Эти отношения трудно описать словами, к тому же сейчас должен родиться второй ребенок.
Двааа. Это бинокль. Наш второй ребенок – большой чёрный бинокль. Я снимаю его с шеи и смотрю в него на свое тело, которое сидит в метре передо мной. Изображение очень маленькое и перевернутое. Тогда я разворачиваю ребенка и прикладываю к глазам другой стороной. Изображение становится еще меньше, еще и черно-белым вдобавок. Как ни посмотришь на отца через ребенка – он дальше и ненатуральнее. И тут на свет появляется третий ребенок.
Триии. Это фотография. Немножко коричневая. На фотографии – я и Таня. Вернее, на фотографии мои и Танины чувства. Я чувствую себя как пухлый кареглазый кролик. Немного растерянно и очень спокойно. Без страха или отчаяния. Передо мной огромный зеленый удав. Свернулся широкими кольцами и готовится принять меня на обед. Но удав – это не Таня. Удав сам находится под действием гипноза, он немного удивлен и совсем не хочет кушать, но перед ним аппетитный и вкусный кролик. Таня сидит немножко поодаль с револьвером в руках. А в револьвере один патрон. И она решает, кому подарить смерть. Испуганному удаву или спокойному кролику. А может, убить себя? Так проще избавиться одновременно и от удава, и от кролика. Она вертит револьвер в руках, но уже просто необходимо делать выбор, потому что удав больше не может терпеть. А кролик может, и его спокойствие в его знании. Он знает, что нет разницы, в кого стрелять. Все трое исчезнут. Потому что и я кролико-удав или удаво-кролик, и Таня тоже. Мы или съедим друг друга, если она не выстрелит, или она убьет нас обоих, даже промахнувшись после выбора мишени. Останется Саша и три наших ребенка. Сон был понятным и несложным. Просыпаться не хотелось, но будильник настойчиво делал свое дело. Я открыл глаза.
В комнате было темно. Странно, вчера в это же время солнечные лучи освещали стену, возле которой стояла кровать. А еще какой-то шорох – я прислушался, это дождь шелестел за окном. Хотелось вновь положить голову на подушку и поспать под колыбельную падающей воды. Надо встречать Сашу. Прислушавшись к себе, я понял, что хочу ее увидеть. Девушку, которая забрала у меня первую любовь.
Пустой утренний автобус, я сел на заднее сиденье. Вообще-то маршрут проходит мимо вокзала, и от остановки придется идти еще минут десять. Дождь не прекращался, но я специально выбрал этот автобус – все равно до прихода поезда еще час. Кондуктор протянула мне билет. 421224. Почти счастливый. Кто-то передо мной купил счастливый билетик. Я немножко опоздал? Или воспринимать близость счастья, как сигнал к решительным действиям? Свернул большим и указательным пальцем этот небольшой листочек бумажки в трубочку и бросил в нагрудный карман куртки. В нем лежало что-то… Ах, да. Письмо для той девушки. Надо будет заняться ее поисками – вдруг это и есть мое счастье? А ведь когда-то я так думал и о Саше. Между нами остались удивительно нежные отношения. Настолько нежные, что в них не было места такому сильному и жестокому чувству как любовь.
По стеклам автобуса бежали ручейки дождевой воды. Они прорезали налет пыли, и город, если смотреть на него сквозь эти водяные полосы казался ярче и размытее одновременно. Скоро я покажу этот город Саше так, как несколько лет назад она мне показала свой город. Я приехал туда учиться и на втором курсе влюбился без памяти. В невысокую, веселую девушку-первокурсницу, которая к такой любви не была готова. Три безумных месяца, пока я, наконец, не понял, что это – моя первая настоящая любовь, и по закону жанра она должна быть несчастливой. Срисовывая книжные сюжеты, я решил, что для нее будет лучше, если я перестану ухаживать и приставать с подарками и предложениями проводить домой. Тогда у меня еще было достаточно силы воли, чтобы следовать своему решению. Она, кажется, действительно обрадовалась тому, что я перестал звонить и «случайным» образом оказываться в тех же местах, что и она. Проходили недели, месяцы, годы. Мы практически не пересекались. У меня появилось много новых увлечений и знакомых, но всякий раз, когда я видел её, что-то обрывалось внутри и хотелось стоять под водосточными трубами и кричать. Это чувство было незыблемым и, как мне казалось, вечным. Иногда, поддаваясь модному понятию «депрессия», я запирался дома с полным холодильником пива, читал, ел и спал. Но всякий раз вспоминал, что в жизни у меня есть настоящая любовь – стало быть, я нормальный человек. Это выручало в трудные минуты поисков себя. Потом я познакомился с Сашей.
