В четырнадцать лет Наум носил кепку, лихо сплевывал через дырку в передних зубах и мог сбить с ног кого - либо, кто неаккуратно
и невежливо произносил слово "Жид".
Тяга к путешествиям не пропала ни у него, ни у его команды. Чтобы не отлучаться далеко и надолго, банда стала осваивать чердаки в надежде найти карту, помеченную дряхлеющей рукой капитана Дрейка. Наум знал точно в этих домах не выбрасывают ничего, целые поколения копят и складывают, чтобы было потом что везти в новые квартиры, которые будут у всех при коммунизме. На чердаках держали коробочки от чая, велосипедные шины, сундуки, старое тряпье, детские ванночки, газеты, книги и журналы. Больше всего потрясли Наума подшивка "Нивы" за девятьсот четвертый - двенадцатый год,
"Новый мир" и растрепанные книжки. Однажды, возвращаясь с чердака, Нема сказал своим друзьям:
- Что-то я чего0то не понимаю. Надо, наверное, подучиться.
- Ага, и в институт поступить. Вон Равиль ходит - горя не знает. И без книг, и без клада, и без всего. Надо на машинке строчить.
Компания распалась. Сменился участковый. Незаметно пришло другое время, приход которого Наум пропустил, усердно занимаясь физикой и математикой, чтобы поступить таки в этот институт, где чему-то важному его все - таки научат.
Часть бараков снесли, вместо них построили красные пятиэтажки с маленькими отдельными дворами. Во дворе появились новые люди, которые не стали ни знакомыми, ни близкими родственниками, каждый стал жить сам по себе, и на чердаках уже не откладывали дорогие сердцу швейные машинки "Зингер". Новодомцы гордились, заносились и считались чужаками. Пару раз Наум организовывал потасовки, чтобы приезжие знали, кто во дворе хозяин. Он очень удивился, когда комсомольское бюро школы вызвало его на заседание и высокая противная девица заявила:
- Вот я его соседка, а он меня даже не знает. Он нас бьет. Поступает не по-советски. Пусть оправдывается.
Наум пожал плечами, а бюро постановило организовать над ним шефство для перевоспитания. И поручило эту процедуру той самой соплюшке девятикласснице. Она оказалась активной и политически грамотной.
- Анна. Меня зовут Анна. А ты говори - товарищ Анна. Мы будем дружить и подтягиваться. Ты мне поможешь по математике, а я тебе - по комсомольской работе. Чур, не влюбляться.
После этих слов Наум посмотрел на неё повнимательнее. Влюбиться было не во что - две ноги, две руки, две жиденькие косицы, слишком длинный нос и запавшие в череп глаза. Она была похожа на пиратский флаг. Он снова пожал плечами и разрешил себя воспитывать. Мама Ира радостно захлопотала. Во дворе изредка кричали "жених и невеста". Анна называла это пережитками буржуазного строя, а Наум принес ей "Ниву". Анне понравились картинки платья, экипажи и автомобили, но в целом журнал был назван пропагандой западного образа жизни и приговорен к сожжению. Наума передернуло, он обозвал Анну дурой и все лето готовился в институт. Он поступил на физико-математический, и сразу записался в кружок "Молодые голоса". Туда ходили красивые городские девочки с томно подкрашенными глазами. Науму нравились их дешевые духи и не нравились каблуки. Науму катастрофически не хватало роста и значительности. Пришлось добирать фрондерством. Прочитав на заседании кружка "Один день Ивана Денисовича", взятый из чердачных запасов, он позволил себе усомниться в великой роли товарища Сталина и присоединился к мнению старого профессора о том, что Синявского и Даниэля затравили и осудили неправильно. Правда, тогда он ещё не знал, о чем идет речь. Высокие девицы стали поглядывать на него с интересом, а комсорг группы строго предупредил: "Держи язык на привязи". Через год Наум уже хорошо знал, кто такой Бродский и сколько стоит на рынке свободы запретное слово "самиздат". Через год на торжественном вечере, посвященному международному дню студентов, он встретил Анну, которая забыв про старую обиду, пригласила его на прогулку.
- Только чур, не влюбляться, - тихонько сказала она и значительно добавила. - Надоело.
Наум поверил. Теперь ей могло надоесть. Две жиденькие косички превратились в модную прическу со стриженной челкой, запавшие глаза были подведены карандашом, а голос стал низким и томным. Анна взяла его под руку и потащила на бульвар, где воспитывали детей и выгуливали пенсионеров. Для Анны была ранняя осень, для Наума - конец пражской весны.
- Мне не нравятся твои ориентиры, - сказала она улыбаясь. - Я все время за тобой летела, и ты все время шел куда-то не туда. Не годится, а? она привстала со скамейки, поправила юбку и красиво заложила ногу за ногу.
- Если ничего не поменять, то в нашей стране наступит кризис. Помяни мое слово.
- Есть люди, которым положено об этом думать. Займись делом и в эти люди попадешь ты. А так - просто все плохо кончится.
- Я еврей, меня не примут.
- Так ты поэтому, - разочарованно протянула она. - Только поэтому? Вообще - глупости. В нашей стране национального вопроса не существует.
- Для русских, - уточнил Наум. - И коммунизм можно построить, если чуточку подправить.
- Ты хочешь в тюрьму? - глаза Анны округлились и стали излучать рентгеновское сияние. - Мы тебя спасем. Вот.
- Уже поздно. Я выбрал для себя дело , - Наум был гордым и думал, что умным. Казалось, что мир только и ждет его нежного, но принципиального участия в переустройстве оного по лучшим продуманным образцам.
- Математику? - она лукаво улыбнулась. - Будем всем говорить, что ты выбрал математику. А с самиздатом, - шепнула она треснувшим севшим голосом и нервно обернулась по сторонам - с этим прекращай. Еще не хватало тебе листовки клеить.
- Анна, - строго сказал Наум и решительно встал со скамейки. - Не лезь не в свое дело.
- У меня комсомольское поручение-шефство над тобой. И никто так и не отменил. Приходи ко мне на день рождения. Я дам тебе лекарство от глупости.
- Сама дура, - огрызнулся Наум.
- Проходили уже, - улыбнулась она и, легко слетев со скамейки, исчезла между деревьями...
...Максим беспомощно завертел головой. Машина стояла на обочине. Шеф ушел в прошлое, а если простоять здесь весь день, то Чаплинского могут запросто объявить в розыск. И прощай, славный приют бывших охранников суперматиствов.
- А говорил, знаешь. Не местный, что ли? - спросил Наум не поворачивая головы.
- Так улицы теперь по названиям. Не по линиям, - неуклюже оправдался Максим.
- Направо, метров триста и через балку. Есть такая?
- Нет, застроили. Давно. Я ещё в школу ходил.
- Действительно, давно, - усмехнулся Чаплинский.
Надо слушать женщин. Всегда слушать женщин. Они не воюют, не убивают. Они подстраиваются и принимают любые условия. Мировые проблемы для них служебный фон очередного романа, а жизненные этапы измеряются модой на шпильки, платформу, шиньоны и парики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91