Флоренс была такой девушкой, каких не забывают – ее помнили те, кто вместе с ней посещал воскресную школу в синагоге, и те, с кем она познакомилась во время недельного отдыха на побережье. Уолтер Вернер сделал ей предложение через два месяца после их первой встречи и женился на ней в день ее девятнадцатилетия.
Итак, Хенни оставалась в тени, затертая собственными братом и сестрой. Будь она полностью пассивной, она бы легко могла вообще утратить всякую индивидуальность, погибнуть как неповторимая человеческая личность; так гибнет, перевернувшись, в волнах, поднятых большими судами, маленькая лодочка. Впрочем, в том не было их вины. Просто они были людьми решительными, а она – нет.
«Тебе только кажется так, – сказала как-то ее подруга Ольга. – Ты же никогда не пыталась проверить это на практике».
Это была странная дружба, а может, не такая и странная, Хенни хотела стать нужной кому-то, а Ольга чувствовала себя польщенной тем, что ее учительница выделила ее среди остальных. Они встретились на улице однажды летним вечером после занятий, было еще рано и совсем светло, и Хенни под влиянием внезапного импульса предложила девушке выпить вместе по чашке кофе. Ольга возбуждала ее любопытство. Замужем за таким же простым рабочим, как и она сама, вынужденная вести тусклую, полную лишений жизнь, она сохранила живое воображение и жажду знаний. Хенни давала ей книги для чтения, она «проглатывала» их и приходила за новыми.
От обсуждения творчества Толстого и Диккенса они перешли к личным проблемам. Ольга поведала Хенни об унизительном, жестоком преследовании, которому она подвергалась в России, о бегстве оттуда, о долгом трудном пути в Америку и о борьбе за существование в Нью-Йорке. А Хенни в свою очередь рассказала Ольге о своей семье, и та чутьем, скорее по тому, о чем Хенни умолчала, чем по ее словам, угадала, как чувствует себя подруга в семейном кругу. Воображение, позволявшее ей мысленно переноситься в диккенсовскую Англию, позволило ей также представить, какой была жизнь Хенни в родительском доме.
Она никогда не переступала порог этого дома. Обе девушки прекрасно понимали, хотя ни разу не выразили это словами, что подобный визит был бы неуместен. Их дружба расцветала на нейтральной территории, вдали от многоквартирных домов, для озлобленных обитателей которых Хенни была любопытствующим чужаком, и вдали от вежливого, но дотошного интереса Анжелики.
Сон не шел к Хенни. Она внезапно почувствовала прилив энергии, требующей выхода. Случайно пришедшие ей в голову мысли о подруге заставили ее задуматься о собственных эмоциях, возможно, в силу естественной ассоциации убогой улицы, на которой жила Ольга, с улицей, на которой сегодня произошло чудо. Никогда прежде не бывала она так поражена, так очарована. Ей хотелось снова испытать нечто подобное.
Среди серых теней, наполнивших комнату, возник вдруг его образ, неопределенный, как незаконченный набросок. И все же она была уверена, что узнает его: живые глаза, непокорная прядь темных вьющихся волос. Нелепая фантазия! Какое отношение он может иметь к ее жизни. Она просто романтическая дурочка, даже в глубине души ей стыдно за себя.
И все же… в мире столько всего случается. Встречи, расставания, любовь… жизнь. Почему не с ней?
Потому что… это нелепая фантазия… вот почему.
Спустя какое-то время она снова его увидела. Он вышел из кабинета дяди Дэвида и сбежал вниз по ступеням, отбрасывая на ходу со лба прядь длинных волос, которая никак не хотела лежать так, как ее зачесали. На нем были те же самые зеленые вельветовые брюки, и это почему-то необычайно растрогало Хенни: это было так по-мужски – носить брюки такого безобразного цвета. Она смотрела, как он широким шагом идет по многолюдной улице, с каждой минутой удаляясь от нее, Хенни.
Что ты за дурочка, Хенни! Смешная дурочка, – подумала она и продолжала стоять, споря сама с собой, пытаясь на что-то решиться и не замечая, что оказалась посреди оживленно переговаривающихся людей, столпившихся перед тележкой с бананами.
Какой-то толчок привел ее в чувство. Она повернулась и стала подниматься по лестнице.
Дядя Дэвид видно только что заварил себе чай. С чашкой в руке, положив ноги на заляпанный чернилами стол, он наслаждался редким непродолжительным периодом одиночества. Хенни он встретил приветливой улыбкой.
– Садись, наливай себе чаю. Извини, больше предложить нечего, забыл вчера сходить в магазин. Как ты поживаешь?
