Но кто же пожелает поцелуя Иуды? И я, как другие, убежал от него. Далее встретилось мне другое страшное видение – человек, весь иссохший, с растерянным выражением лица. Я узнал впоследствии, что это был сотник, ударивший Господа. Мне рассказывали о его последующей жизни, прошедшей для него в страшных мучениях: рука, которой он ударил Христа, иссохла, а потом и все тело его иссыхало до самой смерти, а здесь, в аду, эта пытка не прекратилась, а увеличилась еще. Ему кажется, что он с каждым днем все более и более сохнет еще. Он постоянно об этом сокрушается, трепещет, силится спастись от какой-то гибели, которую ожидает, и беспрестанно повторяет следующие слова: «За что бьешь меня? « Никто его не боится, но все бегут от него, потому что он внушает всем отвращение и ужас. Представь себе человека, идущего в летний жаркий день по лесу. Он окружен мухами, больно кусающими его и не дающими ему покоя, – вот мое теперешнее положение! Мухи – это различные события моей земной жизни, преследующие меня.
Был у меня в услужении молодой лакей, который сразу не понравился мне, без всякой видимой причины. Он был трудолюбив и предан, но, кажется, недалек, и это раздражало меня. Я преследовал его неустанно, как будто оскорблять его было для меня удовольствием и, наконец, я прогнал его, найдя предварительно ему другое место. Только тогда узнал я свою неблагодарность к этому бедному человеку, оказавшему столько услуг мне, живя в моем доме. Это незначительный факт, а между тем не могу его вспомнить без горького раскаяния.
Вот и другой. У меня в городе был небольшой садик, окруженный стеной, только в одном углу в стене было отверстие, дающее свет окну, которое виднелось за ним. То было окно бедной швеи, для которой единственною отрадой было подышать свежим воздухом моего сада, поглядеть на мои цветы, вдыхать их аромат и, останавливая взор свой на зелени, успокаивать зрение. Конечно, это не могло мне мешать, но это раздражало меня, и я отдал приказание закрыть отверстие перед ее окном доской. Спустя некоторое время мне стало совестно от такого грубого поступка, и доска была снята, но уже было поздно. Бедняжка переселилась из квартиры, которую любила и занимала около десяти лет!
Вот и третий поступок. Поехал я как-то кататься верхом. Мне нужно было узнать адрес приятеля, и я не знал, как оставить свою лошадь. Увидел я проходившую красивую крестьянку и подозвал ее. Она полузастенчиво, полуигриво согласилась подержать мою лошадь, пока я схожу по моему делу. Возвратившись, нашел я красавицу в самом затруднительном положении. Мой полукровный конь, утомленный долгим ожиданием, расшалился, мотал головой, пытался схватить девушку то за повязку, то за платочек, рыл землю передним копытом, вырывался, бросался в сторону. На лице красотки изображался то испуг, то злость, она еле-еле могла сдерживать нетерпеливое животное, а я, вместо того чтобы поспешить ей на помощь, спрятался за кусты. Меня интересовала и забавляла эта сценка. Я любовался чудной наружностью прелестной крестьянки, ее длинными, густыми, рассыпавшимися волосами, всею ее разгоряченной, взволнованной, растрепанной от усилий фигуркой. Наконец, она заметила меня, и я должен был выйти из моей засады. Я протянул ей монету, но она не приняла ее, бросив на меня взгляд, полный гнева и негодования, и удалилась быстрыми шагами.
Ах, эти мухи, эти мухи! Как они кусаются больно!..

Двадцать пятое письмо

Путешествуя мысленно по святой земле, я наполняюсь чувством пилигрима, напрасно ищущего Спасителя и не находящего ни Его, ни прощения грехов.
Когда я действительно был в Палестине, я мог найти Спасителя моего, Господа. Рядом со мной был ангел, который бы повел меня по истинному пути, но я сам не захотел следовать за ним; меня занимало только все земное: моя прелестная спутница, ее болезнь и борьба со смертью, все более и более приближавшейся.
Какая чудная страна Галилея! Не знаю ничего прекраснее этой противоположности между пустынной, мрачной Иудеей и плодородной, ясной Галилеей, а в ней нет лучшей местности, как гора Фавор. Она до вершины покрыта лесами и растительностью. Только по южному склону ее можно взбираться на вершину и тогда, чем выше поднимаешься, тем чище становится воздух, тем ароматнее он. После долгого пути, достигнув предела, к удивлению находишь плоскость с полмили в диаметре. Она покрыта самими живописными группами деревьев, на ней встречаются следы гротов, стены башен в развалинах указывающих на то, что здесь когда-то возвышалась крепость или целый укрепленный город. Эта местность так дивно хороша, что не удивляешься желанию Петра устроить на ней три палатки: для Христа, для Моисея и для Илии.
Мы только к вечеру добрались до вершины горы, и прежде чем полюбоваться оттуда видом, я обратил взор на Лили. Все красоты этого мира были ничто для меня в сравнении с красотой ее прелестного лица.
Прости меня, мой друг, что я останавливаюсь на этих подробностях, и помни, что всякое радостное воспоминание представляет здесь для меня двойное мучение! Какое терзающее воспоминание о том, что было мило, что украшало жизнь, когда оно утрачено навсегда! Когда знаешь, что никто не вернет его и сознаешь свое ужасное бессилие.
Пред нами открылось огромное пространство, мы могли видеть города: Кану, Назарет и Наин с их святыми воспоминаниями. На востоке виднелось Ездрелонское плоскогорье, гора Кетмель, на западе Генисаретское озеро и развалины города Тивериады, а недалеко от них Капернаум. К югу взглядом обнимаешь все окрестности Иерихона до самой той горы, на которой Христос постился и был искушаем сатаной.
Солнце окунулось в море, и мы расположились на ночь. Скот отдыхал на траве.
Турки, сопровождавшие нас, лежали праздно, а мы, поужинав, зажгли костры и назначили дежурных для предохранения нашего от нападений бедуинов. Прежде чем разойтись по своим местам, мы собрались в палатке вокруг огня, и Лили нам прочитала из Евангелия о преображении Господа на Фаворе. Звук ее чудного голоса всегда вливал покой в мою бурную душу, но лишь на мгновение: скоро я падал духом, как бабочка с разбитым крылом.
– Удобно ли, хорошо ли тебе. Лили? – спросил я, пожелав ей спокойной ночи.
– Так хорошо, так хорошо, – сказала она с радостной улыбкой, – что я хотела бы здесь и жить, и умереть.
По ее взгляду я видел, что она хотела еще мне что-то сказать, и я нагнулся к ней.
– Не забудь помолиться, – прошептала она, – прежде чем уснуть. Здесь за тебя молился Господь.
Опять для меня свежее дуновение, снова бабочка ожила. Я удалился с чувством умиления.
Мое ложе было приготовлено при входе в палатку. Я завернулся в бурнус и лег, но долго не мог уснуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22