Воображаю, как эти бедолаги подталкивали друг дружку локтями, шепча: зри! нюхай! Сочли, конечно же, что Ипполит Федорович примерно соблюл благоухание. А кое-что эти благочестивые старушки и урезали от покойничьей плоти - ножку ли там, ручку ли, не знаю, а одним словом: мощи. В конце концов уцелела косточка, и ее тетка, как говорят, завещала мне.
- И впрямь завещала? - Я напрягался, улавливая, насколько глубоко ныряют в эту сказку помыслы Полины.
- Пока не будем об этом, - отрезала она. - Что бы нынешним последователям Ипполита Федоровича не взять из его могилы сколько угодно косточек? - так нет, этого нельзя, грех, а вот у меня, мнится им, забрать пресловутую косточку позарез и насущно необходимо, поскольку она уже обрела некую святость и должна стать для них надежным талисманом. Они сплетают зло с благодатью, сочетают свет и мрак, а невод, который у них получается к середине июля, забрасывают, чтобы уловить меня. Каждый раз в середине июля они по неведомым для меня причинам приходят в большое возбуждение, шелестят и шуршат тут за окнами, как гадюки, но подобраться ко мне у них нет возможности, я для них как заговоренная.
- Твоим выдумкам, Полина, я еще как-то могу поверить, а вот что этот парень пришел по такой фантастической причине, этому я, извини, поверить ну никак не могу.
- А зря, - как-то даже небрежно бросил Мелочев.
- Ну хватит, действительно хватит! - взвился я. - Вы из меня клоуна не делайте! Я вам... я вижу, вы спелись! - Я обвел их грозным взглядом, хотя ведь знал в эту минуту, что люблю их обоих и желаю им счастья, даже некоторым образом вижу собственное счастье благоустройства в Ветрогонске зависящим от того, насколько хорошо они устроят свои дела. - Ладно, ладно, - воскликнул я с улыбкой, поощряя их, чтобы они перестали бояться моих криков, - я не буду шуметь. Я не гадюка. Шуршать не буду. Вы хорошие люди, и мне совсем ни к чему портить с вами отношения. Я не гад. Давайте сядем и спокойно во всем разберемся.
***
Дело шло к ночи, в окно мельком заглядывало, плутая в тупичках между низкими крышами, вечернее напряженное солнце. Мелочев с готовностью воспользовался моим предложением сесть, тут же с видимым облегчением плюхнулся на стул и перевел дух, пожалуй, вся эта нужда в трудных объяснениях впрямь вымотала его молодые неопытные силы. Но он был не прочь и показать себя незаслуженно потерпевшим в неравной схватке с чудовищными силами мрака и поставить нам на вид, что мы не только не оцениваем по-справедливости его мужество и страдания, но и склонны смеяться на ним, беспечно болтая что-то о тяге к святости у наших врагов. Если мы имеем дело со святыми, отчего бы Полине в таком случае и не совершить благородный жест, отдав им косточку? Они безгрешны? Ой ли! Разве безгрешным приходит в голову заставлять людей делать то, что им совсем не по-душе делать? Ну, и тому подобное. У Мелочева накопилось великое множество претензий к нам.
Не матерый он был человек, и я подозревал, что заматереет он не скоро, а если с ним и дальше будут происходить всевозможные несуразности, ну хотя бы вроде театрализованного совращения или всех этих шелестящих на обочине жизни гадов, то его шансы достичь основательной житейской выправки даже вовсе равны нулю. Меня это и забавляло в его перспективах, и мучило, поскольку я не мог не понимать, что именно его юношество любит в нем Полина и если оно в нем застоится, будет любить его слишком долго, чтобы мне хватило терпения вынести бесплодность моей привязанности к ней и не сосредоточить ее на ком-нибудь другом, даже и на этом, скажем, бестолковом пареньке. В общем, я был бы рад выпить стакан вина, а то и покрепче, водки. Полина, кстати, уже суетилась, доставала из буфета чашки и, как это у нее неизменно бывало на чаепитиях, вазочки с печеньем и вареньем. Взглянув на меня и прочитав желания моего смятенного духа, она, хмурая, с железной принципиальностью эгоизма погруженная в свои сомнения, спросила:
- Водки?
Я, в свой черед, взглянул на нее, на Мелочева, мне не по душе пришлись ее мрачная неустроенность (в собственном же доме она чувствовала себя словно бы нежеланной гостьей) и его поспешная успокоенность, и я отрезал:
- Ни в коем случае.
