Он пытался убедить себя, что ему все приснилось или это был фокус, а может, гипноз – говорят, гипнотизеры способны заставить человека увидеть все, что угодно, – но, как бы то ни было, увеселений вчерашнего вечера вполне хватило бы, чтобы любого наследника заставить задуматься о характере завещания, от которого зависит все его будущее.
Но, как оказалось, вставать рано было не нужно, поскольку ожидали Каллендера только во второй половине дня и Кларенс Фробишер решил провести утро в Канцлерском суде. Конторский служащий оставил законного наследника в полном одиночестве дожидаться в пыльной приемной Фробишера, где не было ничего интересного, – хотя, возможно, кого-то заинтересовали бы юридические издания в кожаных переплетах, стоявшие на полке. Каллендер не раз порывался выйти и пропустить рюмочку, но не попасть на прием к стряпчему было недопустимо. К тому же, по правде говоря, Каллендер суеверно полагал, что судьба окажется к нему благосклонна, если он продержится трезвым до того момента, пока не состоится эта чрезвычайно важная для него встреча.
Дремать ему, однако, ничто не мешало, и в мозгу у него было не менее туманно, чем на улицах Лондона, в тот момент, когда Каллендер, что-то почуяв, открыл один глаз и увидел, что стряпчий уже заходит. Величественность его появления нарушило лишь покашливание, предназначенное, скорее всего, для того, чтобы разбудить клиента.
Кларенс Фробишер, как Каллендер ранее уже имел возможность заметить, обладал чрезвычайно сухими манерами и в не меньшей степени потным лицом. Говорил он скрипучим голосом, отрывисто; с людьми вел себя холодно и отстраненно; при этом на лбу у него всегда блестели капли пота, глаза слезились, как будто он собирался всплакнуть, а испачканный платочек никогда не убирался слишком далеко, поскольку из носа стряпчего вечно капало. Каллендеру Фробишер никогда не нравился, но он готов был не обращать внимания на личные недостатки стряпчего ради того, чтобы поскорее заполучить имение дяди Уильяма.
Фробишер кивнул и, поправив свой выцветший черный костюм, опустился в старое, плетенное из конского волоса кресло, стоявшее за массивным столом из красного дерева, заваленным бумагами и обломками сургуча. Он глянул на документ, потянулся за гусиным пером, а потом, будто придя в себя, пристально посмотрел поверх своих золотых очков на Каллендера.
– Да, мистер Каллендер?
– Я пришел к вам по поводу имения моего дяди Уильяма.
– Что же, сэр. Вы явились незамедлительно. Даже раньше того, я бы сказал.
– Надеюсь, с завещанием никаких затруднений не возникло?
– Затруднений?
– Не было ли каких-то изменений?
– Изменений? Разумеется, нет.
Реджиналд Каллендер, человек теперь уже со средствами, позволил себе облегченно вздохнуть. Но что-то все же не давало ему покоя. Возможно, его настораживало то, что изобразилось на влажных губах Фробишера. Будь на месте стряпчего другой человек, Каллендер заподозрил бы, что это улыбка.
– Значит, я – единственный наследник?
– Единственный наследник? Да, если можно так выразиться, да. Но придется учесть и некоторые моменты. Мой гонорар, например.
– Что же, – ответил Каллендер, преисполненный щедрости, – полагаю, ваш труд будет достойно оплачен.
– Я позаботился о том, чтобы ваш дядюшка расплатился со мной по составлении завещания.
– И больше ничего, да?
– Похороны, в соответствии с распоряжениями вашего дядюшки, должны были пройти по высшему классу. Он желал, чтобы ни на чем не экономили. «Энтвистл и Сын» выставили счет на внушительную сумму, но это мелочь по сравнению со стоимостью мраморного склепа.
Каллендер, который даже и не задумывался прежде о таких вещах, почувствовал, как сквозь пальцы утекают тысячи фунтов.
– Но, конечно же, имение достаточно велико, чтобы покрыть эти расходы, – предположил он с тревогой.
– Совершенно верно.
– И больше ничего, да?
– Ничего.
В последних произнесенных репликах было что-то, отчего Каллендер ощутил внутри пустоту. Он никак не мог избавиться от ощущения, что Фробишер с ним играет. Реджиналд смотрел на платок и думал, не прикрывает ли им стряпчий усмешку.
– Когда я сказал «больше ничего», – начал Каллендер, – я имел в виду, что на состояние моего дяди больше никто не претендует.
– Совершенно верно.
– А когда вы говорите, что имение достаточно велико…
– Я выражаюсь настолько понятно, как только умею, мистер Каллендер.
