А таких немало, поверь мне… Например, если человек жил один, не имел ни друзей, ни родственников, ни постоянной работы, то о смерти его, особенно если она наступила без свидетелей, мог никто не знать… Такие одиночки безнадежно пропадают без вести, и Вряд ли их ищут. Тем не менее они продолжают числиться во всех базах данных, в реестрах учета граждан, в картотеках и списках… И когда их реинкарнируют, то наш запрос в систему персональной идентификации ничего не дает. Да, был такой Иванов-Петров-Сидоров… Проживал там-то, примерно до такого-то времени. Где сейчас находится — неизвестно. Может, скрывается по каким-то причинам, сменив фамилию, а может, давным-давно сгнил в канализационном люке или до сих пор валяется в морозилке одного из моргов с биркой на ноге «Личность не установлена». И как тогда разобраться, кого мы реинкарнировали: настоящего Иванова-Петрова-Сидорова или кого-то, кто знал о его смерти, а теперь решил выдать себя за него?.. Кроме того, как ты сам убедился, даже если нам удается доказать, что реинкарнированный пытается водить нас за нос, поскольку человека, именем которого он назвался, либо не существует в природе… правда, это бывает редко… либо он живет себе, в ус не дует и его личность может подтвердить добрый десяток объективных свидетелей, то и тогда это еще ни о чем не говорит.. Среди тех, кому мы подарили второй шанс коптить белый свет, попадаются разные субъекты: кто-то был не в ладах с законом и числился в розыске за те или иные правонарушения. А кто-то решил воспользоваться случаем, чтобы начать новую жизнь действительно с нуля, и не желает возвращаться к надоевшим ему до тошноты людям — да-да, не удивляйся, попадались и такие… Ну и, наконец, были еще отдельные типы, которые действовали из корыстных побуждений.
— Это как? Астратов усмехается:
— А представь, что ты жил в нищете, не имея лишнего юма за душой. А, к примеру, сосед твой ни в чем не знал себе отказа, потому что деньги к нему текли рекой, и у него было все, что он хотел: и загородный особняк, и коттедж на морском побережье в курортной зоне, и шикарные любовницы, и тачки, одна другой круче, и все в таком же духе… Но однажды этот счастливчик загибается от инфаркта, и его хоронят на лучшем кладбище. Разве не соблазнительно выдать себя за него, когда ты осознаешь, что вернулся с того света? Соблазн этот тем более велик, потому что вряд ли кто-то, не считая родных покойного соседа, сможет понять, что ты врешь. А поняв — разоблачить тебя. Зато в перспективе ты можешь потребовать реституции якобы принадлежавшей тебе собственности — как движимой, так и недвижимой. И даже если твое состояние успели за это время промотать «наследнички», то предъявить им иск, урвать то, что осталось, и так далее…
Астратов прикуривает очередную сигарету — в последнее время он курит по-страшному, почти без перерывов, и порой мне кажется, что лицо его пожелтело не от недосыпания, а от никотина.
— Бывают и самозванцы другого рода, — продолжает он, с отвращением выпуская изо рта клуб сизого дыма и откашливаясь. — Им не нужно богатство, но они гонятся за чужой славой… хотя бы посмертной… Кстати, мы все-таки допросили твоего литератора… Нет-нет, не бойся, раскололся он без всяких инъекций и гипноза. Стоило его чуть-чуть припугнуть — и душонка его дрогнула… И оказалось, что никакой он не Баринов.
— А кто? — не удерживаюсь я от естественно риторического вопроса.
— Некто по фамилии Добробабенко, правда, тоже — Никита. И тоже — боец литературного фронта. Пописывал книжки, которые, в силу своей заурядности, не пользовались спросом у читателей и благополучно кончали свою жизнь либо в запасниках библиотек, либо в макулатуре… Но, как всякий графоман, Добробабенко искренне считал себя гением, которого мир не оценивает должным образом. И когда он скончался от укуса энцефалитного клеща (это я так, к слову), а потом воскрес в новом обличье, то сразу же смекнул: вот удобный случай стать известным писателем. Одним из тех, чьей популярности и даровитости он всегда завидовал… Он уже потирал руки от предвкушения: мол, в скором времени читатели, ранее презиравшие его опусы, будут нарасхват раскупать их. а критики, не удостаивавшие ранее его вниманием, будут взахлеб расхваливать его книги — лишь потому, что на обложке будет стоять фамилия автора бестселлеров…
Я грустно качаю головой. Почему-то я не испытываю ни малейшего презрения к лже-Баринову. И зря Астратов так распинается передо мной. Да, те, кто воспользовался своей реинкарнацией, чтобы солгать, поступили непорядочно. Но разве те, кто оживил их сознание в чужом теле, не способствовали этому?
Когда появляется возможность прожить новую жизнь, каждый старается сделать ее лучше и достойнее своего первого бытия. Только одни хотят получить все сразу, а другие надеются на свои силы…
Парадоксально, но факт: возможность, о которой раньше люди не смели и мечтать, став реальностью в наших условиях, выродилась в жуткую трагедию. Наверное, иначе быть и не могло. Ведь, если вдуматься, победа над смертью нарушает незыблемые законы природы. Это — покушение на устои мироздания, а значит, преступление против всей Вселенной…
— Ну ладно, — вздыхает Астратов. — Вижу, я утомил тебя своими разговорами… Рука-то сильно болит?.. Ничего, заживет как на собаке. У детей все раны быстрее заживают, не то что у взрослых… Ты отдыхай, набирайся сил. А мне еще сегодня столько дел предстоит!..
Разговор наш происходит в больничной палате. На территории Дома имеется свой собственный стационар, хотя особой нужды в нем нет. Кроме меня, сейчас здесь содержатся всего несколько «воспитанников». Трое — с простудой, а в палате напротив лежит мужчина в образе рыжеволосой девчонки, сломавший ногу на третий день своего пребывания в непривычном детском теле — решил, дурачок, спускаться по лестнице прыжками через ступеньку…
Меня поместили сюда прошлой ночью, сразу после моей встречи с Цвылевым-Семядубом. Формально — из-за руки, хотя ножевое ранение было пустяковым: лезвие распороло только кожу на предплечье. Гораздо серьезнее дело обстояло с непонятным психофизиологическим расстройством.
Беспричинный ужас, который я относительно благополучно преодолел после беседы с Бариновым, внезапно охватил меня с еще большей силой там, среди деревьев, когда на моих глазах пятилетний мальчик хладнокровно вонзил себе в сердце нож. На некоторое время у меня пропала способность дышать, потом начались судороги. Врачи посчитали, что речь идет о вегетативно-сосудистой дистонии.
Но я думаю, что дело не в этом. Мне кажется, что организм Саши Королева бунтует против тех нервных перегрузок, которым я его подвергаю. Как беременная женщина, порой я чувствую, что где-то глубоко внутри меня, затаившись, спит крепким сном детское сознание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113