Мысли его витали совершенно в иных сферах и цифры перед глазами казались какими-то бессмысленными закорючками.
До него донесся шелест юбок. Мими отложила книгу и встала. В следующее мгновение она опустилась перед ним на колени.
– Пол… я не могу сосредоточиться. Скажи мне, если мы вступим в эту войну, тебе придется идти на фронт?
– Мы не вступим.
– Ты уверен?
– Разве можно быть в чем-либо уверенным? Но я действительно так думаю. Как ты сама могла убедиться сегодня, общественное мнение решительно против.
– Но если мы все же примем участие в этой войне, тебе придется пойти, не так ли?
Он ничего не ответил, продолжая молча глядеть ей в глаза, на которых выступили слезы. Она протянула к нему руки и положила голову ему на плечо; он притянул ее к себе и погладил нежно по спине, стараясь утешить.
Его прекрасная жена! Его умная, заботливая Мими, которая каждую пятницу ходила с приятельницами в филармонию, принимала участие в добрых делах сестринской общины, уважала его родителей и друзей, занимала его гостей в залитой светом свечей гостиной, способствуя его карьере, любила его…
Господи, как же она его любила!
– Не волнуйся, – проговорил он мягко. – Иди читай.
– Ты… ты так много работаешь, Пол. Ты должен отдыхать, хотя бы по вечерам. Принести тебе твою книгу? Она на ночном столике.
– Спасибо, я сам.
Если бы только она не была к нему так добра!
С книгой он устроился на этот раз в кожаном кресле, у лампы. Он сидел к Мими вполоборота, так что она не видела, что он даже не переворачивает страниц.
Странно, как Лия – когда бы он ее ни встречал – мгновенно вызывала в его памяти ту, другую! Маленькая Агнес сказала ему, когда он, зайдя как-то навестить родителей, заглянул на кухню, что Анна сообщила им о своем замужестве.
Неужели, переспросил он ее тогда, Анна действительно вышла замуж?
Да, подтвердила Агнес, за того парня, с которым она встречалась все это время.
При этих словах Агнес миссис Монагэн шикнула на девушку. Почему? Почудилось ли ему это или языкастая старуха в самом деле бросила на него какой-то странный взгляд? Во всяком случае, он тут же, как и следовало «благовоспитанному хозяину», сказал, что счастлив это слышать, и пожелал Анне всяческих благ; он также заметил, что она была прекрасной молодой женщиной.
Его родители послали ей в подарок часы от «Тиффани». Не показалось ли ему, что его мать, рассказывая об этом, тоже смотрела на него как-то странно?
– Конечно, она не предупредила нас заранее, как должна была, о своем уходе. Поступок совершенно непростительный, как я считаю, и твой отец в этом полностью со мной согласен. Однако надо уметь прощать, и потом, она ведь совсем одна на свете, бедняжка.
Итак, они послали Анне несомненно очень красивые и дорогие каминные часы, хотя в ее доме, скорее всего, вообще не было никакого камина. Механизм, который отныне будет отмечать течение унылых серых часов. Да и что еще, кроме серости, мог предложить ей тот бедный рабочий, которого он видел тогда с ней мельком? И теперь она, такая нежная, полная жизни, с такой душой… Все это было так ужасно, так несправедливо!
Как-то месяц или два назад, идя через парк, он увидел впереди себя высокую стройную женщину, у которой из-под шляпки выбивалась прядь рыжих волос. Сердце у него бешено заколотилось, он ускорил шаг и вскоре догнал ее, но это, конечно же, была не Анна. Вряд ли она могла сейчас жить в таком квартале.
Он подумал, что, вероятно, всегда теперь, выходя на улицу, будет в какой-то степени ожидать, что встретит ее, желая и в то же время боясь этой встречи. Каким бы ни был огромным этот город, волей судеб они вполне могли когда-нибудь с ней встретиться.
И что они тогда скажут друг другу? Что почувствуют, оказавшись вдруг снова лицом к лицу?
Странно, какими отрывочными были его воспоминания. Иногда они были столь ясными и отчетливыми, что он словно воочию видел перед собой ее золотистые брови вразлет; а временами ему начинало казаться, что он вообразил себе всю эту историю или что его воображение сыграло с ним злую шутку, рисуя в ярких красках то, что на деле совсем не было тем нежным, страстным, удивительным созданием, каким она ему запомнилась.
Нет, он знал то, что помнил!
Господи, ниспошли ему забвение и пусть эти воспоминания оставят его раз и навсегда!
ГЛАВА 3
В доме Ротов было, наконец, объявлено перемирие: не вести никаких разговоров об европейской войне, кроме тех случаев, когда Хенни с Дэном оставались одни.
Лицо Фредди багровело от ярости, когда он перечислял совершаемые преступления.
