Не прикажешь ли нам с протянутой рукой просить подаяние на большой дороге?
– Я не бросаю своих детей на произвол судьбы, – ответил старик на ее жалобы. – Если дети мои не получат в наследство роскошный дом, это еще не значит, что им придется просить милостыню на большой дороге. Сын мой Кагэдзуми! На тебя возлагаю заботы о твоей матери. Замени ей меня. А дворец Сандзедоно бесспорно собственность Отикубо. Господин ее супруг сочтет меня слабовольным человеком, если после всей его доброты ко мне я не оставлю ему в наследство ничего хоть мало-мальски ценного. Что бы ты ни говорила, а этого дома я тебе не оставлю. Не терзай же напрасными жалобами больного, который вот-вот переселится в лучший мир. Больше ни слова, прошу тебя! Ах, как мне тяжко!
Китаноката хотела было снова заспорить с мужем, но дети окружили ее, стали унимать, успокаивать, и она нехотя умолкла.
Отикубо от души пожалела ее и стала уговаривать отца:
– Матушка права! Не оставляйте мне ничего, а разделите все, чем владеете, между моими братьями и сестрами. В этом доме они жили долгие годы, нехорошо отдавать его в чужие руки. Прошу вас, завещайте этот дом матушке.
Но упрямый старик не стал и слушать.
– Нет, ни за что! Я так решил. Когда я умру, исполните в точности мою последнюю волю.
Свои великолепные пояса с драгоценными камнями, все, сколько их было, он оставил в наследство одному Митиери.
Кагэдзуми в душе был этим несколько недоволен, но не решился оспаривать права дочери, которая лучше всех умела утешить родительское сердце, и предоставил отцу разделить свое имущество так, как тому хотелось. Все свои надежды старик возлагал на одну Отикубо. Она наполняла светом его последние дни.
– Благодаря тебе я восстановил свою утраченную честь, – повторял он без конца. – Когда я умру, то оставлю после себя несколько беспомощных женщин. Прошу тебя, не покидай их на произвол судьбы, будь им опорой в жизни.
– Воля ваша для меня священна, – ответила Отикубо. – Сделаю для них все, что в моих силах.
– Спасибо, утешила ты меня.
И старик дайнагон обратился к другим своим дочерям с наставлением:
– Дочери мои! Слушайтесь во всем госпожу вашу сестру и почитайте ее старшей в семье.
Высказав свою последнюю волю, старик стал отходить в мир иной.
Все его родные и близкие предались глубокой печали.
На седьмой день одиннадцатого месяца дайнагон скончался. Он был уже в таком преклонном возрасте, когда смерть является естественным уделом человека, но, сознавая это, сыновья и дочери все же так оплакивали его, что со стороны глядеть было жалко.
Митиери вместе со своими детьми продолжал жить в Сандзедоно, но каждый день появлялся возле дома покойного тестя. Чтобы не осквернить себя близостью смерти, он не входил в дом, а проливал слезы скорби, стоя у дверей. Митиери хотел было взять на себя все хлопоты по устройству похорон, но отец его, Левый министр, решительно воспротивился этому:
– Новый император лишь недавно взошел на престол. Не годится тебе надолго отлучаться из дворца.
Отикубо со своей стороны тоже была против этого.
– Я не хочу брать сюда наших детей, – сказала она. – Им пришлось бы тоже поститься вместе с нами. А оставлять таких маленьких детей одних, без присмотра отца и матери, – значит не знать ни минуты покоя. Прошу тебя, побудь с ними в Сандзедоно, чтобы я могла быть спокойна.
Пришлось Митиери остаться у себя дома. Он очень тосковал в разлуке с Отикубо и лишь иногда, играя с детьми, на время забывал о своем одиночестве.
«Как быстро угас старик, – думал Митиери. – Хорошо, что я успел исполнить его заветное желание».
Был избран благоприятный день для погребального обряда, через два дня после смерти дайнагона. Похороны состоялись при великом стечении народа. Среди присутствующих было много знатнейших сановников государства. Как и надеялся покойный дайнагон, ему воздали после смерти небывалые почести.
Вся семья переселилась на время траура в тесный низенький домик, а в опустевших покоях дворца многочисленный клир возглашал день и ночь заупокойные молитвы [53].
Митиери приходил каждый день. Не переступая порога дома, он давал нужные указания разным людям. Отикубо была одета в темно-серую траурную одежду, сотканную из коры глицинии. С лица ее сбежали краски от многодневного поста.
Митиери сказал ей голосом, полным сердечного сочувствия:
О слез поток – река печали!
Но если и моя печаль
С потоком слез твоих сольется,
Вместят ли рукава твои
Озера наших слез и скорби?
