Это прозвище обозначало человека «бедного, одетого в лохмотья, оборванца». Под этим маскарадом нищего Иаков Бурд'оно, титулярно епископ Эдесский, и подвизался. Тайно переходил византийскую границу пешком, как нищий, проходя и Малую Азию, и даже острова Эгейского моря, тайно умножая число монофизитских священников. Из состава узников около митрополита Феодосия в Деркосе на подмогу Иакову Бурд'оно послали помощников уже в епископском сане, с титулами на определенные кафедры: Конона назначили епископом Тарсским, Евгения — Селевкийским. Они пробрались в Сирию и там рукоположили епископов для монофизитства. Эти монофизитские епископы избрали себе в возглавители со званием патриарха Сергия, именовавшегося Черным. Скоро, через три года, он умер. В преемники ему избран александриец по происхождению, Павел, прозвавший себя тоже Черным. Так возникла, размножилась и увековечилась вплоть до нашего времени сирско-монофизитская иерархия, именующая себя, по своему героическому праотцу Иакову Бурд'оно, яковитской .
Зарождение идеи V Вселенского собора
He искушенного в богословии читателя истории вселенских соборов может смущать специфическое разочарование и сомнение. Так все в этой истории человечески обычно, так явно движет всем человеческая ограниченность, страстность и греховность, что трудно найти среди всей рационально постижимой прозы место для очевидного присутствия тут же элемента сверхъестественного, невидимо действующего, направляющего перста Божия. Наивные схоласты богословия напрасно думают, что можно документально точными историческими аргументами и принудительной диалектикой как бы «припереть к стене», заставить холодного рационалиста, и тем более озлобленного скептика, признаться, что в том или ином моменте истории, в частности, в каком-то церковном соборе, он видит, наконец, тот «синергизм» сил человеческих и сил божественных, который может открываться только очам веры.
Один ученый умник с гордостью пустил в оборот свое речение, что вот он всю жизнь сидит около микроскопов и телескопов, a «Бога нигде не заметил». Он прав. Физическими очами ни в микроскопы, ни в телескопы Бога увидеть нельзя. B этом смысле «Бога никтоже виде нигдеже» (Ин. 1:18). На то дан человеку другой орган. Ему нет рационального имени. Это — «очи веры, голос сердца, озарение духа светом Фаворским (исихия)». «Но лишь Божественный глагол до слуха чуткого коснется, душа» человека «встрепенется, как пробудившийся орел». «Тоскует он» в суете этого мира. «К ногам народного кумира», хотя бы и вооруженного микротелескопами, «не клонит гордой головы». «И долго на свете» душа его «томится, желанием чудным полна», пока в непосредственных, интуитивных и опытных соприкосновениях с Творцом, Отцом и Господом своим, не успокаивается, как магнитная стрелка, найдя полюс. Тогда открывшийся высшему сверхгносеологическому созерцанию — «оку веры» — «свет разума», или «Свет Присносущный» самого присутствия Божия, объективно воссияющий «в глубинах сердца» — жизненно, фактически, на опыте снимает муку всяких антиномий теоретического разума. Ищущему, верующему и просящему духу человеческому дается благодатное откровение всех тайн синергизма — совмещения закономерного космического миропорядка и абсолютной Божественной свободы. A пo образу и подобию свободы Божией живет и действует среди мира космической необходимости и ограниченная, но тоже свободная и потому морально ответственная воля человечества.
Так парадоксально реализуется синергизм. Непостижимая рациональному мышлению антиномическая тайна просто предстает перед ним как данный факт бытия. «Непостижимое уму» становится непререкаемо открытым «сердцу», пониманию верой, ибо «верою познаем — ?????? ???????» (Евр. 11: 3).
