обе пушки, разрядившись, дернулись на канатах, которыми были принайтовлены к гакаборту; содрогание прокатилось по корпусу корабля, клубы дыма заволокли все вокруг, и на несколько мгновений воцарилась тишина.
Но Клаус Петерсен не стал ждать, пока дым рассеется, а снова погнал канониров к пушкам. Зашипели мокрые тряпки, навернутые на банники, которыми пушкари прочищали горячие стволы орудий от пороховой гари — и тут эти звуки заглушили радостные крики палубной команды. Боцман кинулся к гельмпорту: на том месте, где у алжирца только что возвышалась фок-мачта, из дикой неразберихи исковерканного такелажа, обломков стеньги и реев, из рваной парусины торчал лишь куцый обрубок.
— Хо-хо, сынки! — вскричал боцман, готовый пуститься в пляс от радости. — За такую работу с меня причитается, будет вам в Кадисе добрая выпивка!
Однако торжествовать победу было еще рано, и боцман вновь принялся торопить канониров; впрочем, они и без того чуть ли не летали на крыльях. Карфангер же своим энергичным голосом отдал команду брасопить реи и ставить все паруса, кроме лиселей, отвел «Мерсвин» на добрую милю к югу и, оказавшись вне пределов досягаемости пушек пиратов, положил судно в Дрейф.
Сквозь скрип реев со стороны алжирца доносились дикие крики и проклятья пиратов, лихорадочно суетившихся вокруг бесформенной груды из остатков такелажа и пытавшихся поставить запасную фок-мачту.
— Что вы задумали, капитан? — встревоженно спросил штурман.
— Хочу раз и навсегда отвадить их от дурной привычки нападать на мирные торговые суда, — промолвил в ответ Карфангер.
Ян Янсен от изумления потерял дар речи. Сам он был не из робкого десятка и не раз сумел доказать это, однако замысел капитана показался ему чересчур легкомысленным и безрассудным.
— Прошу на меня не сердиться, капитан, но я хотел бы заметить, — осторожно начал Янсен, — что мы, против ожидания, необыкновенно удачно выбрались из переделки. Замахиваться на большее — значит без нужды искушать судьбу. Подумайте, ведь даже у самого искусного ткача нить нет-нет да и рвется, а то, что приносит прилив, с такой же легкостью уносится отливом.
— Штурман, — в голосе Карфангера зазвучал металл, — на судне командую я, ваша обязанность — выполнять приказы. — С этими словами он обернулся к команде, сгрудившейся на палубе.
— Робким нечего надеяться на удачу! — воскликнул он. — Конечно, с зайцами не охотятся на волков, поэтому я предлагаю вам: пусть тот, кому не по себе, спускается вниз. Но только в Кадисе ему придется сойти на берег и поискать себе другое судно. Тем, кто остается на палубе и у орудий, я хочу объяснить мой замысел. Мы подойдем к алжирцу с носа, где нет пушек, и всадим ему в ватерлинию залп сначала правого, а потом и левого борта. Я думаю, десяти зарядов будет достаточно, чтобы отправить в гости к морским чертям их корабль.
— Или наш, — пробурчал кто-то из недовольных себе под нос, но так, чтобы эти слова не достигли ушей даже унтер-офицеров, не говоря уже о капитане. В конце концов, это не одно и то же: защищаться, спасая свою жизнь и свое добро, или атаковать, пусть даже и морских разбойников, которых сам Бог велел истреблять при любой возможности. Но на судне слово капитана — закон, не подчиниться которому нельзя, и «Мерсвин», взяв курс вест, описал вокруг пиратского корабля, дрейфовавшего боком к ветру в южном направлении, широкий полукруг и стал приближаться к нему. Карфангер велел зарифить паруса, и его корабль малым ходом прошел примерно в полукабельтове от носа алжирца, что увеличило точность стрельбы из пушек. Хотя пираты и встретили приближающийся «Мерсвин» дикой пальбой из более чем полусотни мушкетов и аркебуз, полуфунтовые ядра которых продырявили в нескольких местах грот-марсель, это не помешало боцману и его пушкарям разрядить пушки правого борта в носовую часть пиратского галиона. Окутанный клубами порохового дыма «Мерсвин» тотчас повернул против ветра, так что алжирец теперь дрейфовал прямо на него. Дым рассеялся, и выяснилось, что ядра только двух восемнадцатифунтовых орудий из пяти попали в ватерлинию; этого было мало. Но так как «Мерсвин» на этот раз почти не двигался, залп пушек левого борта оказался куда более прицельным: четыре ядра так продырявили корпус пиратского корабля, что внутрь его неудержимыми потоками хлынула вода.
