Это было восхитительно, чувствовать как бережно и властно мужские руки раздевают ее. Стив знал, когда нужно терпеливо и ласково уговаривать, а когда настаивать; он знал, когда можно предоставить Энни взять инициативу в свои руки. Наконец, соскользнули и трусики, и последнее, что еще оставалось на Энни. Она поразилась тому, как сильно она желает Стива! Энни села на бёдра мужчины, и толчки наслаждения в ответ на его движения снизу вверх заставили изогнуться дугой ее тело. Потом она легла на него, и их губы слились в поцелуе, а затем, все также, не разжимая объятий, и помогая друг другу, они поменялись местами, но и теперь, когда Энни оказалась на спине, их движения по-прежнему продолжались все в том же упоительном режиме.
Вверх… вниз… вперед… назад…
А потом наступил покой…
– Ты очень темпераментная, Энни, – когда все закончилось, – сказал ей Стив.
– Знаю, – радостно и без тени смущения ответила она ему. – Это ты меня сделал такой.
Несмотря ни на что, они по-прежнему были счастливы в краткие часы свиданий. Когда они кончили заниматься любовью, то встали, не спеша оделись и вышли на улицу. Стив повел ее по тихим, неприметным улочкам. В тот день они обедали в небольшом еврейском ресторанчике.
Стив знал множество таких интересных местечек, уютных, нешумных и изысканных. Иногда они ходили на любительские постановки каких-то забавных пьес. Однажды оказались на концерте органной музыки в старой церкви, похоже выстроенной самим Кристофером Реном, где-то в Сити. По тому, как на нее смотрели незнакомые люди, Энни знала, что непохожа на других женщин. Она светилась от счастья и жила такой насыщенной, такой великолепной жизнью, как уже и не надеялась никогда пожить. Энни с радостью отдавала себя этим счастливым минутам, потому что без них не было оправдания тому холоду и мраку, которые наполняли остальные часы ее жизни. Их времяпрепровождение мало чем напоминало те беззаботные и безденежные дни, которые она когда-то давным-давно, проводила с Мэттью, и все же короткие встречи со Стивом часто напоминали ей те времена.
А иногда, глядя на Стива, сидящего напротив нее в ресторане, или стоящего где-нибудь в церкви у памятной надписи, Энни едва верила, что этот привлекательный, хладнокровный мужчина имеет с ней что-то общее. И в такие минуты она затаивала дыхание, но Стив, с его способностью читать ее мысли, брал ее за руку, говорил ей что-нибудь приятное и это ощущение отчужденности сразу исчезало. А потом наступало время идти за Беном. Энни оставляла Стива и шла забирать сына из садика или от знакомых.
Сияние счастья сразу же угасало, и ею вновь овладевало тоскливое болезненное чувство раздвоенности.
Среди этих ужасных метаний, как только выкраивалось время, Энни ходила повидаться со своей матерью. Тибби все еще была в своем доме, но стала такой слабой, что едва могла дойти от кровати до кресла, стоявшего в углу у камина. Джим, Энни, экономка и приходящая няня старались как можно лучше ухаживать за Тибби и делали все, чтобы скрасить ее последние дни. Тибби по-прежнему желала одеваться в привычную одежду – твидовая юбка и шерстяной жакет. Обычно по утрам Энни отправляла детей в школу и сад, а сама бежала к матери, чтобы помочь ей сделать утренний туалет и одеться. Юбки, жакеты, платья, когда она доставала их из комода, издавали привычный лавандовый запах материнской одежды и казались огромными, когда их одевали на иссохшее тело Тибби.
– Как ужасно скроена эта юбка, – говорила в таких случаях Тибби, – а вот эта хороша. Сейчас, любовь моя, уже так не шьют. Я бы хотела к этому розовый жакет. Так-то лучше, не правда ли?
Помогая матери одеваться, застегивая ей пуговицы, Энни обнаружила, что едва может отвечать. Мать была центром и сердцем этого большого дома, а теперь оказалась, будто каким-то ветром ее отбросило куда-то в угол, словно легкую паутину или пыль, с которыми она сражалась все эти годы.
Энни помогала матери сесть в кресло. Руки, которыми Тибби держалась за дочь, казались совсем прозрачными.
– Может, тебя повернуть, чтобы ты видела сад? – спросила она.
Мать подумала секунду, бросила взгляд на низенький столик, на котором стояли многочисленные семейные фотоснимки. Свадебная фотография Тибби, Энни свадьба Энни, жена и дети брата, Томас и Бенджамин – у Тома не хватает верхнего зуба.