Позитивно исторический образ V Вселенского Константинопольского собора 553 г. смутен, соблазнителен по своей внешней оболочке. Добросовестный историк не имеет права этого скрывать и затушевывать. По поводу моей теории, что y каждого вселенского собора есть своя «икона», т.е. высший, супранатуральный, богочеловеческий лик, в котором «синергетически» совмещается немощная, грешная, ибо страстная, человеческая сторона с вдохновением Духа Божия, открытым лишь сердцу верующих, — один русский богослов задал мне вопрос: какую же Вы «икону» укажете для V Вселенского собора, подразумевая всю болезненность его процедуры и напряженно дипломатическую тактику его постановлений? Ответим на это достойное внимания вопрошание в конце чисто исторической зарисовки хода дел на знаменитом Юстиниановом соборе. Итак, прежде всего — история.
* * *
Халкидонский собор его счастливым оросом поставил законную плотину против забурлившего на всем эллино-семито-коптском православном Востоке еретического наводнения. To был пафос ложного спиритуализма — монофизитство. Но бессмертная заслуга папы Льва Великого и римской христологии для господствующей религиозной психики Востока была чужой, непонятной и соблазнительной. Сказалась колоссальная стихийно-историческая перемена в духовной атмосфере восточного христианства. Кристаллизовались итоги длительного, начиная с Македонской эпохи, перерождения эллинизма в византинизм. Эллинство ориентализировалось — политически, расово, культурно, духовно, религиозно-церковно-исторически. Западный центр христианства — Рим переживал параллельно аналогичный синкретический процесс. Но его задача оказывалась неизмеримо легче для христианского, церковного сознания. Старые варвары, покорные Риму, и новые волны их, занесенные переселением народов, не таили в себе какой-либо значительной религиозной идеи. Риму легко было самому хранить ортодоксию церковного предания при его римском позитивизме, чуждом метафизических фантазий. Римское сеяние на ниве западных варваров не родило чертополоха. Если и было засорение в виде вандальского и вестготского арианства, то это была сорная трава и зараза, захваченная на перепутье от того же восточного христианства. Высшему управляющему центру Востока — Византии в этом великом процессе общего и христианского синкретизма пришлось разрешать задачу неизмеримо более трудную, чем Риму. Восток одарен религиозным гением. Эллинство одарено гением метафизическим. Вершины двух родственных устремлений — Афины и Иерусалим не могли не создать в синкретическом переживании религиозных проблем неких искусительных вихрей и даже темных духовных смерчей. Таков естественно-исторический фон, на котором суждено было Великой Византии усвоить и осмыслить, в конгениальных формах мысли и благочестия, великое наследие Божественного Откровения.
Нежданно-негаданно пришла эта священная «зараза» под гордые портики Афин из маленького Иерусалима, точнее, от полуномадов Вифлеема и Назарета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209
Зарождение идеи V Вселенского собора
He искушенного в богословии читателя истории вселенских соборов может смущать специфическое разочарование и сомнение. Так все в этой истории человечески обычно, так явно движет всем человеческая ограниченность, страстность и греховность, что трудно найти среди всей рационально постижимой прозы место для очевидного присутствия тут же элемента сверхъестественного, невидимо действующего, направляющего перста Божия. Наивные схоласты богословия напрасно думают, что можно документально точными историческими аргументами и принудительной диалектикой как бы «припереть к стене», заставить холодного рационалиста, и тем более озлобленного скептика, признаться, что в том или ином моменте истории, в частности, в каком-то церковном соборе, он видит, наконец, тот «синергизм» сил человеческих и сил божественных, который может открываться только очам веры.