И снова гамбуржцы отошли от пиратского парусника, чтобы канониры могли, не подвергаясь опасности, перезарядить пушки. Карфангер не сомневался, что после третьего залпа с пиратами будет покончено. «Мерсвин» еще раз проделал тот же маневр — и в носовой части алжирца стало на несколько дыр больше. Пираты же вновь открыли бешеный огонь из мушкетов и аркебуз, пули так и щелкали вокруг, впиваясь в рангоут и переборки; команда «Мерсвина» поспешила укрыться за фальшбортом, некоторые ничком попадали на палубу.
Когда пальба стихла, один из лежавших так и не поднялся: мушкетная пуля пробила тощую шею корабельного плотника навылет, и его сын, Михель Зиверс, упав на колени, тщетно пытался сорванным с головы платком унять кровь, хлеставшую из раны.
И тихо стало на палубе «Мерсвина», после недавнего грохота боя тишина казалась еще более пронзительной. Никто даже не смотрел в сторону пиратского корабля, стремительно погружавшегося в пучину носом вперед; умолкли победные крики. Кое-кто украдкой поглядывал на капитана, по-прежнему стоявшего на полуюте. Долго стоял он там, сняв шляпу и опустив голову, потом медленно сошел на палубу и приблизился к погибшему плотнику, которого товарищи уже уложили на крышку люка. Чувствуя, что все взгляды направлены теперь на него, Карфангер стянул с плеч свой плащ, накрыл им покойника и, повернувшись, хотел уже отойти в сторону, как вдруг дорогу ему преградил Михель Зиверс.
— Постойте, шкипер! Мой отец погиб по вашей вине.
Карфангер поднял взгляд на матроса, который был выше его чуть ли не на голову.
— Последние слова ты мог бы оставить при себе, Михель Зиверс. Но я не держу на тебя зла: гибель твоего отца и для меня тяжелый удар. Посмотри на мой плащ — в нем две дыры от алжирских мушкетных пуль; будь стрелки поудачливее, я лежал бы сейчас здесь рядом с твоим отцом. Но Господь распорядился иначе… О сумме, которая причитается вашей семье за потерю кормильца, поговорим в Кадисе, сейчас не до того. Обещаю тебе не поскупиться.
Однако Михель Зиверс не унимался; тем не менее Карфангер не стал далее препираться с матросом, а приказал тотчас брасопить реи и идти к тому месту, где над пиратским кораблем только что сомкнулись воды океана.
Там на волнах, среди обломков рангоута и пустых бочонков, болталась большая шлюпка пиратов, ежесекундно грозя опрокинуться: десятки барахтавшихся вокруг алжирцев пытались ухватиться за ее борта, а сидевшие в шлюпке били их по рукам и головам веслами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Но Клаус Петерсен не стал ждать, пока дым рассеется, а снова погнал канониров к пушкам. Зашипели мокрые тряпки, навернутые на банники, которыми пушкари прочищали горячие стволы орудий от пороховой гари — и тут эти звуки заглушили радостные крики палубной команды. Боцман кинулся к гельмпорту: на том месте, где у алжирца только что возвышалась фок-мачта, из дикой неразберихи исковерканного такелажа, обломков стеньги и реев, из рваной парусины торчал лишь куцый обрубок.
— Хо-хо, сынки! — вскричал боцман, готовый пуститься в пляс от радости. — За такую работу с меня причитается, будет вам в Кадисе добрая выпивка!
Однако торжествовать победу было еще рано, и боцман вновь принялся торопить канониров; впрочем, они и без того чуть ли не летали на крыльях. Карфангер же своим энергичным голосом отдал команду брасопить реи и ставить все паруса, кроме лиселей, отвел «Мерсвин» на добрую милю к югу и, оказавшись вне пределов досягаемости пушек пиратов, положил судно в Дрейф.
Сквозь скрип реев со стороны алжирца доносились дикие крики и проклятья пиратов, лихорадочно суетившихся вокруг бесформенной груды из остатков такелажа и пытавшихся поставить запасную фок-мачту.
— Что вы задумали, капитан? — встревоженно спросил штурман.
— Хочу раз и навсегда отвадить их от дурной привычки нападать на мирные торговые суда, — промолвил в ответ Карфангер.
Ян Янсен от изумления потерял дар речи. Сам он был не из робкого десятка и не раз сумел доказать это, однако замысел капитана показался ему чересчур легкомысленным и безрассудным.
— Прошу на меня не сердиться, капитан, но я хотел бы заметить, — осторожно начал Янсен, — что мы, против ожидания, необыкновенно удачно выбрались из переделки. Замахиваться на большее — значит без нужды искушать судьбу. Подумайте, ведь даже у самого искусного ткача нить нет-нет да и рвется, а то, что приносит прилив, с такой же легкостью уносится отливом.
— Штурман, — в голосе Карфангера зазвучал металл, — на судне командую я, ваша обязанность — выполнять приказы. — С этими словами он обернулся к команде, сгрудившейся на палубе.