Отикубо молвила в ответ:
От горячих потоков слез
Рукава истлели мои.
Шлю судьбе жестокой укоры…
Оттого из жесткой коры
Соткан траурный мой наряд.
Они продолжали видеться издали только, пока не окончились тридцать дней траура.
– Вернись к нам скорее, – стал просить Митиери. – Дети заждались тебя.
– О нет, потерпите еще немного. Я вернусь только после того, как истекут все сорок девять поминальных дней.
Митиери поневоле стал проводить все ночи в доме покойного тестя, так сильно он стосковался в разлуке с Отикубо.
Быстро летело время. Скоро настал последний, сорок девятый день. Митиери пожелал, чтобы усопшего помянули в этот день особенно торжественно. Все родные и близкие дайнагона приняли участие в этом печальном торжестве, каждый соответственно своему рангу. Великолепная была церемония!
Когда заупокойные службы пришли к концу, Митиери сказал своей жене:
– Ну, теперь едем домой. Смотри, заживешься здесь, опять тебя запрут в кладовой.
– Ах, как ты можешь так шутить! Никогда, никогда не говори таких слов. Если матушка тебя услышит, она подумает, что мы не забыли прошлого, и начнет, пожалуй, сторониться нас. А я хочу теснее сдружиться с ней, ведь она теперь заняла в семье место покойного отца.
– Ну, это само собой. К сестрицам своим ты тоже должна относиться с особенной теплотой, по-родственному.
Услышав, что Митиери с женой возвращаются к себе домой, Кагэдзуми, во исполнение воли умершего, принес дарственные бумаги на разные поместья и отдал их Митиери, а в придачу к ним несколько поясов, усыпанных драгоценными камнями.
– Право, сущая безделица, но не судите строго – это последний дар покойного отца.
Митиери стал рассматривать подарки. Три драгоценных пояса, – один из них, самый лучший, он сам когда-то преподнес своему тестю. Бумаги на землю, план дома…
Видно, это была самая лучшая часть наследства.
– Хорошие поместья были у твоего отца, – сказал он Отикубо. – Но почему же он не оставил свой дворец в наследство жене или дочерям? Разве был у него другой?
– О нет, другого не было. Вся семья жила здесь долгие годы. Откажись от этого дома, прошу тебя, отдай его матушке.
– Хорошо, согласен. Тебе он не нужен, ведь ты живешь у меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Я не бросаю своих детей на произвол судьбы, – ответил старик на ее жалобы. – Если дети мои не получат в наследство роскошный дом, это еще не значит, что им придется просить милостыню на большой дороге. Сын мой Кагэдзуми! На тебя возлагаю заботы о твоей матери. Замени ей меня. А дворец Сандзедоно бесспорно собственность Отикубо. Господин ее супруг сочтет меня слабовольным человеком, если после всей его доброты ко мне я не оставлю ему в наследство ничего хоть мало-мальски ценного. Что бы ты ни говорила, а этого дома я тебе не оставлю. Не терзай же напрасными жалобами больного, который вот-вот переселится в лучший мир. Больше ни слова, прошу тебя! Ах, как мне тяжко!
Китаноката хотела было снова заспорить с мужем, но дети окружили ее, стали унимать, успокаивать, и она нехотя умолкла.
Отикубо от души пожалела ее и стала уговаривать отца:
– Матушка права! Не оставляйте мне ничего, а разделите все, чем владеете, между моими братьями и сестрами. В этом доме они жили долгие годы, нехорошо отдавать его в чужие руки. Прошу вас, завещайте этот дом матушке.
Но упрямый старик не стал и слушать.
– Нет, ни за что! Я так решил. Когда я умру, исполните в точности мою последнюю волю.
Свои великолепные пояса с драгоценными камнями, все, сколько их было, он оставил в наследство одному Митиери.
Кагэдзуми в душе был этим несколько недоволен, но не решился оспаривать права дочери, которая лучше всех умела утешить родительское сердце, и предоставил отцу разделить свое имущество так, как тому хотелось. Все свои надежды старик возлагал на одну Отикубо. Она наполняла светом его последние дни.
– Благодаря тебе я восстановил свою утраченную честь, – повторял он без конца. – Когда я умру, то оставлю после себя несколько беспомощных женщин. Прошу тебя, не покидай их на произвол судьбы, будь им опорой в жизни.
– Воля ваша для меня священна, – ответила Отикубо. – Сделаю для них все, что в моих силах.
– Спасибо, утешила ты меня.
И старик дайнагон обратился к другим своим дочерям с наставлением:
– Дочери мои! Слушайтесь во всем госпожу вашу сестру и почитайте ее старшей в семье.