Я до сих пор не знаю, любила ли она меня. Скорее всего – да. Такой любовью, которая сейчас ей самой может показаться смешной, но смеяться над ней никто из нас не посмеет. Я замечал ее внимание, но… Вечная Онегинская история. «Привычке милой не дал ходу…» Дальше все было по уже знакомому мне сценарию. Она успокоилась, и все поменялось местами – я принялся за ней ухаживать. И вот однажды я зашел в магазин, где она работала. На несколько минут. Сказать, что буду любить ее вечно. Почему-то тогда мне это казалось адекватным и рассудительным поступком. Мы поговорили немного о погоде, а когда я уже собирался выпалить заранее выученную наизусть фразу, в зал вошла девушка – моя первая любовь.
Я застыл как истукан. Мне очень сильно захотелось, чтобы она ушла. Она мне мешала сейчас сказать то, к чему я так долго готовился. А потом произошла еще одна перемена во мне. Они были знакомы, я не знал об этом раньше, впрочем, это не так уж и важно. Главное – я понял, что не люблю ни одну, ни другую. Они стояли рядом, я внимательно всматривался в их лица, и росла моя уверенность в том, что я не могу любить этих девушек. И тут же появилась мысль – а могу ли я любить кого-то вообще? Попрощался с обеими и ушел. На неделю погрузился в учебу с головой. Стало легче. Но до сих пор холодок по коже, если вспоминаю тот день, когда девушка Саша забрала у меня первую любовь.
Вышел из автобуса и пошел по улице, ведущей к вокзалу. Еще двадцать минут свободного времени. После той истории мы остались с Сашей в каких-то сложных, но в то же время – выясненных отношениях. Скорее романтических, нежели дружеских. Редкие письма, полные признательности за существование. Телефонные разговоры, заканчивающиеся лишь с разрядкой аккумулятора или нехваткой денег на счете. И в то же время у каждого была личная жизнь, эпизодами из которой мы делились лишь в её черные полосы. Мы были не против такого общения. Симпатизировали, но не тянулись друг к другу. Если различают любовь к маме, любовь к Родине и любовь к женщине, то я бы выделил для себя еще и категорию – любовь к Саше, как что-то особенное, не имеющее пока подходящего определения.
Она как-то по-особенному произносила букву «ж».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Двааа. Это бинокль. Наш второй ребенок – большой чёрный бинокль. Я снимаю его с шеи и смотрю в него на свое тело, которое сидит в метре передо мной. Изображение очень маленькое и перевернутое. Тогда я разворачиваю ребенка и прикладываю к глазам другой стороной. Изображение становится еще меньше, еще и черно-белым вдобавок. Как ни посмотришь на отца через ребенка – он дальше и ненатуральнее. И тут на свет появляется третий ребенок.
Триии. Это фотография. Немножко коричневая. На фотографии – я и Таня. Вернее, на фотографии мои и Танины чувства. Я чувствую себя как пухлый кареглазый кролик. Немного растерянно и очень спокойно. Без страха или отчаяния. Передо мной огромный зеленый удав. Свернулся широкими кольцами и готовится принять меня на обед. Но удав – это не Таня. Удав сам находится под действием гипноза, он немного удивлен и совсем не хочет кушать, но перед ним аппетитный и вкусный кролик. Таня сидит немножко поодаль с револьвером в руках. А в револьвере один патрон. И она решает, кому подарить смерть. Испуганному удаву или спокойному кролику. А может, убить себя? Так проще избавиться одновременно и от удава, и от кролика. Она вертит револьвер в руках, но уже просто необходимо делать выбор, потому что удав больше не может терпеть. А кролик может, и его спокойствие в его знании. Он знает, что нет разницы, в кого стрелять. Все трое исчезнут. Потому что и я кролико-удав или удаво-кролик, и Таня тоже. Мы или съедим друг друга, если она не выстрелит, или она убьет нас обоих, даже промахнувшись после выбора мишени. Останется Саша и три наших ребенка. Сон был понятным и несложным. Просыпаться не хотелось, но будильник настойчиво делал свое дело. Я открыл глаза.
В комнате было темно. Странно, вчера в это же время солнечные лучи освещали стену, возле которой стояла кровать. А еще какой-то шорох – я прислушался, это дождь шелестел за окном. Хотелось вновь положить голову на подушку и поспать под колыбельную падающей воды. Надо встречать Сашу. Прислушавшись к себе, я понял, что хочу ее увидеть. Девушку, которая забрала у меня первую любовь.
