Дильда покачала головой:
- Не надо! Строгову знаю, Ускова знаю. О себе расскажи.
Тогда Ася чистосердечно призналась:
- Давно уж хочу взять общественную работу... У меня привычка: если браться, так по-настоящему. Но у нас на курсе организаторы такие...
- Какие?
- Нерасторопные.
На всякий случай Ася выбрала осуждающее, но все же довольно мирное слово.
Дильда сдвинула ниточки-брови.
Она не поняла значения слова, но спрашивать у Аси не хотелось.
Оказалось, что Ася мечтает работать в госпитале...
Теперь она стояла у деревянного флигеля и охотно знакомилась с Машиной матерью.
Ирина Федотовна пригласила Асю в лабораторию, усадила на табурет и сказала, что вот только наклеит ярлычки на двадцать бутылочек, а затем сама проводит ее в главное здание и познакомит с "ребятами".
- Вы учитесь на педагогическом факультете. Но вам не идет быть учительницей, - сказала Ирина Федотовна, у которой ее новая знакомая вызывала интерес и симпатию.
- Нет, конечно, нет! - рассмеялась Ася. - Я буду журналисткой.
Наклеив ярлыки на бутылки, Ирина Федотовна проводила Асю в девятую палату.
Безрукий лейтенант спал, майор лежал на спине и настойчиво изучал потолок, третья койка была пуста - выздоравливающий гулял в коридоре. По тому, что майор не шевельнулся при их появлении, Ирина Федотовна догадалась - его опять одолевает хандра.
- Алексей Степаныч! - осторожно позвала она. - Познакомьтесь. Журналистка.
- Никаких интервью! - отрезал майор.
Ася улыбнулась:
- Будьте покойны, нет.
Она не возражала против того, что ее отрекомендовали журналисткой. Напротив, послала Ирине Федотовне приветливый взгляд и ловко поправила у майора подушку, хотя в этом не было нужды.
- Благодарю, - буркнул майор.
"Очень мила, очень!" - отметила про себя Ирина Федотовна.
- Позвольте вам чем-нибудь помочь, - просто сказала Ася.
- Мне требуется одно, - ответил майор мрачно, - чтобы моя нога научилась ходить без костыля.
- Представьте, - воскликнула Ася, - сейчас в кабинете врача слышала разговор о вашей ноге! Самое большее через месяц вам не понадобятся костыли.
Майор приподнялся на локте:
- Нет, в самом деле?
"Я спокойна, - решила про себя Ирина Федотовна. - Скорее бы прислали вызов. Я поручу ей своих ребят".
Так завязалось знакомство.
Всякий раз, когда Ася приходила в госпиталь, Ирина Федотовна зазывала ее в лабораторию, и начинался тот увлекательный разговор, который доставлял равное удовольствие обеим собеседницам.
Ася сидела у Ирины Федотовны в лаборатории, подальше от колб и пробирок, чтобы не испачкать светлое пальто, и посвящала ее в свои планы.
- Нет, меня не тянет больше к научной работе. В конце концов, все наши ученые - ску-учнейшие сухари! Это меня оттолкнуло. Каждый выбирает работу в зависимости от темперамента. Я верю в удачу и в случай. Кроме того, имеют значение связи.
"Ах, Маша! - думала Ирина Федотовна. - Сидит до поздней ночи в читальне. Ночью Усков провожает ее домой. Они стоят у забора и говорят о дипломных работах, о последнем воскреснике и о том, какие вопросы нужно обсудить на комсомольском активе. Потом бедный Усков тащится через весь город к себе".
Жизнь Маши представлялась Ирине Федотовне однообразной и скучной. Ужасно жалко ее!
Ирина Федотовна всегда была охотница до празднества, и теперь мысль о развлечении, которое необходимо устроить для Маши, крепко засела ей в голову.
- Маше под Новый год исполнится двадцать. Приглашаю вас на пирог, сказала она Асе.
Вот и Новый год скоро. Дни летели. Труд, забота о раненых так заполняли время Ирины Федотовны, что она давно позабыла тоску одиночества. Лишения и неустроенность быта, которые раньше донимали до слез, теперь переносились легче. Ирине Федотовне некогда было заниматься мелочами: к вечеру она так уставала, что с трудом добиралась до постели.
Положив голову на подушку и наслаждаясь заслуженным отдыхом, она размышляла некоторое время о Москве и Кирилле Петровиче (как-то он там один, без меня?) и засыпала до утра.
Глава 16
Всю ночь валил снег. Местные жители не помнили такого снегопада, а приезжие привыкли ничему не удивляться. Под утро на улицах лежали корявые сучья, подломившиеся от снега, висели оборванные провода, стал трамвай, до окон пушились высокие сугробы, но тучи разошлись, и в небе не осталось ни облака.
Маша вышла с матерью из дому и на мгновение ослепла от блеска и густой синевы неба.
- Это для тебя такой день, Маша! - воскликнула Ирина Федотовна. Сегодня тебе двадцать лет. Смотри же, не забудь, приходи домой в семь - к десяти соберутся гости.
Ирина Федотовна была полна ожиданием праздника, хотелось, чтобы праздник получился уютный и шумный, как в Москве, до войны.
- Как-нибудь отработаю поскорей в лаборатории и даже в девятую не зайду. Или зайду на минутку поздравить, а потом прибегу печь пирог. Маша, будет майор. Вчера выписался. Кажется, Ася совсем закружила ему голову.
И она свернула в переулок, к госпиталю, а Маша пошла в институт.
После лекций был научно-философский кружок.
Рязанцева делала доклад на тему "Реакционные черты философии Канта". Усков посылал ей записки с вопросами, она краснела пятнами и терялась; Дорофеева, как обычно, переводила на язык простых и ясных понятий то, в чем путалась Рязанцева.
Маша сначала слушала плохо. Потом ее что-то задело, и она ушла от Кати Елисеевой, которая мешала ей слушать, шепотом сетуя, что на следующем собрании поставлен ее доклад, а ей этот Кант так же нужен, как японский император.
Рязанцева добросовестно, но с полным равнодушием изложила двенадцать кантовских категорий, присущих рассудку. Спокойствие Рязанцевой и задело Машу.
"Как она может, как может!" - досадовала Маша, удивляясь невозмутимости Рязанцевой.
- Разрешите вопрос, - попросила она.
Усков, председатель кружка, охотно и важно кивнул.
- Я хочу знать, - сказала Маша, - считает ли докладчица основным в философии Канта непознаваемость мира?
Рязанцева, которая в каждом вопросе предполагала подвох, смешалась и неуверенно ответила:
- Да.
- Я поняла из доклада, - говорила Маша, сердясь и волнуясь, - Кант утверждает, что человек слеп, как котенок.
Рязанцева не помнила, чтобы Кант где-нибудь выразился именно так.
Маша продолжала:
- Идут века, все изменяется, но человек никогда до конца не прозреет, мир для него непознаваем - так говорит Кант. Мне эта философия не нравится, в ней неуважение к человеку. А марксизм говорит: что мы не знаем сейчас, узнаем после. Правильно я понимаю? Скажите мне, правильно?
Усков откашлялся и глубокомысленно ответил:
- Ты уходишь с позиции научных доказательств в область настроений и чувств.
- Нет уж, позвольте... - возразила Дорофеева.
Было ровно семь, когда Маша вышла из института.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61