– Самые зверские, гнусные преступники со времен Чингизхана! Они берут заложников, убивают детей, применяют отравляющие газы, разрушают величайшие памятники западной культуры, и все это единственно из любви к разрушениям! Варвары, вот они все кто!
На что его отец отвечал:
– Они не большие варвары, чем другие! Все они одинаковы; ты что, когда читаешь, не можешь распознать пропаганды? Побереги лучше свою энергию для борьбы за социальную справедливость здесь, дома, вместо того, чтобы тратить ее на немцев.
Итак, пришлось объявить перемирие.
Фредди приезжал к ним на каникулы вместе со своими книгами, теннисной ракеткой и нотами, в то время как его сверстники по всей Европе давно уже распрощались со всеми этими вещами, взяв в руки гранаты и ружья. Они сталкивались друг с другом в бою, они шли в бой снова; каждое новое столкновение вносило какие-то изменения в ход войны, не приводя, однако, к коренному перелому, так что война все продолжалась и продолжалась. После Марны были Ипр и Нев-Шапель… В Нев-Шапеле наступление британских войск обернулось настоящей катастрофой. Сотни тысяч погибли там под германским огнем. Те, кто остались живы, вновь пошли в бой…
Когда Фредди приехал на каникулы в конце зимы, его уже ждало дома только что пришедшее письмо с британским штемпелем. Взяв его, он сразу же ушел к себе. Ужин уже стоял на столе. С того места, где сидела Хенни, была видна через холл дверь его комнаты. Эта закрытая дверь вселяла в нее смутное чувство тревоги и, наконец, не выдержав, она встала и, подойдя к ней, постучала.
– Фредди, мы ждем. Обед стынет. Он не ответил.
– Фредди! Ты меня слышишь?
В следующее мгновение дверь распахнулась, и он вышел. Глаза его были красны от слез.
– Они убили его! Проклятые гансы его убили! – он задыхался от еле сдерживаемых рыданий.
Зрелище этой беспредельной скорби – они никогда еще не видели его рыдающим – потрясло их сильнее, чем даже факт смерти другого мальчика, его друга.
Он помахал письмом.
– Это мать Джеральда. Она сообщает, что в своем последнем письме он написал, чтобы они ни о чем не тревожились; у него все хорошо и он в прекрасном настроении. Ничего иного он и не мог бы написать… Она пишет, что по словам его командира, он погиб как герой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
До него донесся шелест юбок. Мими отложила книгу и встала. В следующее мгновение она опустилась перед ним на колени.
– Пол… я не могу сосредоточиться. Скажи мне, если мы вступим в эту войну, тебе придется идти на фронт?
– Мы не вступим.
– Ты уверен?
– Разве можно быть в чем-либо уверенным? Но я действительно так думаю. Как ты сама могла убедиться сегодня, общественное мнение решительно против.
– Но если мы все же примем участие в этой войне, тебе придется пойти, не так ли?
Он ничего не ответил, продолжая молча глядеть ей в глаза, на которых выступили слезы. Она протянула к нему руки и положила голову ему на плечо; он притянул ее к себе и погладил нежно по спине, стараясь утешить.
Его прекрасная жена! Его умная, заботливая Мими, которая каждую пятницу ходила с приятельницами в филармонию, принимала участие в добрых делах сестринской общины, уважала его родителей и друзей, занимала его гостей в залитой светом свечей гостиной, способствуя его карьере, любила его…
Господи, как же она его любила!
– Не волнуйся, – проговорил он мягко. – Иди читай.
– Ты… ты так много работаешь, Пол. Ты должен отдыхать, хотя бы по вечерам. Принести тебе твою книгу? Она на ночном столике.
– Спасибо, я сам.
Если бы только она не была к нему так добра!
С книгой он устроился на этот раз в кожаном кресле, у лампы. Он сидел к Мими вполоборота, так что она не видела, что он даже не переворачивает страниц.
Странно, как Лия – когда бы он ее ни встречал – мгновенно вызывала в его памяти ту, другую! Маленькая Агнес сказала ему, когда он, зайдя как-то навестить родителей, заглянул на кухню, что Анна сообщила им о своем замужестве.
Неужели, переспросил он ее тогда, Анна действительно вышла замуж?
Да, подтвердила Агнес, за того парня, с которым она встречалась все это время.
При этих словах Агнес миссис Монагэн шикнула на девушку. Почему? Почудилось ли ему это или языкастая старуха в самом деле бросила на него какой-то странный взгляд? Во всяком случае, он тут же, как и следовало «благовоспитанному хозяину», сказал, что счастлив это слышать, и пожелал Анне всяческих благ; он также заметил, что она была прекрасной молодой женщиной.