Полина пожала плечами. Гости все больше не нравились ей: один ставит в укор ее нравственности, что она-де потакает нежити, другой нагло присваивает право единолично решать, что они будут пить. Эти гости ведут себя так, будто находятся в трактире и она им прислуживает. Время от времени сквозь плотно сжатые губы Полины, нервно накрывавшей на стол, прорывалось какое-то утробное раздраженное клокотание. Вечерний свет, в котором мы с Мелочевым застыли, возмущая женщину, жутковато заблестел свинцовой серостью. Затем Полина села напротив нас, и мы, - нас было трое умников, замкнувшихся в своих ничтожных отчуждениях, - принялись пить чай. Мелочев, надо сказать, вытягивал напиток из стакана с шумом, какого я не ожидал от артиста и вообще от юноши, а кусочек сахара, из которого высасывал сладость между глотками, так облюбовал, что даже не сводил с него глаз. Это настроило меня против него, и я сказал:
- Ну, обсуждать так обсуждать, и начинай-ка ты, парень, как самый среди нас непутевый.
Он быстро довел до конца представление, которое устроил из чаепития, облизнулся и начал:
- В столице, может, и ничего, завидный фасад, а вообще на земле нашей купола, маковки церквей поникли, и это все равно что мозги набекрень!.. крикливым волнением сразу стал брать наш внезапный оратор. - Я подробно остановлюсь на печальных сторонах нашей действительности. Я определяю наше состояние одним словом: оскудение. Извините, если надолго займу ваше внимание, но иначе нельзя, нельзя молчать! Прежде всего! - чеканил он. - Мы должны уяснить! к чему нас обязывает! создавшееся положение! Оглянемся же вокруг и признаем честно, что видим мы... впрочем, не буду забегать вперед с выводами. Конечно, - как будто немного сбился и запутался лицедей; бесенок, выскочивший из него, вертелся перед нами, а хвостом щекотал малому под носом, и тот от бесовской щекотки корчил уморительные гримасы, - этот вопрос - что же мы видим? - следует поставить как насущный... и давно пора это сделать. Я вот хочу сказать, что мне трудно, мне не хватает воздуха. Я еще так молод, а уже, кажется, хлебнул лиха. Но это не только мои личные бедствия! - возвысил он голос. - Понимаете ли, у меня было очень приличное, безмятежное детство, а как только пришло время вступить в сознательную жизнь, сразу на меня и обрушилось все наваждение нынешней русской действительности. Посмотрите же внимательно на нашу бедную и печальную землю. Как все скудно! невыразительно! приземисто! Люди Запада, - надул он вдруг щеки, изображая напыщенность, - они сделали немало, чтобы посадить нас в лужу, а теперь смеются над нами, представляют дело таким образом, будто мы сами и осрамились, будто мы вообще не способны к разумной и плодотворной деятельности, стоим вне истории и скоро нас, вырождающихся, можно будет брать голыми руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
- И впрямь завещала? - Я напрягался, улавливая, насколько глубоко ныряют в эту сказку помыслы Полины.
- Пока не будем об этом, - отрезала она. - Что бы нынешним последователям Ипполита Федоровича не взять из его могилы сколько угодно косточек? - так нет, этого нельзя, грех, а вот у меня, мнится им, забрать пресловутую косточку позарез и насущно необходимо, поскольку она уже обрела некую святость и должна стать для них надежным талисманом. Они сплетают зло с благодатью, сочетают свет и мрак, а невод, который у них получается к середине июля, забрасывают, чтобы уловить меня. Каждый раз в середине июля они по неведомым для меня причинам приходят в большое возбуждение, шелестят и шуршат тут за окнами, как гадюки, но подобраться ко мне у них нет возможности, я для них как заговоренная.
- Твоим выдумкам, Полина, я еще как-то могу поверить, а вот что этот парень пришел по такой фантастической причине, этому я, извини, поверить ну никак не могу.
- А зря, - как-то даже небрежно бросил Мелочев.
- Ну хватит, действительно хватит! - взвился я. - Вы из меня клоуна не делайте! Я вам... я вижу, вы спелись! - Я обвел их грозным взглядом, хотя ведь знал в эту минуту, что люблю их обоих и желаю им счастья, даже некоторым образом вижу собственное счастье благоустройства в Ветрогонске зависящим от того, насколько хорошо они устроят свои дела. - Ладно, ладно, - воскликнул я с улыбкой, поощряя их, чтобы они перестали бояться моих криков, - я не буду шуметь. Я не гадюка. Шуршать не буду. Вы хорошие люди, и мне совсем ни к чему портить с вами отношения. Я не гад. Давайте сядем и спокойно во всем разберемся.