Фробишер высморкался и то ли закашлялся, то ли захрипел.
– Тогда выражайтесь еще понятнее, или чтоб вам провалиться, сэр! Сколько остается мне? Говорите же!
Фробишер убрал платок в карман и взял какой-то лист бумаги. Он бросил на него взгляд, моргнул и передал лист Каллендеру.
– Вам, – сказал он и замолчал, чтобы откашляться, – не осталось ровным счетом ничего.
Каллендер посмотрел на стол и начал вглядываться в структуру древесины. Узор странным образом показался ему любопытным, и внимание Реджиналда некоторое время оставалось полностью сосредоточено на столешнице; собственно, это продолжалось так долго, что стряпчий немного забеспокоился:
– Мистер Каллендер?
– Что?
– Не хотите ли бокал портвейна?
Каллендер издал смешок. Затем он понаблюдал, как стряпчий подошел к серванту и налил вина. Он подумал, что это очень мило со стороны старика. В голову ему ничего не приходило, только благодарность за то, что наливают выпить, но, как только он залпом проглотил портвейн, алкоголь привел его в почти вменяемое состояние. И тогда все его мысли понеслись так быстро, что у него чуть не закружилась голова.
– Ничего не осталось? – спросил он. – Что же со всем этим стряслось?
– Свои средства он растратил.
– Все? Но у него же, черт возьми, было огромное состояние!
– Так оно и было, мистер Каллендер. Даже его неудачные инвестиции в Индии не могли бы оставить его нищим – или, лучше сказать, оставить нищим вас? В этом отношении необходимо произвести некоторые бухгалтерские расчеты, но я сомневаюсь, что прибыли, которую вы сможете получить из колоний, хватит хотя бы на приличный ужин.
– А что случилось с остальным состоянием?
– То, о чем я уже говорил. Вы и не представляете, как много пожилых предпринимателей просыпаются в один прекрасный день и понимают, что дни их сочтены, а деньги, доставшиеся с таким трудом, почти не принесли им никакого удовольствия. Встав перед выбором, порадовать ему вас или себя, ваш дядя без колебаний предпочел последнее. Он, можно сказать, угас, на славу перед этим просияв. Женщины, само собой, а еще он много играл. Мне кажется, что если бы он выиграл, он вынужден был бы вам что-то оставить…
– Но растратить так много… – начал было Каллендер.
– На закате своих дней он стал весьма щедрым человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Но, как оказалось, вставать рано было не нужно, поскольку ожидали Каллендера только во второй половине дня и Кларенс Фробишер решил провести утро в Канцлерском суде. Конторский служащий оставил законного наследника в полном одиночестве дожидаться в пыльной приемной Фробишера, где не было ничего интересного, – хотя, возможно, кого-то заинтересовали бы юридические издания в кожаных переплетах, стоявшие на полке. Каллендер не раз порывался выйти и пропустить рюмочку, но не попасть на прием к стряпчему было недопустимо. К тому же, по правде говоря, Каллендер суеверно полагал, что судьба окажется к нему благосклонна, если он продержится трезвым до того момента, пока не состоится эта чрезвычайно важная для него встреча.
Дремать ему, однако, ничто не мешало, и в мозгу у него было не менее туманно, чем на улицах Лондона, в тот момент, когда Каллендер, что-то почуяв, открыл один глаз и увидел, что стряпчий уже заходит. Величественность его появления нарушило лишь покашливание, предназначенное, скорее всего, для того, чтобы разбудить клиента.
Кларенс Фробишер, как Каллендер ранее уже имел возможность заметить, обладал чрезвычайно сухими манерами и в не меньшей степени потным лицом. Говорил он скрипучим голосом, отрывисто; с людьми вел себя холодно и отстраненно; при этом на лбу у него всегда блестели капли пота, глаза слезились, как будто он собирался всплакнуть, а испачканный платочек никогда не убирался слишком далеко, поскольку из носа стряпчего вечно капало. Каллендеру Фробишер никогда не нравился, но он готов был не обращать внимания на личные недостатки стряпчего ради того, чтобы поскорее заполучить имение дяди Уильяма.
Фробишер кивнул и, поправив свой выцветший черный костюм, опустился в старое, плетенное из конского волоса кресло, стоявшее за массивным столом из красного дерева, заваленным бумагами и обломками сургуча. Он глянул на документ, потянулся за гусиным пером, а потом, будто придя в себя, пристально посмотрел поверх своих золотых очков на Каллендера.
– Да, мистер Каллендер?