– Хорошо, дядя Дэвид, спасибо.
– Рассказывай, что там у вас происходит. Я чувствую себя виноватым, больше месяца не виделся с твоими родителями. Но я так занят здесь, не замечаю, как летит время.
Через открытую дверь он бросил взгляд в маленькую приемную, где вдоль всех четырех стен стояли жесткие стулья. Его вздох говорил об усталости, но одновременно и об удовлетворении, которое он испытывал, находясь в этом своем убежище среди таких предметов, как детские весы, полки с запыленными учебниками, пожелтевший человеческий череп, баночки с лекарствами, бинты, медицинские шины.
– Ну, как они все?
– Так же, как и всегда. Родители по-прежнему беспокоятся за Альфи. У него неважно идут дела в школе, и он говорит, что не будет поступать в колледж. Хочет вместо этого делать деньги.
– Пусть тогда оставят его в покое. Он разумный молодой человек, знает, чего хочет. Из него никогда не выйдет ученый, неужели они этого не видят?
– А Флоренс переезжает. Я видела их новый дом. Он чудесный, совсем близко от Сентрал-парк-вест.
– А, еврейская Пятая авеню. Что ж, это хорошо. Она этого хотела. Приятно, когда люди получают то, что хотят. А ты, Хенни, ты получаешь то, что хочешь?
– Разве кто-нибудь знает наверняка, чего он действительно хочет?
– Еврейская манера. Отвечать вопросом на вопрос. – Он поставил чашку. – В философском смысле ты, конечно, права. Сложный вопрос – в чем смысл жизни, ах, многие умирают, так и не поняв этого. Но я задал тебе простой вопрос – что ты делаешь изо дня в день, довольна ли ты своей жизнью, более или менее, я имею в виду.
Ей было приятно, что он проявляет интерес к ее делам. Но она понимала, что его вопросы продиктованы не только его личным интересом – видимо, родители говорили о ней, так же как они говорили с ним об Альфи, а она случайно это услышала.
– Ты же знаешь, мне нравится моя работа в благотворительном центре, – начала она. – Я чувствую, что приношу пользу бедным и…
– Ну, а кроме благотворительного центра? – прервал ее старик.
– О, я читаю, хожу в библиотеку раз в неделю. Я решила обязательно прочитывать три хороших книги в неделю. Заодно беру книги и для Пола. Знаешь, что он сказал мне на днях? «Интересно, что думают обо мне мои предки, глядя на меня с небес?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Итак, Хенни оставалась в тени, затертая собственными братом и сестрой. Будь она полностью пассивной, она бы легко могла вообще утратить всякую индивидуальность, погибнуть как неповторимая человеческая личность; так гибнет, перевернувшись, в волнах, поднятых большими судами, маленькая лодочка. Впрочем, в том не было их вины. Просто они были людьми решительными, а она – нет.
«Тебе только кажется так, – сказала как-то ее подруга Ольга. – Ты же никогда не пыталась проверить это на практике».
Это была странная дружба, а может, не такая и странная, Хенни хотела стать нужной кому-то, а Ольга чувствовала себя польщенной тем, что ее учительница выделила ее среди остальных. Они встретились на улице однажды летним вечером после занятий, было еще рано и совсем светло, и Хенни под влиянием внезапного импульса предложила девушке выпить вместе по чашке кофе. Ольга возбуждала ее любопытство. Замужем за таким же простым рабочим, как и она сама, вынужденная вести тусклую, полную лишений жизнь, она сохранила живое воображение и жажду знаний. Хенни давала ей книги для чтения, она «проглатывала» их и приходила за новыми.
От обсуждения творчества Толстого и Диккенса они перешли к личным проблемам. Ольга поведала Хенни об унизительном, жестоком преследовании, которому она подвергалась в России, о бегстве оттуда, о долгом трудном пути в Америку и о борьбе за существование в Нью-Йорке. А Хенни в свою очередь рассказала Ольге о своей семье, и та чутьем, скорее по тому, о чем Хенни умолчала, чем по ее словам, угадала, как чувствует себя подруга в семейном кругу. Воображение, позволявшее ей мысленно переноситься в диккенсовскую Англию, позволило ей также представить, какой была жизнь Хенни в родительском доме.
Она никогда не переступала порог этого дома. Обе девушки прекрасно понимали, хотя ни разу не выразили это словами, что подобный визит был бы неуместен. Их дружба расцветала на нейтральной территории, вдали от многоквартирных домов, для озлобленных обитателей которых Хенни была любопытствующим чужаком, и вдали от вежливого, но дотошного интереса Анжелики.
