— Во всяком случае, я имею все основания полагать, что вы — не тот, за кого себя выдаете. Видимо, у вас есть веские причины скрывать свою настоящую личность, господин так называемый Цвылев…
У меня холодеет все внутри.
Что это? Проверка Дюпона, которую тот вздумал мне учинить, чтобы знать, можно ли на меня положиться? Но почему тогда он делает это при Чухломине? Или литератору стало известно нечто такое о настоящем Цвылеве, что никак не согласуется с моей «легендой»? Но откуда?
Кстати, как бы вел себя в подобной ситуации на моем месте подлинный Виталий Цвылев?..
Сжимаю кулаки и надвигаюсь угрожающе на инсинуатора, цедя сквозь зубы:
— Послушай, ты, борзописец!.. Не лезь туда, куда тебя не просят, понял? Иначе во второй раз отправишься на тот свет, но теперь обратного билета тебе никто не выпишет!..
— Майна, Виталий, майна, — останавливает меня Чухломин. — У меня вот какая мысля наметилась… Похоже, у тебя в прошлой жизни рыльце было в пушку, это верно. Но не думай, что мы с Никитой завтра же пойдем и заложим тебя кому следует. Но при одном условии: если ты будешь держать язык за зубами про нас, понятно? А если разболтаешь про… про то, что мы с Никитой повздорили — тогда и мы молчать не будем. Ну что, по рукам?
Ага, дело постепенно склоняется к тривиальному шантажу. Однако такой расклад меня никак не устраивает.
— Да мне как-то насрать на ваши взаимоотношения! — бурчу я. — Пусть вы хоть «голубые» — какой резон мне болтать об этом?
— Но-но, ты не очень-то!.. — обижается Чухломин, всерьез восприняв чисто риторический оборот. — А то мы — люди простые, за «голубых» и по морде можем дать…
Баринов же молчит и буравит меня взглядом, в котором читается неподдельное отвращение к таким наглым типам, как я.
— Ладно, бригадир, замяли, — отвечаю я строителю и поворачиваюсь к Баринову: — Ничего я никому не расскажу. И вообще, меня тут сегодня не было, никакой драки я не видел и слыхом не слыхивал, как вы тут орали на весь коридор про какую-то книгу, которую Никита якобы не должен писать…
При упоминании о книге они обмениваются быстрыми взглядами.
— Так ты еще и любишь подслушивать чужие разговоры? — побледнев, произносит писатель. — В таком случае ты — самый гнусный тип из всех негодяев, которых я встречал!..
Но инициатива сейчас в моих руках, поэтому я могу позволить себе роскошь не реагировать на оскорбления.
— Однако и у меня есть одно-единственное условие, господа, — спокойно продолжаю я. — Я буду нем, как покойник, лишь в том случае, если вы, господин писатель, прямо сейчас скажете, на чем основаны ваши подозрения в отношении меня. Баринов задирает подбородок:
— Перебьешься!
— Да ладно, Никит, скажи ему!.. — принимается увещевать его Чухломин. — Он прав: мы теперь — одна система, и лучше, если система наша будет замкнутой…
Я невольно вздрагиваю, но похоже, что бригадир употребил любимый дюпоновский термин не в научном, а в каком-то своем, субъективном значении.
Баринов еще некоторое время набивает себе цену, но потом говорит нечто такое, что с лихвой компенсирует потерю времени, которой, по моему мнению, были события последних двух часов.
— Дело в том, что в нашем так называемом интернате, — заявляет писатель, не сводя с меня злорадного взгляда, — есть человек, который был когда-то очень хорошо знаком с настоящим Цвылевым!..
Глава 5. ПОСЛЕДНЯЯ ТОЧКА НАД «i»
Приступ непонятного недомогания застает меня на пути в свой номер.
Я спускаюсь по лестнице к переходу в корпус четыре-бэ, где на третьем этаже, в уютном аппендиксе коридора, располагается мое однокомнатное место дислокации — после возвращения из Москвы я решил, что лучше жить одному, чем чуть ли не ежедневно менять соседей. Вдруг ноги мои сами собой подкашиваются, сердце начинает метаться в груди испуганным зверьком, ладони в одно мгновение становятся липкими от пота, а пульс учащается до ритма ударника в знаменитой песенке «Роллингов» «Paint It Black». А главное — откуда-то берется жуткий страх, словно через несколько секунд мне предстоит загреметь в бездонную пропасть.
Ни дать ни взять — предсмертный синдром, присущий скоту за несколько минут до убоя.
Что за чертовщина?!..
Привалившись плечом к стене, я стараюсь, во-первых, восстановить контроль над собой, а во-вторых — сообразить, что же стало его причиной.