– Я пришел к вам по поводу имения моего дяди Уильяма.
– Что же, сэр. Вы явились незамедлительно. Даже раньше того, я бы сказал.
– Надеюсь, с завещанием никаких затруднений не возникло?
– Затруднений?
– Не было ли каких-то изменений?
– Изменений? Разумеется, нет.
Реджиналд Каллендер, человек теперь уже со средствами, позволил себе облегченно вздохнуть. Но что-то все же не давало ему покоя. Возможно, его настораживало то, что изобразилось на влажных губах Фробишера. Будь на месте стряпчего другой человек, Каллендер заподозрил бы, что это улыбка.
– Значит, я – единственный наследник?
– Единственный наследник? Да, если можно так выразиться, да. Но придется учесть и некоторые моменты. Мой гонорар, например.
– Что же, – ответил Каллендер, преисполненный щедрости, – полагаю, ваш труд будет достойно оплачен.
– Я позаботился о том, чтобы ваш дядюшка расплатился со мной по составлении завещания.
– И больше ничего, да?
– Похороны, в соответствии с распоряжениями вашего дядюшки, должны были пройти по высшему классу. Он желал, чтобы ни на чем не экономили. «Энтвистл и Сын» выставили счет на внушительную сумму, но это мелочь по сравнению со стоимостью мраморного склепа.
Каллендер, который даже и не задумывался прежде о таких вещах, почувствовал, как сквозь пальцы утекают тысячи фунтов.
– Но, конечно же, имение достаточно велико, чтобы покрыть эти расходы, – предположил он с тревогой.
– Совершенно верно.
– И больше ничего, да?
– Ничего.
В последних произнесенных репликах было что-то, отчего Каллендер ощутил внутри пустоту. Он никак не мог избавиться от ощущения, что Фробишер с ним играет. Реджиналд смотрел на платок и думал, не прикрывает ли им стряпчий усмешку.
– Когда я сказал «больше ничего», – начал Каллендер, – я имел в виду, что на состояние моего дяди больше никто не претендует.
– Совершенно верно.
– А когда вы говорите, что имение достаточно велико…
– Я выражаюсь настолько понятно, как только умею, мистер Каллендер.
Фробишер высморкался и то ли закашлялся, то ли захрипел.
– Тогда выражайтесь еще понятнее, или чтоб вам провалиться, сэр! Сколько остается мне? Говорите же!
Фробишер убрал платок в карман и взял какой-то лист бумаги. Он бросил на него взгляд, моргнул и передал лист Каллендеру.
– Вам, – сказал он и замолчал, чтобы откашляться, – не осталось ровным счетом ничего.
Каллендер посмотрел на стол и начал вглядываться в структуру древесины. Узор странным образом показался ему любопытным, и внимание Реджиналда некоторое время оставалось полностью сосредоточено на столешнице; собственно, это продолжалось так долго, что стряпчий немного забеспокоился:
– Мистер Каллендер?
– Что?
– Не хотите ли бокал портвейна?
Каллендер издал смешок. Затем он понаблюдал, как стряпчий подошел к серванту и налил вина. Он подумал, что это очень мило со стороны старика. В голову ему ничего не приходило, только благодарность за то, что наливают выпить, но, как только он залпом проглотил портвейн, алкоголь привел его в почти вменяемое состояние. И тогда все его мысли понеслись так быстро, что у него чуть не закружилась голова.
– Ничего не осталось? – спросил он. – Что же со всем этим стряслось?
– Свои средства он растратил.
– Все? Но у него же, черт возьми, было огромное состояние!
– Так оно и было, мистер Каллендер. Даже его неудачные инвестиции в Индии не могли бы оставить его нищим – или, лучше сказать, оставить нищим вас? В этом отношении необходимо произвести некоторые бухгалтерские расчеты, но я сомневаюсь, что прибыли, которую вы сможете получить из колоний, хватит хотя бы на приличный ужин.
– А что случилось с остальным состоянием?
– То, о чем я уже говорил. Вы и не представляете, как много пожилых предпринимателей просыпаются в один прекрасный день и понимают, что дни их сочтены, а деньги, доставшиеся с таким трудом, почти не принесли им никакого удовольствия. Встав перед выбором, порадовать ему вас или себя, ваш дядя без колебаний предпочел последнее. Он, можно сказать, угас, на славу перед этим просияв. Женщины, само собой, а еще он много играл. Мне кажется, что если бы он выиграл, он вынужден был бы вам что-то оставить…
– Но растратить так много… – начал было Каллендер.
– На закате своих дней он стал весьма щедрым человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28