу и увидел толпу людей, стоявших у ворот. Я подошёл ближе и заглянул на двор. На дворе, несмотря на мороз в двадцать пять градусов, была выстроена в одном белье и без сапог шеренга людей. Они были синие от холода и еле перебирали отмороженными за ночь ногами. В таком виде они провели всю ночь в холодном сарае и теперь над ними шла казнь.
Казнь состояла в том, что какой-то солдатик из белой армии прокалывал животы арестантов штыком. Один из толстых солдат схватил руками штык, воткнутый в живот, и неистово завизжал от боли, приседая на корточках. Другие лежали на снегу в крови и переживали предсмертные судороги, иные уже заснули вечным сном.
Картина была так ужасна, что я чуть не упал в обморок…
Но всего непонятнее и ужаснее было то, что толпа отнюдь не падала в обморок от ужаса, а неистово хохотала, глядя на «смешные» ужимки и прыжки прокалываемых людей…
От этого рассказа профессора меня стало тошнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107