Сон не шел к Хенни. Она внезапно почувствовала прилив энергии, требующей выхода. Случайно пришедшие ей в голову мысли о подруге заставили ее задуматься о собственных эмоциях, возможно, в силу естественной ассоциации убогой улицы, на которой жила Ольга, с улицей, на которой сегодня произошло чудо. Никогда прежде не бывала она так поражена, так очарована. Ей хотелось снова испытать нечто подобное.
Среди серых теней, наполнивших комнату, возник вдруг его образ, неопределенный, как незаконченный набросок. И все же она была уверена, что узнает его: живые глаза, непокорная прядь темных вьющихся волос. Нелепая фантазия! Какое отношение он может иметь к ее жизни. Она просто романтическая дурочка, даже в глубине души ей стыдно за себя.
И все же… в мире столько всего случается. Встречи, расставания, любовь… жизнь. Почему не с ней?
Потому что… это нелепая фантазия… вот почему.
Спустя какое-то время она снова его увидела. Он вышел из кабинета дяди Дэвида и сбежал вниз по ступеням, отбрасывая на ходу со лба прядь длинных волос, которая никак не хотела лежать так, как ее зачесали. На нем были те же самые зеленые вельветовые брюки, и это почему-то необычайно растрогало Хенни: это было так по-мужски – носить брюки такого безобразного цвета. Она смотрела, как он широким шагом идет по многолюдной улице, с каждой минутой удаляясь от нее, Хенни.
Что ты за дурочка, Хенни! Смешная дурочка, – подумала она и продолжала стоять, споря сама с собой, пытаясь на что-то решиться и не замечая, что оказалась посреди оживленно переговаривающихся людей, столпившихся перед тележкой с бананами.
Какой-то толчок привел ее в чувство. Она повернулась и стала подниматься по лестнице.
Дядя Дэвид видно только что заварил себе чай. С чашкой в руке, положив ноги на заляпанный чернилами стол, он наслаждался редким непродолжительным периодом одиночества. Хенни он встретил приветливой улыбкой.
– Садись, наливай себе чаю. Извини, больше предложить нечего, забыл вчера сходить в магазин. Как ты поживаешь?
– Хорошо, дядя Дэвид, спасибо.
– Рассказывай, что там у вас происходит. Я чувствую себя виноватым, больше месяца не виделся с твоими родителями. Но я так занят здесь, не замечаю, как летит время.
Через открытую дверь он бросил взгляд в маленькую приемную, где вдоль всех четырех стен стояли жесткие стулья. Его вздох говорил об усталости, но одновременно и об удовлетворении, которое он испытывал, находясь в этом своем убежище среди таких предметов, как детские весы, полки с запыленными учебниками, пожелтевший человеческий череп, баночки с лекарствами, бинты, медицинские шины.
– Ну, как они все?
– Так же, как и всегда. Родители по-прежнему беспокоятся за Альфи. У него неважно идут дела в школе, и он говорит, что не будет поступать в колледж. Хочет вместо этого делать деньги.
– Пусть тогда оставят его в покое. Он разумный молодой человек, знает, чего хочет. Из него никогда не выйдет ученый, неужели они этого не видят?
– А Флоренс переезжает. Я видела их новый дом. Он чудесный, совсем близко от Сентрал-парк-вест.
– А, еврейская Пятая авеню. Что ж, это хорошо. Она этого хотела. Приятно, когда люди получают то, что хотят. А ты, Хенни, ты получаешь то, что хочешь?
– Разве кто-нибудь знает наверняка, чего он действительно хочет?
– Еврейская манера. Отвечать вопросом на вопрос. – Он поставил чашку. – В философском смысле ты, конечно, права. Сложный вопрос – в чем смысл жизни, ах, многие умирают, так и не поняв этого. Но я задал тебе простой вопрос – что ты делаешь изо дня в день, довольна ли ты своей жизнью, более или менее, я имею в виду.
Ей было приятно, что он проявляет интерес к ее делам. Но она понимала, что его вопросы продиктованы не только его личным интересом – видимо, родители говорили о ней, так же как они говорили с ним об Альфи, а она случайно это услышала.
– Ты же знаешь, мне нравится моя работа в благотворительном центре, – начала она. – Я чувствую, что приношу пользу бедным и…
– Ну, а кроме благотворительного центра? – прервал ее старик.
– О, я читаю, хожу в библиотеку раз в неделю. Я решила обязательно прочитывать три хороших книги в неделю. Заодно беру книги и для Пола. Знаешь, что он сказал мне на днях? «Интересно, что думают обо мне мои предки, глядя на меня с небес?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135