Один ученый умник с гордостью пустил в оборот свое речение, что вот он всю жизнь сидит около микроскопов и телескопов, a «Бога нигде не заметил». Он прав. Физическими очами ни в микроскопы, ни в телескопы Бога увидеть нельзя. B этом смысле «Бога никтоже виде нигдеже» (Ин. 1:18). На то дан человеку другой орган. Ему нет рационального имени. Это — «очи веры, голос сердца, озарение духа светом Фаворским (исихия)». «Но лишь Божественный глагол до слуха чуткого коснется, душа» человека «встрепенется, как пробудившийся орел». «Тоскует он» в суете этого мира. «К ногам народного кумира», хотя бы и вооруженного микротелескопами, «не клонит гордой головы». «И долго на свете» душа его «томится, желанием чудным полна», пока в непосредственных, интуитивных и опытных соприкосновениях с Творцом, Отцом и Господом своим, не успокаивается, как магнитная стрелка, найдя полюс. Тогда открывшийся высшему сверхгносеологическому созерцанию — «оку веры» — «свет разума», или «Свет Присносущный» самого присутствия Божия, объективно воссияющий «в глубинах сердца» — жизненно, фактически, на опыте снимает муку всяких антиномий теоретического разума. Ищущему, верующему и просящему духу человеческому дается благодатное откровение всех тайн синергизма — совмещения закономерного космического миропорядка и абсолютной Божественной свободы. A пo образу и подобию свободы Божией живет и действует среди мира космической необходимости и ограниченная, но тоже свободная и потому морально ответственная воля человечества.
Так парадоксально реализуется синергизм. Непостижимая рациональному мышлению антиномическая тайна просто предстает перед ним как данный факт бытия. «Непостижимое уму» становится непререкаемо открытым «сердцу», пониманию верой, ибо «верою познаем — ?????? ???????» (Евр. 11: 3).
Позитивно исторический образ V Вселенского Константинопольского собора 553 г. смутен, соблазнителен по своей внешней оболочке. Добросовестный историк не имеет права этого скрывать и затушевывать. По поводу моей теории, что y каждого вселенского собора есть своя «икона», т.е. высший, супранатуральный, богочеловеческий лик, в котором «синергетически» совмещается немощная, грешная, ибо страстная, человеческая сторона с вдохновением Духа Божия, открытым лишь сердцу верующих, — один русский богослов задал мне вопрос: какую же Вы «икону» укажете для V Вселенского собора, подразумевая всю болезненность его процедуры и напряженно дипломатическую тактику его постановлений? Ответим на это достойное внимания вопрошание в конце чисто исторической зарисовки хода дел на знаменитом Юстиниановом соборе. Итак, прежде всего — история.
* * *
Халкидонский собор его счастливым оросом поставил законную плотину против забурлившего на всем эллино-семито-коптском православном Востоке еретического наводнения. To был пафос ложного спиритуализма — монофизитство. Но бессмертная заслуга папы Льва Великого и римской христологии для господствующей религиозной психики Востока была чужой, непонятной и соблазнительной. Сказалась колоссальная стихийно-историческая перемена в духовной атмосфере восточного христианства. Кристаллизовались итоги длительного, начиная с Македонской эпохи, перерождения эллинизма в византинизм. Эллинство ориентализировалось — политически, расово, культурно, духовно, религиозно-церковно-исторически. Западный центр христианства — Рим переживал параллельно аналогичный синкретический процесс. Но его задача оказывалась неизмеримо легче для христианского, церковного сознания. Старые варвары, покорные Риму, и новые волны их, занесенные переселением народов, не таили в себе какой-либо значительной религиозной идеи. Риму легко было самому хранить ортодоксию церковного предания при его римском позитивизме, чуждом метафизических фантазий. Римское сеяние на ниве западных варваров не родило чертополоха. Если и было засорение в виде вандальского и вестготского арианства, то это была сорная трава и зараза, захваченная на перепутье от того же восточного христианства. Высшему управляющему центру Востока — Византии в этом великом процессе общего и христианского синкретизма пришлось разрешать задачу неизмеримо более трудную, чем Риму. Восток одарен религиозным гением. Эллинство одарено гением метафизическим. Вершины двух родственных устремлений — Афины и Иерусалим не могли не создать в синкретическом переживании религиозных проблем неких искусительных вихрей и даже темных духовных смерчей. Таков естественно-исторический фон, на котором суждено было Великой Византии усвоить и осмыслить, в конгениальных формах мысли и благочестия, великое наследие Божественного Откровения.
Нежданно-негаданно пришла эта священная «зараза» под гордые портики Афин из маленького Иерусалима, точнее, от полуномадов Вифлеема и Назарета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209