Если бы я был впечатлительным обывателем, начитавшимся статеек о психотронном оружии, то непременно вообразил бы, что неведомые злодеи, расположившиеся где-то поблизости со своей страшной аппаратурой, опутывают меня сетями невидимых полей и поливают потоками микролептонов, чтобы превратить в свою марионетку.
Но в данных обстоятельствах подобное предположение выглядит по меньшей мере абсурдным. Без ведома Астратова никому не удалось бы баловаться с психотронами в Доме, а предполагать, что на меня воздействуют свои же, — еще больший абсурд.
Тогда что это такое?
Может, мое подсознание до сих пор сохраняет рефлекс воскрешения трупов, который мучил меня на протяжении последнего года моей прошлой жизни? Неужели этот проклятый Дар въелся в мою душу, как угольная пыль навечно въедается в поры кожи шахтера, а частицы металла — в ладони слесаря?..
И тут меня опять обдает холодным потом. На этот раз — от неприятной мыслишки о том, что причина может заключаться в теле Саши Королева. Что, если мальчик страдал врожденным сердечным пороком, который до сего момента не давал о себе знать, как мина замедленного действия? Хм, веселенькая перспектива… Будет особенно обидно, если это произойдет именно сейчас, когда в окружающих меня потемках замаячил еле различимый силуэт врага.
Однако приступ мой обрывается с той же необъяснимой внезапностью, с какой и начался.
Раздумывая, обратиться мне к медикам прямо сейчас или дождаться утра, я добираюсь до своей «норы» и вваливаюсь внутрь, заранее предвкушая, как приму сначала обжигающе горячий, а потом — обжигающе ледяной душ и как хватану обжигающе пузырчатой кока-колы из запотевшей от долгого пребывания в холодильнике бутылочки (конечно, лучше было бы представить себе запотевшую банку пива, но это уже был бы чистой воды мазохизм ввиду полной недоступности спиртного), а потом, развалившись на кровати и включив для конспирации имидж-экран, свяжусь со Слегиным, чтобы посовещаться, как лучше добраться до таинственного информатора Баринова. Литератор так и не признался, кого он имел в виду, а я не стал настаивать. Иначе дальнейшее продолжение нашей беседы смахивало бы на допрос, а раскрываться окончательно мне явно было еще рано. И уж тем более — никак не перед этим тандемом, наглядно воплощающим смычку физического и интеллектуального труда. Да и в отношении как Чухломина, так и самого Баринова еще оставались сомнения, окончательно развеять которые могла бы лишь дополнительная проверка… А врачей мы отложим до утра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
У меня холодеет все внутри.
Что это? Проверка Дюпона, которую тот вздумал мне учинить, чтобы знать, можно ли на меня положиться? Но почему тогда он делает это при Чухломине? Или литератору стало известно нечто такое о настоящем Цвылеве, что никак не согласуется с моей «легендой»? Но откуда?
Кстати, как бы вел себя в подобной ситуации на моем месте подлинный Виталий Цвылев?..
Сжимаю кулаки и надвигаюсь угрожающе на инсинуатора, цедя сквозь зубы:
— Послушай, ты, борзописец!.. Не лезь туда, куда тебя не просят, понял? Иначе во второй раз отправишься на тот свет, но теперь обратного билета тебе никто не выпишет!..
— Майна, Виталий, майна, — останавливает меня Чухломин. — У меня вот какая мысля наметилась… Похоже, у тебя в прошлой жизни рыльце было в пушку, это верно. Но не думай, что мы с Никитой завтра же пойдем и заложим тебя кому следует. Но при одном условии: если ты будешь держать язык за зубами про нас, понятно? А если разболтаешь про… про то, что мы с Никитой повздорили — тогда и мы молчать не будем. Ну что, по рукам?
Ага, дело постепенно склоняется к тривиальному шантажу. Однако такой расклад меня никак не устраивает.
— Да мне как-то насрать на ваши взаимоотношения! — бурчу я. — Пусть вы хоть «голубые» — какой резон мне болтать об этом?
— Но-но, ты не очень-то!.. — обижается Чухломин, всерьез восприняв чисто риторический оборот. — А то мы — люди простые, за «голубых» и по морде можем дать…
Баринов же молчит и буравит меня взглядом, в котором читается неподдельное отвращение к таким наглым типам, как я.
— Ладно, бригадир, замяли, — отвечаю я строителю и поворачиваюсь к Баринову: — Ничего я никому не расскажу. И вообще, меня тут сегодня не было, никакой драки я не видел и слыхом не слыхивал, как вы тут орали на весь коридор про какую-то книгу, которую Никита якобы не должен писать…
При упоминании о книге они обмениваются быстрыми взглядами.
— Так ты еще и любишь подслушивать чужие разговоры? — побледнев, произносит писатель. — В таком случае ты — самый гнусный тип из всех негодяев, которых я встречал!..