– Да, пожалуй, – сказала Тибби.
Энни развернула ее кресло, и они обе посмотрели в окно на сад. Стояла первая неделя апреля. Ранние нарциссы уже отцвели, на полумесяце клумбы у окна появились похожие на почки зеленые копья тюльпанов. Энни увидела, что лужайку пора подстригать. Должно быть, трава бурно пошла в рост после мартовского тепла.
– Я попрошу Мартина, чтобы он помог отцу подстричь траву, – сказала Энни.
Тибби кивнула, но о розах, как это было бы всего неделю назад, она не заговорила. Старая женщина смотрела на цветы, на лезвие проклюнувшихся стеблей.
– Мне кажется, весна – лучшее время года, – сказала она тихо, почти про себя. – Я вообще, сдается, всегда предпочитала обещания и надежды реальности. Конечно, летом все иначе, и цветы, и краски более яркие. Не то, что эта тихая бледная зелень и первое золото.
«Ну и ну, продолжай, – беззвучно молила ее Энни. – Пожалуйста. Разве ты не хочешь поговорить со мной?». Ей хотелось опуститься перед матерью на колени.
«Говори об обещаниях и надеждах, ну, пожалуйста! Потому что у нас осталось не так много времени, Тибби. А нам так много нужно сказать друг другу».
Внезапно Энни охватило сильное желание рассказать матери обо всем.
Она мягко спросила Тибби:
– Как ты себя чувствуешь?
Если бы мать только знала, что с ней происходит! Тибби выпрямилась в своем кресле и, не отводя глаз от золота в саду, ответила:
– Кажется, немного лучше.
Казалось невозможным подумать о том, что она умирает и это может случиться с ней в любое время. Мать уйдет навсегда, оставив после себя только пыль в большом доме и эхо их разговоров о розах.
Энни склонила на мгновение голову, чтобы Тибби не увидела ее печального лица, потом опять выпрямилась и оживленно спросила:
– Может, тебе подать что-нибудь, прежде, чем я уйду?
– Если не трудно, принеси, пожалуйста, журнал и книгу со стола возле кровати, дорогая. Скоро Джим вернется из магазина.
Энни подала матери книгу и журнал, поцеловала ее в голову и вышла из дому.
В конце второй недели Энни поняла, что окончательно пропала. Для того, чтобы конспирировать свое состояние отрешенности от семьи, она старательно пыталась уйти в знакомые домашние дела: стирала, гладила белье, внимательно следя за тем, чтобы тщательно уложить рубашки в аккуратные симметричные стопки. По вечерам Мартин часто приходил домой очень поздно, и Энни заполняла часы тем, что готовила продукты к последующему замораживанию в холодильнике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Вверх… вниз… вперед… назад…
А потом наступил покой…
– Ты очень темпераментная, Энни, – когда все закончилось, – сказал ей Стив.
– Знаю, – радостно и без тени смущения ответила она ему. – Это ты меня сделал такой.
Несмотря ни на что, они по-прежнему были счастливы в краткие часы свиданий. Когда они кончили заниматься любовью, то встали, не спеша оделись и вышли на улицу. Стив повел ее по тихим, неприметным улочкам. В тот день они обедали в небольшом еврейском ресторанчике.
Стив знал множество таких интересных местечек, уютных, нешумных и изысканных. Иногда они ходили на любительские постановки каких-то забавных пьес. Однажды оказались на концерте органной музыки в старой церкви, похоже выстроенной самим Кристофером Реном, где-то в Сити. По тому, как на нее смотрели незнакомые люди, Энни знала, что непохожа на других женщин. Она светилась от счастья и жила такой насыщенной, такой великолепной жизнью, как уже и не надеялась никогда пожить. Энни с радостью отдавала себя этим счастливым минутам, потому что без них не было оправдания тому холоду и мраку, которые наполняли остальные часы ее жизни. Их времяпрепровождение мало чем напоминало те беззаботные и безденежные дни, которые она когда-то давным-давно, проводила с Мэттью, и все же короткие встречи со Стивом часто напоминали ей те времена.
А иногда, глядя на Стива, сидящего напротив нее в ресторане, или стоящего где-нибудь в церкви у памятной надписи, Энни едва верила, что этот привлекательный, хладнокровный мужчина имеет с ней что-то общее. И в такие минуты она затаивала дыхание, но Стив, с его способностью читать ее мысли, брал ее за руку, говорил ей что-нибудь приятное и это ощущение отчужденности сразу исчезало. А потом наступало время идти за Беном. Энни оставляла Стива и шла забирать сына из садика или от знакомых.
