Поэтому прошу тебя, во избежание всяческих недоразумений, будь моим стряпчим, дабы во всеоружии я смогла принять любые нападки.
Жду тебя с Полиной в церкви, попрощаемся с Викентием Григорьевичем. Я любила и буду любить его, я всегда буду помнить моего ненаглядного Викешу. Дай Бог ему Царствия Небесного.
Постараюсь воспрять духом к отпеванию. Ответ перешли с моим посыльным.
Твоя родственница
Мария Рамзина.
* * *
Анастасия Губина, N-ск — Ивану Губину, Москва, кадетский корпус.
Ваня, как плохо, что тебя нет со мной! Я одна, совсем одна! Столько выпало на мою долю за последнее время… Мне нужно все тебе написать, чтобы успокоиться и забыть обо всем. Для меня сейчас самое главное — вернуть любовь Полины и Лазаря Петровича. А именно ее я, кажется, потеряла навеки.
Второго февраля утром, к нам пришла Полина, вся в черном и в шляпке с вуалью. Они с Лазарем Петровичем собрались идти в церковь на отпевание графа Кобринского, убитого третьего дня. Я решила не ходить — у меня побаливало горло, и еще: я страшно боюсь мертвых. После того, как я споткнулась и упала на попечителя, меня просто в дрожь бросает при одной мысли, что я снова увижу покойника.
Полина с отцом ушли, Вере с утра дали выходной, так как потом хозяева собирались к Марии Игнатьевне на поминки и ее помощь по хозяйству была не нужна. Полина также отпустила на отпевание горничную Наташу — та очень любопытна и не упустит случая поглядеть на богатые похороны. Ой, нехорошо злословить.
Наконец-то я осталась совершенно одна. Ваня, мне так нравится оставаться дома в одиночестве! Я представляю себя хозяйкой, могу делать, что пожелаю, могу вертеться перед зеркалом и музицировать на фортепьяно. И не «хорошо темперированный клавир», а модные песенки из опереток — ноты тайком приносит в классную комнату Котова, а я у нее беру на день-два за сливочную помадку — она их обожает, а я не ем.
Поэтому, как все ушли, я сначала примерила все шляпы Полины и взяла ее театральную сумочку. Но тут в дверь постучали, и я побежала открывать.
К моему удивлению, на пороге стоял Иван Карлович Лямпе, наш ботаник. Приподняв шляпу, он улыбнулся в некотором замешательстве, увидев меня, и сказал:
— Доброе утро, м-ль Губина. Лазарь Петрович дома?
— Нет, — ответила я, — проходите, Иван Карлович.
Он вошел в дом, осматриваясь по сторонам. Сняв шляпу, учитель пригладил волосы, улыбнулся и спросил:
— Что ж вы, барышня, сами к двери подбегаете? Прислуга не вышколена?
— Что вы! — засмеялась я. — Нет никого. Лазарь Петрович с Полиной в церковь на отпевание графа Кобринского поехали, потом на кладбище, а потом к Марии Игнатьевне на поминки. Вернутся к вечеру. А Веру на сегодня совсем отпустили.
— О, так вы на целый день остались хозяйкой сами себе? Прекрасно! А почему не в институте? — сказал Иван Карлович. Его немецкий акцент стал сильнее.
— Меня отпустили на отпевание. А я не поехала, — я смутилась и поспешила добавить: — Проходите в гостиную. Может, я могу вам чем-нибудь помочь? Передать письмо Лазарю Петровичу?
Он медлил с ответом, раздумывая. Потом посмотрел на меня так, словно впервые увидел.
— Да, если можно. Мне скорее необходимо поговорить с Аполлинарией Лазаревной, а не с ее отцом. Но если вы не возражаете…
— Нет-нет, что вы! Говорите.
— Как вам известно, мадемуазель, по роду своей деятельности я много лет интересуюсь флорой и географией. Вчера г-жа Авилова навещала вас в институте, и я краем уха услышал о дневнике ее покойного мужа. Мне очень хотелось бы взглянуть на этот раритет. Думаю, что сама Аполлинария Лазаревна не отказала бы мне в столь пустяковой просьбе. Разумеется, я бы читал дневник в ее присутствии.
Мне стало неловко. Жаль было отказывать такому милому человеку, которого я хорошо знаю, но Полине бы не понравилось мое самовольство: я знаю, как она относилась к дневнику Владимира Гавриловича — как к самой настоящей святыне, и отдавать его без спроса у меня не было никакого права. Я и так слишком много раз брала ее вещи без спроса, и ничего хорошего из этого не выходило.
— Но я не знаю, где дневник, — пролепетала я и покраснела. — Полина прячет его и запирает на ключ.
Иван Карлович испытывающе посмотрел на меня:
— Если вы, Анастасия, не знаете, где находится дневник, то откуда вам известно, что г-жа Авилова запирает его на ключ? Обманывать нехорошо, милая барышня.
— Я… Я не обманываю, я действительно не знаю, где дневник.