Высказав свою последнюю волю, старик стал отходить в мир иной.
Все его родные и близкие предались глубокой печали.
На седьмой день одиннадцатого месяца дайнагон скончался. Он был уже в таком преклонном возрасте, когда смерть является естественным уделом человека, но, сознавая это, сыновья и дочери все же так оплакивали его, что со стороны глядеть было жалко.
Митиери вместе со своими детьми продолжал жить в Сандзедоно, но каждый день появлялся возле дома покойного тестя. Чтобы не осквернить себя близостью смерти, он не входил в дом, а проливал слезы скорби, стоя у дверей. Митиери хотел было взять на себя все хлопоты по устройству похорон, но отец его, Левый министр, решительно воспротивился этому:
– Новый император лишь недавно взошел на престол. Не годится тебе надолго отлучаться из дворца.
Отикубо со своей стороны тоже была против этого.
– Я не хочу брать сюда наших детей, – сказала она. – Им пришлось бы тоже поститься вместе с нами. А оставлять таких маленьких детей одних, без присмотра отца и матери, – значит не знать ни минуты покоя. Прошу тебя, побудь с ними в Сандзедоно, чтобы я могла быть спокойна.
Пришлось Митиери остаться у себя дома. Он очень тосковал в разлуке с Отикубо и лишь иногда, играя с детьми, на время забывал о своем одиночестве.
«Как быстро угас старик, – думал Митиери. – Хорошо, что я успел исполнить его заветное желание».
Был избран благоприятный день для погребального обряда, через два дня после смерти дайнагона. Похороны состоялись при великом стечении народа. Среди присутствующих было много знатнейших сановников государства. Как и надеялся покойный дайнагон, ему воздали после смерти небывалые почести.
Вся семья переселилась на время траура в тесный низенький домик, а в опустевших покоях дворца многочисленный клир возглашал день и ночь заупокойные молитвы [53].
Митиери приходил каждый день. Не переступая порога дома, он давал нужные указания разным людям. Отикубо была одета в темно-серую траурную одежду, сотканную из коры глицинии. С лица ее сбежали краски от многодневного поста.
Митиери сказал ей голосом, полным сердечного сочувствия:
О слез поток – река печали!
Но если и моя печаль
С потоком слез твоих сольется,
Вместят ли рукава твои
Озера наших слез и скорби?
Отикубо молвила в ответ:
От горячих потоков слез
Рукава истлели мои.
Шлю судьбе жестокой укоры…
Оттого из жесткой коры
Соткан траурный мой наряд.
Они продолжали видеться издали только, пока не окончились тридцать дней траура.
– Вернись к нам скорее, – стал просить Митиери. – Дети заждались тебя.
– О нет, потерпите еще немного. Я вернусь только после того, как истекут все сорок девять поминальных дней.
Митиери поневоле стал проводить все ночи в доме покойного тестя, так сильно он стосковался в разлуке с Отикубо.
Быстро летело время. Скоро настал последний, сорок девятый день. Митиери пожелал, чтобы усопшего помянули в этот день особенно торжественно. Все родные и близкие дайнагона приняли участие в этом печальном торжестве, каждый соответственно своему рангу. Великолепная была церемония!
Когда заупокойные службы пришли к концу, Митиери сказал своей жене:
– Ну, теперь едем домой. Смотри, заживешься здесь, опять тебя запрут в кладовой.
– Ах, как ты можешь так шутить! Никогда, никогда не говори таких слов. Если матушка тебя услышит, она подумает, что мы не забыли прошлого, и начнет, пожалуй, сторониться нас. А я хочу теснее сдружиться с ней, ведь она теперь заняла в семье место покойного отца.
– Ну, это само собой. К сестрицам своим ты тоже должна относиться с особенной теплотой, по-родственному.
Услышав, что Митиери с женой возвращаются к себе домой, Кагэдзуми, во исполнение воли умершего, принес дарственные бумаги на разные поместья и отдал их Митиери, а в придачу к ним несколько поясов, усыпанных драгоценными камнями.
– Право, сущая безделица, но не судите строго – это последний дар покойного отца.
Митиери стал рассматривать подарки. Три драгоценных пояса, – один из них, самый лучший, он сам когда-то преподнес своему тестю. Бумаги на землю, план дома…
Видно, это была самая лучшая часть наследства.
– Хорошие поместья были у твоего отца, – сказал он Отикубо. – Но почему же он не оставил свой дворец в наследство жене или дочерям? Разве был у него другой?
– О нет, другого не было. Вся семья жила здесь долгие годы. Откажись от этого дома, прошу тебя, отдай его матушке.
– Хорошо, согласен. Тебе он не нужен, ведь ты живешь у меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57