Но инициатива сейчас в моих руках, поэтому я могу позволить себе роскошь не реагировать на оскорбления.
— Однако и у меня есть одно-единственное условие, господа, — спокойно продолжаю я. — Я буду нем, как покойник, лишь в том случае, если вы, господин писатель, прямо сейчас скажете, на чем основаны ваши подозрения в отношении меня. Баринов задирает подбородок:
— Перебьешься!
— Да ладно, Никит, скажи ему!.. — принимается увещевать его Чухломин. — Он прав: мы теперь — одна система, и лучше, если система наша будет замкнутой…
Я невольно вздрагиваю, но похоже, что бригадир употребил любимый дюпоновский термин не в научном, а в каком-то своем, субъективном значении.
Баринов еще некоторое время набивает себе цену, но потом говорит нечто такое, что с лихвой компенсирует потерю времени, которой, по моему мнению, были события последних двух часов.
— Дело в том, что в нашем так называемом интернате, — заявляет писатель, не сводя с меня злорадного взгляда, — есть человек, который был когда-то очень хорошо знаком с настоящим Цвылевым!..
Глава 5. ПОСЛЕДНЯЯ ТОЧКА НАД «i»
Приступ непонятного недомогания застает меня на пути в свой номер.
Я спускаюсь по лестнице к переходу в корпус четыре-бэ, где на третьем этаже, в уютном аппендиксе коридора, располагается мое однокомнатное место дислокации — после возвращения из Москвы я решил, что лучше жить одному, чем чуть ли не ежедневно менять соседей. Вдруг ноги мои сами собой подкашиваются, сердце начинает метаться в груди испуганным зверьком, ладони в одно мгновение становятся липкими от пота, а пульс учащается до ритма ударника в знаменитой песенке «Роллингов» «Paint It Black». А главное — откуда-то берется жуткий страх, словно через несколько секунд мне предстоит загреметь в бездонную пропасть.
Ни дать ни взять — предсмертный синдром, присущий скоту за несколько минут до убоя.
Что за чертовщина?!..
Привалившись плечом к стене, я стараюсь, во-первых, восстановить контроль над собой, а во-вторых — сообразить, что же стало его причиной.
Если бы я был впечатлительным обывателем, начитавшимся статеек о психотронном оружии, то непременно вообразил бы, что неведомые злодеи, расположившиеся где-то поблизости со своей страшной аппаратурой, опутывают меня сетями невидимых полей и поливают потоками микролептонов, чтобы превратить в свою марионетку.
Но в данных обстоятельствах подобное предположение выглядит по меньшей мере абсурдным. Без ведома Астратова никому не удалось бы баловаться с психотронами в Доме, а предполагать, что на меня воздействуют свои же, — еще больший абсурд.
Тогда что это такое?
Может, мое подсознание до сих пор сохраняет рефлекс воскрешения трупов, который мучил меня на протяжении последнего года моей прошлой жизни? Неужели этот проклятый Дар въелся в мою душу, как угольная пыль навечно въедается в поры кожи шахтера, а частицы металла — в ладони слесаря?..
И тут меня опять обдает холодным потом. На этот раз — от неприятной мыслишки о том, что причина может заключаться в теле Саши Королева. Что, если мальчик страдал врожденным сердечным пороком, который до сего момента не давал о себе знать, как мина замедленного действия? Хм, веселенькая перспектива… Будет особенно обидно, если это произойдет именно сейчас, когда в окружающих меня потемках замаячил еле различимый силуэт врага.
Однако приступ мой обрывается с той же необъяснимой внезапностью, с какой и начался.
Раздумывая, обратиться мне к медикам прямо сейчас или дождаться утра, я добираюсь до своей «норы» и вваливаюсь внутрь, заранее предвкушая, как приму сначала обжигающе горячий, а потом — обжигающе ледяной душ и как хватану обжигающе пузырчатой кока-колы из запотевшей от долгого пребывания в холодильнике бутылочки (конечно, лучше было бы представить себе запотевшую банку пива, но это уже был бы чистой воды мазохизм ввиду полной недоступности спиртного), а потом, развалившись на кровати и включив для конспирации имидж-экран, свяжусь со Слегиным, чтобы посовещаться, как лучше добраться до таинственного информатора Баринова. Литератор так и не признался, кого он имел в виду, а я не стал настаивать. Иначе дальнейшее продолжение нашей беседы смахивало бы на допрос, а раскрываться окончательно мне явно было еще рано. И уж тем более — никак не перед этим тандемом, наглядно воплощающим смычку физического и интеллектуального труда. Да и в отношении как Чухломина, так и самого Баринова еще оставались сомнения, окончательно развеять которые могла бы лишь дополнительная проверка… А врачей мы отложим до утра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113