Сияние счастья сразу же угасало, и ею вновь овладевало тоскливое болезненное чувство раздвоенности.
Среди этих ужасных метаний, как только выкраивалось время, Энни ходила повидаться со своей матерью. Тибби все еще была в своем доме, но стала такой слабой, что едва могла дойти от кровати до кресла, стоявшего в углу у камина. Джим, Энни, экономка и приходящая няня старались как можно лучше ухаживать за Тибби и делали все, чтобы скрасить ее последние дни. Тибби по-прежнему желала одеваться в привычную одежду – твидовая юбка и шерстяной жакет. Обычно по утрам Энни отправляла детей в школу и сад, а сама бежала к матери, чтобы помочь ей сделать утренний туалет и одеться. Юбки, жакеты, платья, когда она доставала их из комода, издавали привычный лавандовый запах материнской одежды и казались огромными, когда их одевали на иссохшее тело Тибби.
– Как ужасно скроена эта юбка, – говорила в таких случаях Тибби, – а вот эта хороша. Сейчас, любовь моя, уже так не шьют. Я бы хотела к этому розовый жакет. Так-то лучше, не правда ли?
Помогая матери одеваться, застегивая ей пуговицы, Энни обнаружила, что едва может отвечать. Мать была центром и сердцем этого большого дома, а теперь оказалась, будто каким-то ветром ее отбросило куда-то в угол, словно легкую паутину или пыль, с которыми она сражалась все эти годы.
Энни помогала матери сесть в кресло. Руки, которыми Тибби держалась за дочь, казались совсем прозрачными.
– Может, тебя повернуть, чтобы ты видела сад? – спросила она.
Мать подумала секунду, бросила взгляд на низенький столик, на котором стояли многочисленные семейные фотоснимки. Свадебная фотография Тибби, Энни свадьба Энни, жена и дети брата, Томас и Бенджамин – у Тома не хватает верхнего зуба.
– Да, пожалуй, – сказала Тибби.
Энни развернула ее кресло, и они обе посмотрели в окно на сад. Стояла первая неделя апреля. Ранние нарциссы уже отцвели, на полумесяце клумбы у окна появились похожие на почки зеленые копья тюльпанов. Энни увидела, что лужайку пора подстригать. Должно быть, трава бурно пошла в рост после мартовского тепла.
– Я попрошу Мартина, чтобы он помог отцу подстричь траву, – сказала Энни.
Тибби кивнула, но о розах, как это было бы всего неделю назад, она не заговорила. Старая женщина смотрела на цветы, на лезвие проклюнувшихся стеблей.
– Мне кажется, весна – лучшее время года, – сказала она тихо, почти про себя. – Я вообще, сдается, всегда предпочитала обещания и надежды реальности. Конечно, летом все иначе, и цветы, и краски более яркие. Не то, что эта тихая бледная зелень и первое золото.
«Ну и ну, продолжай, – беззвучно молила ее Энни. – Пожалуйста. Разве ты не хочешь поговорить со мной?». Ей хотелось опуститься перед матерью на колени.
«Говори об обещаниях и надеждах, ну, пожалуйста! Потому что у нас осталось не так много времени, Тибби. А нам так много нужно сказать друг другу».
Внезапно Энни охватило сильное желание рассказать матери обо всем.
Она мягко спросила Тибби:
– Как ты себя чувствуешь?
Если бы мать только знала, что с ней происходит! Тибби выпрямилась в своем кресле и, не отводя глаз от золота в саду, ответила:
– Кажется, немного лучше.
Казалось невозможным подумать о том, что она умирает и это может случиться с ней в любое время. Мать уйдет навсегда, оставив после себя только пыль в большом доме и эхо их разговоров о розах.
Энни склонила на мгновение голову, чтобы Тибби не увидела ее печального лица, потом опять выпрямилась и оживленно спросила:
– Может, тебе подать что-нибудь, прежде, чем я уйду?
– Если не трудно, принеси, пожалуйста, журнал и книгу со стола возле кровати, дорогая. Скоро Джим вернется из магазина.
Энни подала матери книгу и журнал, поцеловала ее в голову и вышла из дому.
В конце второй недели Энни поняла, что окончательно пропала. Для того, чтобы конспирировать свое состояние отрешенности от семьи, она старательно пыталась уйти в знакомые домашние дела: стирала, гладила белье, внимательно следя за тем, чтобы тщательно уложить рубашки в аккуратные симметричные стопки. По вечерам Мартин часто приходил домой очень поздно, и Энни заполняла часы тем, что готовила продукты к последующему замораживанию в холодильнике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103