— Видит Бог, я не хотел этого! — Учитель ботаники возвел очи горе. — Если ты, дрянная девчонка, не покажешь сейчас же, где дневник, прикончу на месте! Поняла?
И тут я увидела его руки — большие, с ногтями лопаткой. И вспомнила, что эти руки зажимали мне рот, когда я склонилась над убитым попечителем. В комнате запахло гнилой клубникой, к горлу подступила тошнота. Только я открыла рот, намереваясь позвать на помощь, хотя на какую помощь я могла надеяться? Стены толстые, на окнах — зимние рамы, и Иван Карлович угрожающе произнес:
— Только открой рот, не жить тебе! Веди, показывай, где дневник. Отдашь — оставлю в живых. Не покажешь — пеняй на себя! — и потащил меня вверх по лестнице, в спальню Полины.
Он устроил там самый настоящий погром — выпотрошил все ящики, бросил на пол французские романы, даже не постеснялся копаться в ящиках с бельем, но его усилия пропали втуне.
— Дневник у стряпчего в кабинете! — заорал он и схватив меня, кинулся в сторону комнаты Лазаря Петровича. Но мой опекун всегда запирает кабинет на ключ, так как у него хранятся ценные бумаги и материалы по судебным делам.
Дверь не поддавалась. Преступник пытался открыть и ножом, и каминной кочергой, используя ее вместо лома, но ничего не выходило. Тогда он, оглянувшись по сторонам, схватил диванную подушку, прислонил ее к замку, достал из-под форменного сюртука пистолет и выстрелил. Потом нажал плечом на дверь, она внезапно распахнулась, и он, махнув мне рукой, в которой держал пистолет, крикнул: «Заходи и показывай!»
— Я ничего не знаю, я здесь ни бываю, Лазарь Петрович не разрешает заходить. Отпустите меня, — взмолилась я, — я никому не расскажу!
— Нет уж, сиди тут, — и принялся рыться в папках моего опекуна, не упуская меня из виду. Я только молилась, чтобы кто-нибудь пришел и спас меня.
Иван Карлович устроил в кабинете опекуна еще больший хаос, нежели у Полины, но его хлопоты не увенчались успехом.
— Сейчас ты наденешь пальто, и мы пойдем в дом Авиловых. Только пикни у меня.
Покорно одевшись, я открыла дверь и вышла на улицу. Огромные пальцы негодяя держали меня за предплечье, а в бок упирался пистолет.
— Идем тихо, спокойно, улыбаемся, — процедил он, не разжимая рта, и подозвал извозчика, проезжавшего мимо. — Гони на Башенную, восемь!
— У меня нет ключей, — пролепетала я, когда мы вылезли из пролетки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Жду тебя с Полиной в церкви, попрощаемся с Викентием Григорьевичем. Я любила и буду любить его, я всегда буду помнить моего ненаглядного Викешу. Дай Бог ему Царствия Небесного.
Постараюсь воспрять духом к отпеванию. Ответ перешли с моим посыльным.
Твоя родственница
Мария Рамзина.
* * *
Анастасия Губина, N-ск — Ивану Губину, Москва, кадетский корпус.
Ваня, как плохо, что тебя нет со мной! Я одна, совсем одна! Столько выпало на мою долю за последнее время… Мне нужно все тебе написать, чтобы успокоиться и забыть обо всем. Для меня сейчас самое главное — вернуть любовь Полины и Лазаря Петровича. А именно ее я, кажется, потеряла навеки.
Второго февраля утром, к нам пришла Полина, вся в черном и в шляпке с вуалью. Они с Лазарем Петровичем собрались идти в церковь на отпевание графа Кобринского, убитого третьего дня. Я решила не ходить — у меня побаливало горло, и еще: я страшно боюсь мертвых. После того, как я споткнулась и упала на попечителя, меня просто в дрожь бросает при одной мысли, что я снова увижу покойника.
Полина с отцом ушли, Вере с утра дали выходной, так как потом хозяева собирались к Марии Игнатьевне на поминки и ее помощь по хозяйству была не нужна. Полина также отпустила на отпевание горничную Наташу — та очень любопытна и не упустит случая поглядеть на богатые похороны. Ой, нехорошо злословить.
Наконец-то я осталась совершенно одна. Ваня, мне так нравится оставаться дома в одиночестве! Я представляю себя хозяйкой, могу делать, что пожелаю, могу вертеться перед зеркалом и музицировать на фортепьяно. И не «хорошо темперированный клавир», а модные песенки из опереток — ноты тайком приносит в классную комнату Котова, а я у нее беру на день-два за сливочную помадку — она их обожает, а я не ем.
Поэтому, как все ушли, я сначала примерила все шляпы Полины и взяла ее театральную сумочку. Но тут в дверь постучали, и я побежала открывать.
К моему удивлению, на пороге стоял Иван Карлович Лямпе, наш ботаник. Приподняв шляпу, он улыбнулся в некотором замешательстве, увидев меня, и сказал:
— Доброе утро, м-ль Губина. Лазарь Петрович дома?
— Нет, — ответила я, — проходите, Иван Карлович.