Его родители послали ей в подарок часы от «Тиффани». Не показалось ли ему, что его мать, рассказывая об этом, тоже смотрела на него как-то странно?
– Конечно, она не предупредила нас заранее, как должна была, о своем уходе. Поступок совершенно непростительный, как я считаю, и твой отец в этом полностью со мной согласен. Однако надо уметь прощать, и потом, она ведь совсем одна на свете, бедняжка.
Итак, они послали Анне несомненно очень красивые и дорогие каминные часы, хотя в ее доме, скорее всего, вообще не было никакого камина. Механизм, который отныне будет отмечать течение унылых серых часов. Да и что еще, кроме серости, мог предложить ей тот бедный рабочий, которого он видел тогда с ней мельком? И теперь она, такая нежная, полная жизни, с такой душой… Все это было так ужасно, так несправедливо!
Как-то месяц или два назад, идя через парк, он увидел впереди себя высокую стройную женщину, у которой из-под шляпки выбивалась прядь рыжих волос. Сердце у него бешено заколотилось, он ускорил шаг и вскоре догнал ее, но это, конечно же, была не Анна. Вряд ли она могла сейчас жить в таком квартале.
Он подумал, что, вероятно, всегда теперь, выходя на улицу, будет в какой-то степени ожидать, что встретит ее, желая и в то же время боясь этой встречи. Каким бы ни был огромным этот город, волей судеб они вполне могли когда-нибудь с ней встретиться.
И что они тогда скажут друг другу? Что почувствуют, оказавшись вдруг снова лицом к лицу?
Странно, какими отрывочными были его воспоминания. Иногда они были столь ясными и отчетливыми, что он словно воочию видел перед собой ее золотистые брови вразлет; а временами ему начинало казаться, что он вообразил себе всю эту историю или что его воображение сыграло с ним злую шутку, рисуя в ярких красках то, что на деле совсем не было тем нежным, страстным, удивительным созданием, каким она ему запомнилась.
Нет, он знал то, что помнил!
Господи, ниспошли ему забвение и пусть эти воспоминания оставят его раз и навсегда!
ГЛАВА 3
В доме Ротов было, наконец, объявлено перемирие: не вести никаких разговоров об европейской войне, кроме тех случаев, когда Хенни с Дэном оставались одни.
Лицо Фредди багровело от ярости, когда он перечислял совершаемые преступления.
– Самые зверские, гнусные преступники со времен Чингизхана! Они берут заложников, убивают детей, применяют отравляющие газы, разрушают величайшие памятники западной культуры, и все это единственно из любви к разрушениям! Варвары, вот они все кто!
На что его отец отвечал:
– Они не большие варвары, чем другие! Все они одинаковы; ты что, когда читаешь, не можешь распознать пропаганды? Побереги лучше свою энергию для борьбы за социальную справедливость здесь, дома, вместо того, чтобы тратить ее на немцев.
Итак, пришлось объявить перемирие.
Фредди приезжал к ним на каникулы вместе со своими книгами, теннисной ракеткой и нотами, в то время как его сверстники по всей Европе давно уже распрощались со всеми этими вещами, взяв в руки гранаты и ружья. Они сталкивались друг с другом в бою, они шли в бой снова; каждое новое столкновение вносило какие-то изменения в ход войны, не приводя, однако, к коренному перелому, так что война все продолжалась и продолжалась. После Марны были Ипр и Нев-Шапель… В Нев-Шапеле наступление британских войск обернулось настоящей катастрофой. Сотни тысяч погибли там под германским огнем. Те, кто остались живы, вновь пошли в бой…
Когда Фредди приехал на каникулы в конце зимы, его уже ждало дома только что пришедшее письмо с британским штемпелем. Взяв его, он сразу же ушел к себе. Ужин уже стоял на столе. С того места, где сидела Хенни, была видна через холл дверь его комнаты. Эта закрытая дверь вселяла в нее смутное чувство тревоги и, наконец, не выдержав, она встала и, подойдя к ней, постучала.
– Фредди, мы ждем. Обед стынет. Он не ответил.
– Фредди! Ты меня слышишь?
В следующее мгновение дверь распахнулась, и он вышел. Глаза его были красны от слез.
– Они убили его! Проклятые гансы его убили! – он задыхался от еле сдерживаемых рыданий.
Зрелище этой беспредельной скорби – они никогда еще не видели его рыдающим – потрясло их сильнее, чем даже факт смерти другого мальчика, его друга.
Он помахал письмом.
– Это мать Джеральда. Она сообщает, что в своем последнем письме он написал, чтобы они ни о чем не тревожились; у него все хорошо и он в прекрасном настроении. Ничего иного он и не мог бы написать… Она пишет, что по словам его командира, он погиб как герой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135