***
Дело шло к ночи, в окно мельком заглядывало, плутая в тупичках между низкими крышами, вечернее напряженное солнце. Мелочев с готовностью воспользовался моим предложением сесть, тут же с видимым облегчением плюхнулся на стул и перевел дух, пожалуй, вся эта нужда в трудных объяснениях впрямь вымотала его молодые неопытные силы. Но он был не прочь и показать себя незаслуженно потерпевшим в неравной схватке с чудовищными силами мрака и поставить нам на вид, что мы не только не оцениваем по-справедливости его мужество и страдания, но и склонны смеяться на ним, беспечно болтая что-то о тяге к святости у наших врагов. Если мы имеем дело со святыми, отчего бы Полине в таком случае и не совершить благородный жест, отдав им косточку? Они безгрешны? Ой ли! Разве безгрешным приходит в голову заставлять людей делать то, что им совсем не по-душе делать? Ну, и тому подобное. У Мелочева накопилось великое множество претензий к нам.
Не матерый он был человек, и я подозревал, что заматереет он не скоро, а если с ним и дальше будут происходить всевозможные несуразности, ну хотя бы вроде театрализованного совращения или всех этих шелестящих на обочине жизни гадов, то его шансы достичь основательной житейской выправки даже вовсе равны нулю. Меня это и забавляло в его перспективах, и мучило, поскольку я не мог не понимать, что именно его юношество любит в нем Полина и если оно в нем застоится, будет любить его слишком долго, чтобы мне хватило терпения вынести бесплодность моей привязанности к ней и не сосредоточить ее на ком-нибудь другом, даже и на этом, скажем, бестолковом пареньке. В общем, я был бы рад выпить стакан вина, а то и покрепче, водки. Полина, кстати, уже суетилась, доставала из буфета чашки и, как это у нее неизменно бывало на чаепитиях, вазочки с печеньем и вареньем. Взглянув на меня и прочитав желания моего смятенного духа, она, хмурая, с железной принципиальностью эгоизма погруженная в свои сомнения, спросила:
- Водки?
Я, в свой черед, взглянул на нее, на Мелочева, мне не по душе пришлись ее мрачная неустроенность (в собственном же доме она чувствовала себя словно бы нежеланной гостьей) и его поспешная успокоенность, и я отрезал:
- Ни в коем случае.
Полина пожала плечами. Гости все больше не нравились ей: один ставит в укор ее нравственности, что она-де потакает нежити, другой нагло присваивает право единолично решать, что они будут пить. Эти гости ведут себя так, будто находятся в трактире и она им прислуживает. Время от времени сквозь плотно сжатые губы Полины, нервно накрывавшей на стол, прорывалось какое-то утробное раздраженное клокотание. Вечерний свет, в котором мы с Мелочевым застыли, возмущая женщину, жутковато заблестел свинцовой серостью. Затем Полина села напротив нас, и мы, - нас было трое умников, замкнувшихся в своих ничтожных отчуждениях, - принялись пить чай. Мелочев, надо сказать, вытягивал напиток из стакана с шумом, какого я не ожидал от артиста и вообще от юноши, а кусочек сахара, из которого высасывал сладость между глотками, так облюбовал, что даже не сводил с него глаз. Это настроило меня против него, и я сказал:
- Ну, обсуждать так обсуждать, и начинай-ка ты, парень, как самый среди нас непутевый.
Он быстро довел до конца представление, которое устроил из чаепития, облизнулся и начал:
- В столице, может, и ничего, завидный фасад, а вообще на земле нашей купола, маковки церквей поникли, и это все равно что мозги набекрень!.. крикливым волнением сразу стал брать наш внезапный оратор. - Я подробно остановлюсь на печальных сторонах нашей действительности. Я определяю наше состояние одним словом: оскудение. Извините, если надолго займу ваше внимание, но иначе нельзя, нельзя молчать! Прежде всего! - чеканил он. - Мы должны уяснить! к чему нас обязывает! создавшееся положение! Оглянемся же вокруг и признаем честно, что видим мы... впрочем, не буду забегать вперед с выводами. Конечно, - как будто немного сбился и запутался лицедей; бесенок, выскочивший из него, вертелся перед нами, а хвостом щекотал малому под носом, и тот от бесовской щекотки корчил уморительные гримасы, - этот вопрос - что же мы видим? - следует поставить как насущный... и давно пора это сделать. Я вот хочу сказать, что мне трудно, мне не хватает воздуха. Я еще так молод, а уже, кажется, хлебнул лиха. Но это не только мои личные бедствия! - возвысил он голос. - Понимаете ли, у меня было очень приличное, безмятежное детство, а как только пришло время вступить в сознательную жизнь, сразу на меня и обрушилось все наваждение нынешней русской действительности. Посмотрите же внимательно на нашу бедную и печальную землю. Как все скудно! невыразительно! приземисто! Люди Запада, - надул он вдруг щеки, изображая напыщенность, - они сделали немало, чтобы посадить нас в лужу, а теперь смеются над нами, представляют дело таким образом, будто мы сами и осрамились, будто мы вообще не способны к разумной и плодотворной деятельности, стоим вне истории и скоро нас, вырождающихся, можно будет брать голыми руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43