Он вошел в дом, осматриваясь по сторонам. Сняв шляпу, учитель пригладил волосы, улыбнулся и спросил:
— Что ж вы, барышня, сами к двери подбегаете? Прислуга не вышколена?
— Что вы! — засмеялась я. — Нет никого. Лазарь Петрович с Полиной в церковь на отпевание графа Кобринского поехали, потом на кладбище, а потом к Марии Игнатьевне на поминки. Вернутся к вечеру. А Веру на сегодня совсем отпустили.
— О, так вы на целый день остались хозяйкой сами себе? Прекрасно! А почему не в институте? — сказал Иван Карлович. Его немецкий акцент стал сильнее.
— Меня отпустили на отпевание. А я не поехала, — я смутилась и поспешила добавить: — Проходите в гостиную. Может, я могу вам чем-нибудь помочь? Передать письмо Лазарю Петровичу?
Он медлил с ответом, раздумывая. Потом посмотрел на меня так, словно впервые увидел.
— Да, если можно. Мне скорее необходимо поговорить с Аполлинарией Лазаревной, а не с ее отцом. Но если вы не возражаете…
— Нет-нет, что вы! Говорите.
— Как вам известно, мадемуазель, по роду своей деятельности я много лет интересуюсь флорой и географией. Вчера г-жа Авилова навещала вас в институте, и я краем уха услышал о дневнике ее покойного мужа. Мне очень хотелось бы взглянуть на этот раритет. Думаю, что сама Аполлинария Лазаревна не отказала бы мне в столь пустяковой просьбе. Разумеется, я бы читал дневник в ее присутствии.
Мне стало неловко. Жаль было отказывать такому милому человеку, которого я хорошо знаю, но Полине бы не понравилось мое самовольство: я знаю, как она относилась к дневнику Владимира Гавриловича — как к самой настоящей святыне, и отдавать его без спроса у меня не было никакого права. Я и так слишком много раз брала ее вещи без спроса, и ничего хорошего из этого не выходило.
— Но я не знаю, где дневник, — пролепетала я и покраснела. — Полина прячет его и запирает на ключ.
Иван Карлович испытывающе посмотрел на меня:
— Если вы, Анастасия, не знаете, где находится дневник, то откуда вам известно, что г-жа Авилова запирает его на ключ? Обманывать нехорошо, милая барышня.
— Я… Я не обманываю, я действительно не знаю, где дневник.
— Видит Бог, я не хотел этого! — Учитель ботаники возвел очи горе. — Если ты, дрянная девчонка, не покажешь сейчас же, где дневник, прикончу на месте! Поняла?
И тут я увидела его руки — большие, с ногтями лопаткой. И вспомнила, что эти руки зажимали мне рот, когда я склонилась над убитым попечителем. В комнате запахло гнилой клубникой, к горлу подступила тошнота. Только я открыла рот, намереваясь позвать на помощь, хотя на какую помощь я могла надеяться? Стены толстые, на окнах — зимние рамы, и Иван Карлович угрожающе произнес:
— Только открой рот, не жить тебе! Веди, показывай, где дневник. Отдашь — оставлю в живых. Не покажешь — пеняй на себя! — и потащил меня вверх по лестнице, в спальню Полины.
Он устроил там самый настоящий погром — выпотрошил все ящики, бросил на пол французские романы, даже не постеснялся копаться в ящиках с бельем, но его усилия пропали втуне.
— Дневник у стряпчего в кабинете! — заорал он и схватив меня, кинулся в сторону комнаты Лазаря Петровича. Но мой опекун всегда запирает кабинет на ключ, так как у него хранятся ценные бумаги и материалы по судебным делам.
Дверь не поддавалась. Преступник пытался открыть и ножом, и каминной кочергой, используя ее вместо лома, но ничего не выходило. Тогда он, оглянувшись по сторонам, схватил диванную подушку, прислонил ее к замку, достал из-под форменного сюртука пистолет и выстрелил. Потом нажал плечом на дверь, она внезапно распахнулась, и он, махнув мне рукой, в которой держал пистолет, крикнул: «Заходи и показывай!»
— Я ничего не знаю, я здесь ни бываю, Лазарь Петрович не разрешает заходить. Отпустите меня, — взмолилась я, — я никому не расскажу!
— Нет уж, сиди тут, — и принялся рыться в папках моего опекуна, не упуская меня из виду. Я только молилась, чтобы кто-нибудь пришел и спас меня.
Иван Карлович устроил в кабинете опекуна еще больший хаос, нежели у Полины, но его хлопоты не увенчались успехом.
— Сейчас ты наденешь пальто, и мы пойдем в дом Авиловых. Только пикни у меня.
Покорно одевшись, я открыла дверь и вышла на улицу. Огромные пальцы негодяя держали меня за предплечье, а в бок упирался пистолет.
— Идем тихо, спокойно, улыбаемся, — процедил он, не разжимая рта, и подозвал извозчика, проезжавшего мимо. — Гони на Башенную, восемь!
— У меня нет ключей, — пролепетала я, когда мы вылезли из пролетки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61