Во всем виноват я и только я! — И с этими верными словами ринулся в свободный проем вертолетного люка.
Лишь чудо и профессиональная сноровка Николь спасли совестливого гения от необдуманного поступка. Визжащие женщины навалились на страдальца, намертво прижимая к металлическому дребезжащему полу. После чего борт, взмыв еще выше к безупречным небесам, взял курс на столицу.
У окна огромного кремлевского кабинета стояло Высшее Лицо государства и смотрело в небо. У длинного стола виноватился человек со звездами маршала и алыми лампасами на брюках. Наконец Высшее Лицо, не оборачиваясь, проговорило:
— Вы свободны, господин маршал.
— Есть, господин Президент.
— Но я бы на вашем месте застрелился, — усмехнулось Высшее Лицо, продолжая глазеть в малосодержательное небо, где появились вороны.
— Есть! — И печатным шагом военачальник вышел из кабинета.
Со стороны солнца падал сокол — воронье, скандаля, прыснуло в разные стороны. Из-за птичьего гама выстрел прозвучал, точно хлопок новогодней хлопушки. Через несколько секунд дверь в кабинет приоткрылась. Не оглядываясь, Высшее Лицо спросило:
— Что?
— Господин маршал стрелялся, — сообщил секретарь.
— И что?
— Промахнулся.
Кричали вороны, и выли милицейские сирены. Я открыл глаза — будильник утверждал пять часов утра. Казалось, что мирный гражданский дом окружается спецвойсками МВД-КГБ-МО-ОМОН. Что за кошмарное явление? Потом ударили в дверь. Мне было плохо со сна, и тем не менее поспешил к жалкому последнему оплоту. Неужели меня хотят арестовать за вольнодумство и желание сделать народ счастливым?
Трое в гражданской одежде оттеснили мое тело в комнату, проверили остальные жилые и нежилые помещения. Я ничего не понимал.
— Утро доброе, утро доброе! — входил поджарый, энергичный, светящийся от избытка жизненных сил Борис. — Извини, что так рано, но вот нашел… окошко… Ты просил, чтобы я заехал, и вот я перед тобой, — пошутил, — как лист перед травой.
Младшего брата трудно было узнать. Он раздался в плечах, обматерел и даже как-то подрос. Чувствовалось, что имиджмейкеры работали в поте лица своего.
— Как чувствуешь себя, Александр? — посочувствовал. — Видок, как у трупа.
— Правильно, — согласился я. — Как может чувствовать себя труп?
— Да-да… — Рассеянно прошелся по комнате. Я обратил внимание на его туфли. Они были на модной дамской подошве. — Аида говорила, что ты почти труп. Это плохо.
— А что хорошо?
— Газеты читаешь? — повернул прекрасный государственный лбище на журнальный столик.
— Читаю.
— Почему тогда спрашиваешь?
— Сам знаешь, газеты у нас частенько врут.
— Не врут! — рассмеялся; приятная демократическая улыбка. — На сей раз не врут щелкоперы. Хотя давить их надо, как гнид. Ну ничего, я силенок наберу… я всем кузькину мать покажу!..
— Не торопись, — предупредил. — Не говори гоп, пока…
И тут затренькал телефон. Я лежал на тахте, и трубку поднял Бо:
— Аллэ! Вас слушают! Фу-фу, переберите номер, вас не слышно.
Никто не перебрал номер, и я понял, кто хотел узнать то, что хотел узнать.
— Ну? — спросил брат. — Что у тебя, а то меня ждут важные государственные дела.
— Ничего, — сказал я. — Хочу попрощаться.
— Почему?
— Умираю.
— Жаль. Интересные события грядут…
— Но это все уже без меня, — отмахнулся.
— Жаль-жаль. Прощай.
— Можно последний дать тебе совет, как брат брату?
— Ну? — глянул предательскими глазами раба.
— Никогда не торопись поднимать телефонную трубку в чужой квартире.
— Что? — Он ничего не понял, придворный шут, мечтающий о власти. Он пожал плечами и ушел, решив, вероятно, что мертвец заговаривается.
Разумеется, у меня был шанс выжить. Но от одной мысли, что меня положат на клейкую клеенку, оголят взрослый зад и в анальное отверстие будут проталкивать резиновый шланг для дезинфицирования… Нет, лучше смерть.
Или я не хочу больше жить вместе с терпеливым, Богом проклятым, затравленным, святым народом, давясь брикетами из очередных обещаний и новых надежд.
Над кремлевскими куполами зависли два вертолета. Медленно присели на брусчатку. Лопасти гнали мусорный ветер в лица встречающих. Наконец механический рев прекратился — из бортов запрыгали люди, среди них были Загоруйко и его друзья, которые оказались участниками столь эпохальных событий.