Пустой утренний автобус, я сел на заднее сиденье. Вообще-то маршрут проходит мимо вокзала, и от остановки придется идти еще минут десять. Дождь не прекращался, но я специально выбрал этот автобус – все равно до прихода поезда еще час. Кондуктор протянула мне билет. 421224. Почти счастливый. Кто-то передо мной купил счастливый билетик. Я немножко опоздал? Или воспринимать близость счастья, как сигнал к решительным действиям? Свернул большим и указательным пальцем этот небольшой листочек бумажки в трубочку и бросил в нагрудный карман куртки. В нем лежало что-то… Ах, да. Письмо для той девушки. Надо будет заняться ее поисками – вдруг это и есть мое счастье? А ведь когда-то я так думал и о Саше. Между нами остались удивительно нежные отношения. Настолько нежные, что в них не было места такому сильному и жестокому чувству как любовь.
По стеклам автобуса бежали ручейки дождевой воды. Они прорезали налет пыли, и город, если смотреть на него сквозь эти водяные полосы казался ярче и размытее одновременно. Скоро я покажу этот город Саше так, как несколько лет назад она мне показала свой город. Я приехал туда учиться и на втором курсе влюбился без памяти. В невысокую, веселую девушку-первокурсницу, которая к такой любви не была готова. Три безумных месяца, пока я, наконец, не понял, что это – моя первая настоящая любовь, и по закону жанра она должна быть несчастливой. Срисовывая книжные сюжеты, я решил, что для нее будет лучше, если я перестану ухаживать и приставать с подарками и предложениями проводить домой. Тогда у меня еще было достаточно силы воли, чтобы следовать своему решению. Она, кажется, действительно обрадовалась тому, что я перестал звонить и «случайным» образом оказываться в тех же местах, что и она. Проходили недели, месяцы, годы. Мы практически не пересекались. У меня появилось много новых увлечений и знакомых, но всякий раз, когда я видел её, что-то обрывалось внутри и хотелось стоять под водосточными трубами и кричать. Это чувство было незыблемым и, как мне казалось, вечным. Иногда, поддаваясь модному понятию «депрессия», я запирался дома с полным холодильником пива, читал, ел и спал. Но всякий раз вспоминал, что в жизни у меня есть настоящая любовь – стало быть, я нормальный человек. Это выручало в трудные минуты поисков себя. Потом я познакомился с Сашей.
Я до сих пор не знаю, любила ли она меня. Скорее всего – да. Такой любовью, которая сейчас ей самой может показаться смешной, но смеяться над ней никто из нас не посмеет. Я замечал ее внимание, но… Вечная Онегинская история. «Привычке милой не дал ходу…» Дальше все было по уже знакомому мне сценарию. Она успокоилась, и все поменялось местами – я принялся за ней ухаживать. И вот однажды я зашел в магазин, где она работала. На несколько минут. Сказать, что буду любить ее вечно. Почему-то тогда мне это казалось адекватным и рассудительным поступком. Мы поговорили немного о погоде, а когда я уже собирался выпалить заранее выученную наизусть фразу, в зал вошла девушка – моя первая любовь.
Я застыл как истукан. Мне очень сильно захотелось, чтобы она ушла. Она мне мешала сейчас сказать то, к чему я так долго готовился. А потом произошла еще одна перемена во мне. Они были знакомы, я не знал об этом раньше, впрочем, это не так уж и важно. Главное – я понял, что не люблю ни одну, ни другую. Они стояли рядом, я внимательно всматривался в их лица, и росла моя уверенность в том, что я не могу любить этих девушек. И тут же появилась мысль – а могу ли я любить кого-то вообще? Попрощался с обеими и ушел. На неделю погрузился в учебу с головой. Стало легче. Но до сих пор холодок по коже, если вспоминаю тот день, когда девушка Саша забрала у меня первую любовь.
Вышел из автобуса и пошел по улице, ведущей к вокзалу. Еще двадцать минут свободного времени. После той истории мы остались с Сашей в каких-то сложных, но в то же время – выясненных отношениях. Скорее романтических, нежели дружеских. Редкие письма, полные признательности за существование. Телефонные разговоры, заканчивающиеся лишь с разрядкой аккумулятора или нехваткой денег на счете. И в то же время у каждого была личная жизнь, эпизодами из которой мы делились лишь в её черные полосы. Мы были не против такого общения. Симпатизировали, но не тянулись друг к другу. Если различают любовь к маме, любовь к Родине и любовь к женщине, то я бы выделил для себя еще и категорию – любовь к Саше, как что-то особенное, не имеющее пока подходящего определения.
Она как-то по-особенному произносила букву «ж».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70