Нельзя сказать, что Шибаев вообще ненавидел собак. Он любил животных, птиц и иных представителей земной фауны, но одних, как голубей, он любил вблизи, всем сердцем, а на других предпочитал смотреть сквозь стекло телеэкрана или металлическую сетку вольера. Собаки относились к последним, и лишь нужда службы заставляла заядлого голубятника "наступать на горло собственной песне". Шибаев кормил, поил, холил и лелеял свою злобную свору; он обманывал собак, изображая любовь, и собаки верили ему. Исключение составлял лишь один непослушный матерый кобель Захват, но он три месяца назад погиб в схватке с Угрюмом. Сошлись две злобы; ротвейлер оказался по-бандитски крутым и буквально порвал в куски хитрого, но по старости ослабевшего Захвата. А Шибаев за недосмотр отделался устным нецензурным выговором от Хозяина и капитана Щукина.
Ранняя зимняя ночь уже вовсю распоряжалась в замкнутом пространстве исправительно-трудовой колонии строгого режима №7. Облака наверху разбежались, словно псы, обнажив многоокое звездное небо. Шибаев, изучивший из любопытства, на досуге, астрономию, хорошо разбирался в расположении созвездий Северного полушария. Он наблюдал их мерцание, сопоставляя неподвижный свет с полетами голубиных стай. Вывод давно был сделан в пользу живых и пернатых: холодная красота никак не прельщала сержанта, к тому же он не верил ни в каких инопланетян, и космос был для него не более чем красивой мишурой, бижутерией жизни... Ничего не происходило там; зато здесь, на земле, происходило все: взлетали голуби, лаяли и рычали собаки, мерзли часовые на вышках и зеки в зоне, приходили и уходили письма, текло время, приближая одних к дембелю, других - к "звонку" (концу срока). Наконец, из голубятни хорошо был виден в глубине зоны зековский храм, в котором и сейчас, если вглядеться хорошенько, тускло поблескивали стекла полуовальных окон.
ОТБОЙ В ЗОНЕ
Алексей Николаевич Помыткин, он же Монгол, находился в трудном положении. Воровская установка в последней "маляве" предписывала одно, а на уме было иное. Вроде бы Монгол никак не мог, будучи авторитетным "бродягой", вдруг поступить по-фрайерски; с другой стороны, жизнь совсем недавно открыла ему новые ценности... "Рано, рано все это, - с горечью думал Монгол, - ну, хоть бы годик-два ещё помыкать воровскую долю!"
С такими мыслями он вошел в храм около восьми часов вечера, а вышел из него заполночь. У паперти контролер Петр топал валенками - шур-шур! Снег лежал на плечах, на спине и на шапке-ушанке.
- Меня стережешь, командир? - усмехнулся Монгол. - Ты что, снежная королева, что ли?
- Долго ты там думал, - не обидевшись на "снежную королеву", молвил Петр. - Уснул, поди?..
- Да нет, что-то не до сна мне сегодня...
- Что так?
- Грехов много, - молвил Монгол - и непонятно было: всерьез или посмеивается он над контролером. - А ещё грешить и грешить...
- Как это? - заинтересовался Петр, надеясь уловить что-нибудь интересное - по просьбе Хозяина.
- Молча. Так и вовсе не откинешься, сдохнешь за колючкой.
- Говорят, амнистия намечается, - успокоил Петр.
- Какая мне амнистия? Вот когда из БУРа выходишь - это амнистия. А в натуре, так и на том свете не отговоришься, не отмажешься, никакой скощухи...
- Нет, говорят, всех коснется.
- Ага, прикоснется. Вот если б помер кто там, - Монгол показал пальцем вверх, - тогда, может, чего и вышло. Сталин, к примеру, помер - была амнистия. А сейчас если кто помрет - как бы воще сроков не добавили...
- Шутишь?
- Шучу.
Монгол повернулся к дверям храма и осенил себя крестным знамением широко и неспешно. Потом нахлобучил на затылок добротный кроличий треух и спустился с крыльца к контролеру.
- Иди, не мерзни. Ключи не потеряй.
Вместе с ключами Монгол сунул в карман Петру две десятирублевых купюры.
Петр посмотрел вслед Монголу. Сказал тот вроде что-то, но к чему непонятно было.
В бараке почти все спали. Только опившиеся чифиру Акула и Коныш шпилили в "двадцать одно". Акула проигрывал полученные от Макарова денежки. Он поскрипывал зубами, нервничал.
- Ну-ну, - сказал Монгол, остановившись на мгновение возле играющих.
Акула посмотрел в спину Монголу, но ничего не сказал: был заход, и он, подув для фарту на пальцы с тремя картами, стал медленно вытягивать их: как будто могло что-то перемениться в масти и в значении набранных очков.
- Заканчивайте шпилево, - предложил из своего угла Монгол. - Что у вас, праздник завтра?
- Последнюю, Монгол, последнюю... - запросил Акула. - На все, Коныш!
У Акулы был перебор.
Монгол хмыкнул и махнул на играющих рукой.
Через четверть часа монголо-макаровские деньги заначивал в матрас счастливый Коныш, а Акула лежал на шконке, уставясь невидящими глазами в бурый обкуренный потолок. Ему было жаль проигранного: запасы чая подходили к концу, подогреться было неоткуда... Хотелось жрать, пить, курить.
Коныш отделил одну "пятихатку" от выигрыша и пошел с ней к Монголу. Тот уже разделся, лежал под одеялом на спине, прикрыв глаза.
- Братан, на общак, - тихо произнес Коныш.
Монгол открыл глаза, вытянул из-под одеяла руку и взял купюру.
- Круговорот воды в природе, - констатировал он.
- Что? - не понял Коныш.
- Закон Ломоносова.
- Ништяк, точно, - Коныш сделал вид, что дошел до сути сказанного...
Вдруг застучали сапоги, захлопали двери. В барак ворвался морозец. В облачке прозрачного пара двигались трое: ДПНК Мыриков, прапорщик Окоемов и контролер Зуев с деревянной киянкой.
- Так! - заорал Зуев и грохнул киянкой об первую попавшуюся шконку. Побегушники здесь?
- Что ж ты, демон, делаешь? Людям завтра пахать, а ты молотишь, орешь, как потерпевший! - предъявил Зуеву проснувшийся Валдай, стропальщик литейки.
- Молчать! - заорал Зуев ещё пуще - так, что от него отшатнулись Мыриков и Окоемов.
Они обошли барак. Мыриков посветил мощным фонарем в лицо Карамбе, откинул одеяло с Ваньки-Балконщика. Это были единственные "побегушники" в отряде. На их карточках стояла красная полоса. На всякий случай ДПНК посветил на Монгола: тот даже глаз не открыл.
Карамба проснулся, пробормотал что-то обидное в адрес всех ментов и снова уснул крепким сном здорового человека. Карамба, он же Сергей Селютин, бежал из мест заключения дважды, в общей сложности пробыв на свободе 12 часов. После первого побега из зоны общего режима в Курской области он успел за четыре часа свободы выпить восемь кружек пива и литр водки. Очнулся в вытрезвителе и долго не мог убедить дежурного лейтенанта в том, что он, Селютин, вовсе не подзаборный алкаш, а бежавший из колонии опасный уголовник. Наконец, ему поверили, и он снова очутился за решеткой с добавкой в два года. Бежал ещё раз, заведя ранним утром стрелу подъемного крана за предзонники и замайнав себя на крюке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97