На столичной площади, где в центре, как символ тоталитарного прошлого, возвышался гранитный постамент, митинговали люди с алыми стягами. С кузова грузовичка выступал лысоватый человечек с воодушевленно-лживым личиком. Из шипящего динамика неслась позабытая революционная песня: «Мы наш, мы новый мир построим…» Под нее с хрустальным звоном молотили витрины буржуазных магазинов. Начиналась старая эпоха нового хаоса, разрухи и революционной целесообразности.
От уходящего солнца горят кумачом кремлевские купола и речная излучина. Тихие печальные коридоры державной власти. В одном из кабинетов нервничает Загоруйко:
— Теряем время. Сколько можно смотреть про Болванов? Не понимаю? Сами они там… болваны, что ли?
— Виктор Викторович, потерпите, — умоляет Вика. — Вопрос трудный. Решается судьба страны.
— Прекратите меня учить! — пыхает гений. — Кто вы такая? Пигалица, понимаешь! Безобразие! Судьба страны вот здесь!.. — больно хлопает себя по лбу. — И всего мира!.. И прекратите плакать!..
В это время дверь в кабинет открывается, на пороге — Ванюша и Любаша, глупо ухмыляющиеся. В их руках графин и стаканы.
— В чем дело? — настораживается Ник. — Водку нашли?
— Не, это вода, — отвечает Ваня. — Я ж побожился не пить проклятую.
— А что тогда?
— А это… никого нет. Нигде. Пусто!
— Ни души, — подтверждает женщина.
— Ни души? — переспрашивает журналист. — Следовало этого ожидать. Что будем делать?
И как бы ответом на этот вопрос раздается знакомый далекий гул, как при землетрясении, — это гул победного марша.
Воздушный лайнер заправляется перед полетом. Пассажиры, они же сотрудники международного корпункта, а некоторые из них агенты ЦРУ, нервничают, глядя в иллюминаторы: вечерняя синь горизонта окрашивается кровавыми всполохами. По проходу между рядами торопится человек с военной выправкой и спутниковым телефоном:
— Вас, шеф!
— Кто? — Руководитель затравленно смотрит на трубку. — Меня нет.
— Это агент SWN-JEL-2477.
— О Боги! Откуда?
— Из Кремля, сэр.
В одном из кремлевских кабинетов проистекал скверный скандал. Виктор Викторович Загоруйко решительно отказывался покидать пределы своей любимой страны.
— Никуда я не поеду! Лучше погибну вместе с родиной. Она у меня одна.
— Ну хорошо, — сказал на это Ник. — А кто ее спасать будет?
— Не знаю.
— А я знаю: ты, Виктор!
— А я не знаю, как ее спасать! — отрезал Загоруйко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Лишь чудо и профессиональная сноровка Николь спасли совестливого гения от необдуманного поступка. Визжащие женщины навалились на страдальца, намертво прижимая к металлическому дребезжащему полу. После чего борт, взмыв еще выше к безупречным небесам, взял курс на столицу.
У окна огромного кремлевского кабинета стояло Высшее Лицо государства и смотрело в небо. У длинного стола виноватился человек со звездами маршала и алыми лампасами на брюках. Наконец Высшее Лицо, не оборачиваясь, проговорило:
— Вы свободны, господин маршал.
— Есть, господин Президент.
— Но я бы на вашем месте застрелился, — усмехнулось Высшее Лицо, продолжая глазеть в малосодержательное небо, где появились вороны.
— Есть! — И печатным шагом военачальник вышел из кабинета.
Со стороны солнца падал сокол — воронье, скандаля, прыснуло в разные стороны. Из-за птичьего гама выстрел прозвучал, точно хлопок новогодней хлопушки. Через несколько секунд дверь в кабинет приоткрылась. Не оглядываясь, Высшее Лицо спросило:
— Что?
— Господин маршал стрелялся, — сообщил секретарь.
— И что?
— Промахнулся.
Кричали вороны, и выли милицейские сирены. Я открыл глаза — будильник утверждал пять часов утра. Казалось, что мирный гражданский дом окружается спецвойсками МВД-КГБ-МО-ОМОН. Что за кошмарное явление? Потом ударили в дверь. Мне было плохо со сна, и тем не менее поспешил к жалкому последнему оплоту. Неужели меня хотят арестовать за вольнодумство и желание сделать народ счастливым?
Трое в гражданской одежде оттеснили мое тело в комнату, проверили остальные жилые и нежилые помещения. Я ничего не понимал.
— Утро доброе, утро доброе! — входил поджарый, энергичный, светящийся от избытка жизненных сил Борис. — Извини, что так рано, но вот нашел… окошко… Ты просил, чтобы я заехал, и вот я перед тобой, — пошутил, — как лист перед травой.
Младшего брата трудно было узнать. Он раздался в плечах, обматерел и даже как-то подрос. Чувствовалось, что имиджмейкеры работали в поте лица своего.
— Как чувствуешь себя, Александр? — посочувствовал. — Видок, как у трупа.
— Правильно, — согласился я. — Как может чувствовать себя труп?