— Робким нечего надеяться на удачу! — воскликнул он. — Конечно, с зайцами не охотятся на волков, поэтому я предлагаю вам: пусть тот, кому не по себе, спускается вниз. Но только в Кадисе ему придется сойти на берег и поискать себе другое судно. Тем, кто остается на палубе и у орудий, я хочу объяснить мой замысел. Мы подойдем к алжирцу с носа, где нет пушек, и всадим ему в ватерлинию залп сначала правого, а потом и левого борта. Я думаю, десяти зарядов будет достаточно, чтобы отправить в гости к морским чертям их корабль.
— Или наш, — пробурчал кто-то из недовольных себе под нос, но так, чтобы эти слова не достигли ушей даже унтер-офицеров, не говоря уже о капитане. В конце концов, это не одно и то же: защищаться, спасая свою жизнь и свое добро, или атаковать, пусть даже и морских разбойников, которых сам Бог велел истреблять при любой возможности. Но на судне слово капитана — закон, не подчиниться которому нельзя, и «Мерсвин», взяв курс вест, описал вокруг пиратского корабля, дрейфовавшего боком к ветру в южном направлении, широкий полукруг и стал приближаться к нему. Карфангер велел зарифить паруса, и его корабль малым ходом прошел примерно в полукабельтове от носа алжирца, что увеличило точность стрельбы из пушек. Хотя пираты и встретили приближающийся «Мерсвин» дикой пальбой из более чем полусотни мушкетов и аркебуз, полуфунтовые ядра которых продырявили в нескольких местах грот-марсель, это не помешало боцману и его пушкарям разрядить пушки правого борта в носовую часть пиратского галиона. Окутанный клубами порохового дыма «Мерсвин» тотчас повернул против ветра, так что алжирец теперь дрейфовал прямо на него. Дым рассеялся, и выяснилось, что ядра только двух восемнадцатифунтовых орудий из пяти попали в ватерлинию; этого было мало. Но так как «Мерсвин» на этот раз почти не двигался, залп пушек левого борта оказался куда более прицельным: четыре ядра так продырявили корпус пиратского корабля, что внутрь его неудержимыми потоками хлынула вода.
И снова гамбуржцы отошли от пиратского парусника, чтобы канониры могли, не подвергаясь опасности, перезарядить пушки. Карфангер не сомневался, что после третьего залпа с пиратами будет покончено. «Мерсвин» еще раз проделал тот же маневр — и в носовой части алжирца стало на несколько дыр больше. Пираты же вновь открыли бешеный огонь из мушкетов и аркебуз, пули так и щелкали вокруг, впиваясь в рангоут и переборки; команда «Мерсвина» поспешила укрыться за фальшбортом, некоторые ничком попадали на палубу.
Когда пальба стихла, один из лежавших так и не поднялся: мушкетная пуля пробила тощую шею корабельного плотника навылет, и его сын, Михель Зиверс, упав на колени, тщетно пытался сорванным с головы платком унять кровь, хлеставшую из раны.
И тихо стало на палубе «Мерсвина», после недавнего грохота боя тишина казалась еще более пронзительной. Никто даже не смотрел в сторону пиратского корабля, стремительно погружавшегося в пучину носом вперед; умолкли победные крики. Кое-кто украдкой поглядывал на капитана, по-прежнему стоявшего на полуюте. Долго стоял он там, сняв шляпу и опустив голову, потом медленно сошел на палубу и приблизился к погибшему плотнику, которого товарищи уже уложили на крышку люка. Чувствуя, что все взгляды направлены теперь на него, Карфангер стянул с плеч свой плащ, накрыл им покойника и, повернувшись, хотел уже отойти в сторону, как вдруг дорогу ему преградил Михель Зиверс.
— Постойте, шкипер! Мой отец погиб по вашей вине.
Карфангер поднял взгляд на матроса, который был выше его чуть ли не на голову.
— Последние слова ты мог бы оставить при себе, Михель Зиверс. Но я не держу на тебя зла: гибель твоего отца и для меня тяжелый удар. Посмотри на мой плащ — в нем две дыры от алжирских мушкетных пуль; будь стрелки поудачливее, я лежал бы сейчас здесь рядом с твоим отцом. Но Господь распорядился иначе… О сумме, которая причитается вашей семье за потерю кормильца, поговорим в Кадисе, сейчас не до того. Обещаю тебе не поскупиться.
Однако Михель Зиверс не унимался; тем не менее Карфангер не стал далее препираться с матросом, а приказал тотчас брасопить реи и идти к тому месту, где над пиратским кораблем только что сомкнулись воды океана.
Там на волнах, среди обломков рангоута и пустых бочонков, болталась большая шлюпка пиратов, ежесекундно грозя опрокинуться: десятки барахтавшихся вокруг алжирцев пытались ухватиться за ее борта, а сидевшие в шлюпке били их по рукам и головам веслами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95