Бурная и радостная встреча по адресу: ул. Карла Маркса, 17, строение шесть. Двое обнимаются, хлопают друг друга по спинам, будто выбивают пыль из костюмов.
— Ник, чертушка! Сколько лет, сколько зим!
— Виктор, башка!
— Все такой же! Ас пера! Спасибо за репортаж, — саркастически смеется ученый. — Так прославил на весь мир, что погнали меня с Химзавода поганой метлой.
— Как это, Виктор? Ты же гений! — был искренне потрясен журналист.
— Ой, это долгая история. Проходите-проходите. Правда, у меня скромно.
— Это Николь… тоже журналистка, — хмыкает Ник, представляя свою спутницу.
— А это Вика, — улыбается Загоруйко. — Соседка. — И предлагает: Давай-ка, соседушка, чайку. Или что покрепче?
— Я за рулем, нам еще возвращаться, — разводит руками Ник. — Так, значит, живет гений органической химии? О, черт! — задел полку, которая и рухнула на пол. — О, пардон-пардон! — кинулся собирать книжные кирпичи.
Тотчас же раздался требовательный стук в потолок и стену. Малахольный гений отмахнулся:
— Соседи. Филиал дурдома.
— Весело у нас! — крикнула Виктория из кухоньки.
— Ничего, живем, хлеб жуем, м-да! — вздохнул Загоруйко.
— А нельзя… хлеб кушать… в другом месте? — мило поинтересовалась Николь.
— Дело в том… Николь, да? Что каждый кулик — знай свое болото.
— Его в Оксфорд приглашали, — заметил Ник с недоумением в голосе. Преподавать и работать.
— В Оксфорд?
— Да? Ну и что? — вскричал Виктор Викторович. — Что мне этот рафинированный Оксфорд? Мои мозги кипят разумом только здесь! — И тоже широко раскинул руки: вторая книжная полка рухнула на пол.
Тотчас же раздался странный гул. Задрожали стены, закачалась рожковая люстра, задребезжали оконные стекла.
— Ну и соседи у меня! — в сердцах проговорил ученый, собирая книги. Когда-нибудь отравлю питьевой водой.
— Боюсь, что это не соседи, — проговорил Ник, приближаясь к окну.
Далекий и тревожный гул, как при землетрясении, исходил из темно-синей степи, подсвеченной ранними звездами.
* * *
По свободной степи, подсвеченной ранними звездами и серпастым месяцем, двигались странные фигуры. Люди, не люди? Похожие на людей. Ростом от двух до десяти метров. И у каждой фигуры правая рука была вытянута вперед по ходу движения. Двигались же они к освещенному Химзаводу. Там уже происходили какие-то подозрительные и шумные события: громыхали взрывы, горели постройки, метались мелкие человечки…
Вдруг одна из величественных десятиметровых фигур наткнулась на провода линии электропередачи — вперед указывающей рукой. Провода красиво заискрились — и искусственные звезды, салютуя, обрушились на темную землю.
Тут я, Автор, вынужден признаться: однажды, когда я был юн и верил в людей, как в себя, мое творческое самолюбие было задето грубой дланью судьбы. В мою голову ударила мочевина дури, и я решил поступить на двухгодичные курсы, позволяющие потом с полным правом пополнить плотные ряды сценаристов и бесплатно смотреть фильмы в Доме кино.
Нас, искателей славы и приключений на собственный зад, собрали перед сочинением в просмотровом зале. Выступил известный киномэтр, умеренно толстый, сытый, грузноватый, вместе с тем моложавый и демократичный, по фамилии Факин-Черных.
— Ребята, — сказал он, гроссбух от кинематографа, — вы прекрасно, блядь, знаете, какие исторические и удивительные события происходят в нашей, блядь, стране. И поэтому, мои друзья, единственная, блядь, просьба: пишите правду, блядь, только правду, блядь, ничего, кроме правды, блядь. Вы, блядь, будущая наша надежда, должны ввергнуть меня и уважаемую, блядь, Комиссию в шоковое состояние, провести этакую, блядь, шокотерапию. Зачем, блядь? Чтобы мы, блядь, увидели, блядь, ваш, блядь, художественно-мировоззренческий, блядь, потенциал. Договорились, блядь? Ну и хорошо, блядь, блядь и еще раз блядь!
Вот такая грубо провокационная, блядь, затея. И я, доверчивый, как ребенок, поверил словам гермафродитного деятеля самого, как утверждают, высокооплачиваемого искусства.
Тогда, когда я поступал на курсы, КПСС начинала тонуть, как старая фекалина в проруби вечности. Но еще находилась в силе. А поскольку меня попросили сказать правду и ничего, кроме нее, то был я предельно откровенен: Партия, писал я, разлагает здоровый общественный организм, как злокачественная опухоль. Двадцать миллионов создали для себя питательную среду. В ней, едкой, как ртуть, гибнут мысль, желания, воля, здравый смысл, процветают же ложь, бред, скудоумие, похоть, политиканство, лизоблюдство и проч. Предлагаю, писал я, вырвать с корнем все памятники малорослому вождю и скинуть с корабля современности. Или в крайнем случае собрать памятники в одном месте — в гигантском, например, ангаре, чтобы потом в назидание показывать потомкам.
Такую вот фантастическую ересь я изложил, руководствуясь, напомню, пожеланиями и установками жульнического провокатора Факина-Черных.
И что же? Через два дня я обнаружил свою фамилию в списке неудачников. Точнее, список состоял из двух фамилий, моей и еще одного малахольного. Позже выяснилось, что он, даровитый живописец, тоже решил провести с уважаемой Комиссией сеанс шокотерапии — на экзаменационных листках изобразил фривольные картинки траха между мальчиками и девочками. Должно быть, рисовальщик спутал место поступления. Но как быть со мной, писакой? Почему я не допущен до следующего испытания? Я не понимал. И поэтому отправился за ответом в приемную комиссию. Я такой-то, такой-то, говорю. Ничего, блядь, говорю, не понимаю. Комиссия на меня глянула, словно я перед ней предстал с картинки вышеупомянутого художника. Потом отвечают, мол, вы, молодой человек, допустили множество грамматических ошибок. Спасибо, ответил я и поспешил уйти. Почему? Дело в том, что с правописанием у меня не все ладно, особенно когда волнуюсь или тороплюсь. И совершаю уму непостижимые ошибки: «гермафродит» я могу написать «гомофродит», «гондон» «гандон», «эксперимент» — «экскремент» и так далее и тому подобное. Такая вот неприятность и беда.
Вернулся домой в расстроенных чувствах. На тахте лежала жена, она была не беременная жена, разумеется, и читала книгу, в которой, вероятно, полностью отсутствовали грамматические ошибки. Я чмокнул жену, конечно, в щечку и с верой в свою исключительность удалился на кухню работать. К счастью, относительные неудачи укрепляют меня во мне же самом. Главное, чтобы не выключали свет — в широком смысле этого понятия.
Рожковая люстра под потолком неожиданно погасла, потом вспыхнула, затем снова погасла, прервав дружеское чаепитие. И все остальные рожковые люстры (и не только рожковые) погасли в городке Загорский. Его жители заволновались: захлопали двери, закричали женщины, залаяли собаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97