— Да-да… — Рассеянно прошелся по комнате. Я обратил внимание на его туфли. Они были на модной дамской подошве. — Аида говорила, что ты почти труп. Это плохо.
— А что хорошо?
— Газеты читаешь? — повернул прекрасный государственный лбище на журнальный столик.
— Читаю.
— Почему тогда спрашиваешь?
— Сам знаешь, газеты у нас частенько врут.
— Не врут! — рассмеялся; приятная демократическая улыбка. — На сей раз не врут щелкоперы. Хотя давить их надо, как гнид. Ну ничего, я силенок наберу… я всем кузькину мать покажу!..
— Не торопись, — предупредил. — Не говори гоп, пока…
И тут затренькал телефон. Я лежал на тахте, и трубку поднял Бо:
— Аллэ! Вас слушают! Фу-фу, переберите номер, вас не слышно.
Никто не перебрал номер, и я понял, кто хотел узнать то, что хотел узнать.
— Ну? — спросил брат. — Что у тебя, а то меня ждут важные государственные дела.
— Ничего, — сказал я. — Хочу попрощаться.
— Почему?
— Умираю.
— Жаль. Интересные события грядут…
— Но это все уже без меня, — отмахнулся.
— Жаль-жаль. Прощай.
— Можно последний дать тебе совет, как брат брату?
— Ну? — глянул предательскими глазами раба.
— Никогда не торопись поднимать телефонную трубку в чужой квартире.
— Что? — Он ничего не понял, придворный шут, мечтающий о власти. Он пожал плечами и ушел, решив, вероятно, что мертвец заговаривается.
Разумеется, у меня был шанс выжить. Но от одной мысли, что меня положат на клейкую клеенку, оголят взрослый зад и в анальное отверстие будут проталкивать резиновый шланг для дезинфицирования… Нет, лучше смерть.
Или я не хочу больше жить вместе с терпеливым, Богом проклятым, затравленным, святым народом, давясь брикетами из очередных обещаний и новых надежд.
Над кремлевскими куполами зависли два вертолета. Медленно присели на брусчатку. Лопасти гнали мусорный ветер в лица встречающих. Наконец механический рев прекратился — из бортов запрыгали люди, среди них были Загоруйко и его друзья, которые оказались участниками столь эпохальных событий.
На столичной площади, где в центре, как символ тоталитарного прошлого, возвышался гранитный постамент, митинговали люди с алыми стягами. С кузова грузовичка выступал лысоватый человечек с воодушевленно-лживым личиком. Из шипящего динамика неслась позабытая революционная песня: «Мы наш, мы новый мир построим…» Под нее с хрустальным звоном молотили витрины буржуазных магазинов. Начиналась старая эпоха нового хаоса, разрухи и революционной целесообразности.
От уходящего солнца горят кумачом кремлевские купола и речная излучина. Тихие печальные коридоры державной власти. В одном из кабинетов нервничает Загоруйко:
— Теряем время. Сколько можно смотреть про Болванов? Не понимаю? Сами они там… болваны, что ли?
— Виктор Викторович, потерпите, — умоляет Вика. — Вопрос трудный. Решается судьба страны.
— Прекратите меня учить! — пыхает гений. — Кто вы такая? Пигалица, понимаешь! Безобразие! Судьба страны вот здесь!.. — больно хлопает себя по лбу. — И всего мира!.. И прекратите плакать!..
В это время дверь в кабинет открывается, на пороге — Ванюша и Любаша, глупо ухмыляющиеся. В их руках графин и стаканы.
— В чем дело? — настораживается Ник. — Водку нашли?
— Не, это вода, — отвечает Ваня. — Я ж побожился не пить проклятую.
— А что тогда?
— А это… никого нет. Нигде. Пусто!
— Ни души, — подтверждает женщина.
— Ни души? — переспрашивает журналист. — Следовало этого ожидать. Что будем делать?
И как бы ответом на этот вопрос раздается знакомый далекий гул, как при землетрясении, — это гул победного марша.
Воздушный лайнер заправляется перед полетом. Пассажиры, они же сотрудники международного корпункта, а некоторые из них агенты ЦРУ, нервничают, глядя в иллюминаторы: вечерняя синь горизонта окрашивается кровавыми всполохами. По проходу между рядами торопится человек с военной выправкой и спутниковым телефоном:
— Вас, шеф!
— Кто? — Руководитель затравленно смотрит на трубку. — Меня нет.
— Это агент SWN-JEL-2477.
— О Боги! Откуда?
— Из Кремля, сэр.
В одном из кремлевских кабинетов проистекал скверный скандал. Виктор Викторович Загоруйко решительно отказывался покидать пределы своей любимой страны.
— Никуда я не поеду! Лучше погибну вместе с родиной. Она у меня одна.
— Ну хорошо, — сказал на это Ник. — А кто ее спасать будет?
— Не знаю.
— А я знаю: ты, Виктор!
— А я не знаю, как ее спасать! — отрезал Загоруйко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97