Соседи не раз жаловались актрисе, но та дерзко отвергала все их просьбы. Двое-трое из жильцов, почтенные отцы семейств, были до того возмущены развратом, в который посвящал их нескромный попугай, что даже съехали с квартиры, ибо хозяин дома, обольщенный актрисой, был на ее стороне.
Англичанин, к которому явился Шонар, терпел целых три месяца.
Наконец терпение его лопнуло. Однако он скрыл свою ярость и однажды, одевшись так, словно собрался в Виндзорский замок на прием к королеве Виктории, явился к мадемуазель Долорес.
Когда он вошел, актриса подумала было, что это Гофман в роли лорда Сплина. Ей захотелось достойным образом принять товарища по профессии, и она предложила гостю завтрак. Англичанин важно ответил ей на ломаном французском языке, (взял всего двадцать пять уроков, причем учителем его был испанский эмигрант).
— Я приму ваш приглашений на условии, если мы скушаем этот… неприятный птиц. — И он указал на клетку.
А попугай, сразу почуяв в госте островитянина, приветствовал его, насвистывая «God save the King»*[Боже, храни короля (англ.)].
Долорес решила, что англичанин пришел поиздеваться над ней, и уже готова была рассердиться, когда тот добавил:
— Я очень богат и заплачу за птиц, сколько он стоит.
Долорес возразила на это, что попугай ей очень дорог и она не намерена отдавать его в чужие руки.
— О, я не хотел взять его в свой рук, — ответил англичанин. — Я хотел его под ног. — И он указал на свой каблук.
Долорес затрепетала от негодования и уже готова была разразиться бранью, но в этот миг заметила на пальце англичанина бриллиантовое кольцо, говорившее о ренте по меньшей мере в две тысячи франков. Это открытие отрезвило актрису как холодный душ. Она сообразила, что неразумно ссориться с человеком, который носит на мизинце пятьдесят тысяч франков.
— Хорошо, сударь, — ответила она, — раз мой бедный Коко вас беспокоит, я перенесу его куда-нибудь подальше, и оттуда вы не будете его слышать.
Англичанин жестом выразил удовлетворение.
— Все-таки, — добавил он, указывая на свои сапоги, — я более предпочитаю…
— Будьте уверены, милорд, — возразила Долорес, — я помещу его в таком месте, что он уже не будет нарушать ваш покой.
— О, я не есть милорд… Я есть только эсквайр.
Господин Бирн весьма сдержанно поклонился и собрался уходить, но тут Долорес, никогда не упускавшая из виду своих интересов, взяла со столика конверт.
— Сегодня в *** театре мой бенефис, сударь, — скала она. — Я играю в трех пьесах. Позвольте предложить вам несколько билетов в ложи. Цены повышены чуть-чуть.
И она сунула в руки островитянина, по меньшей мере десяток лож.
«Я так любезно пошла ему навстречу, что, как человек воспитанный, он не может мне отказать, — подула она. — А когда он увидит меня на сцене в розовом платье — как знать?… Ведь мы вдобавок соседи! Брильянтовый перстень — это авангард целого миллиона, правда, он урод, он наводит тоску, зато мне представится случай съездить в Лондон, не испытав морской болезни».
Англичанин взял билеты, попросил еще раз растолковать ему, что с ними делать, затем осведомился о цене.
— Ложи по шестидесяти франков, тут их десять… О это не к спеху, — добавила Долорес, видя, что англичанин вынимает бумажник. — Я надеюсь, что как сосед не откажетесь время от времени навещать меня.
Господин Бирн ответил:
— Я не люблю делать дел в кредит.
Вынув тысячефранковую ассигнацию, он положил их на стол, a билеты спрятал в карман.
— Я сейчас дам сдачу, — ответила Долорес и отперла шкафчик, где у нее хранились деньги.
— Пожалуйста не надо, — сказал англичанин, — это на чай.
С этими словами он вышел, а Долорес стояла как пораженная громом.
— На чай! — вскричала она, когда затворилась дверь. — Какой нахал! Я сейчас же верну ему деньги.
Но грубость соседа лишь рикошетом задела ее самолюбие. Поразмыслив, актриса успокоилась. Она сообразила, что двадцать луидоров — кругленькая сумма, вспомнила, что в прошлом ей приходилось выносить дерзости, за которые ей платили куда дешевле.
Пустяки, — решила она, — не надо быть чересчур гордой. Никто ничего не видал, а в этом месяце мне и раз надо платить прачке. К тому же мой гость прескверно говорит по-французски, что, быть может, он хотел сказать комплимент.
И Долорес с легким сердцем заперла деньги в шкафчик.
Зато ночью, после спектакля, она вернулась вся вне себя от негодования. Господин Бирн никому не продал билетов, и все десять лож были пусты.
Когда злополучная бенефициантка в половине первого ночи вышла на сцену, она увидела, что ее подруги сияют от радости, глядя на пустынный зал.
Она даже слушала, как одна из них сказала другой, кивнув на никем не занятые дорогие ложи:
— Бедняжке Долорес удалось «набрать» всего лишь одну литерную!
— В остальных — ни души!
— В партере зрителей раз-два и обчелся.
— Еще бы! Когда на афише появляется ее имя. Это производит такое же действие, словно в зале установлен пневматический насос. Да и что за фантазия повышать цены!
— Ну и бенефис! Ручаюсь, что вся выручка уместится в детской копилке.
— А! Вот и ее пресловутое платье с красными бархатными бантами.
— Она похожа на связку вареных раков.
— Какой сбор был на твоем последнем бенефисе? — обратилась одна из артисток к подруге.
— Яблоку упасть некуда было, дорогая. В тот день давали премьеру. За приставные стулья платили по луидору. Сама-то я получила всего-навсего шесть франков — остальное забрала моя портниха. Если бы не боязнь отморозить себе нос, я бы поехала в Петербург.
— Как? Тебе нет еще и тридцати, а ты уже собираешься покорить Россию?
— Что ж поделаешь! — молвила та и добавила: — твой бенефис скоро?
— Через две недели. У меня уже расписано билетов на тысячу экю, не считая моих друзей сен-сирцев.
— Смотри-ка, партер расходится.
— Это Долорес запела.
И правда, в это время Долорес, красная, как ее платье, пронзительно пела куплет. Когда она с натугой взяла последнюю ноту, к ее ногам упало два букета — две актрисы, ее приятельницы, сидевшие в ложе бенуа бросили их ей и крикнули:
— Браво, Долорес!
Легко себе представить ярость певицы. Вернувшись в покои, она распахнула окно, хотя была уже глубокая ночь, и разбудила Коко, а Коко тут же разбудил господина Бирна, который спокойно почивал, положившись на обещание Долорес. С этого дня между актрисой и англичанином начата открытая война, война беспощадная, непрерывная, война не на жизнь, а на смерть, и тут уж противники не останавливались ни перед какими тратами. Попугай получил дополнительное образование в связи с новыми обстоятельствами, он еще доскональнее изучил язык Альбиона и с утра до ночи пронзительным фальцетом выкрикивал брань по адресу соседа. Получалось действительно нечто нестерпимое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Англичанин, к которому явился Шонар, терпел целых три месяца.
Наконец терпение его лопнуло. Однако он скрыл свою ярость и однажды, одевшись так, словно собрался в Виндзорский замок на прием к королеве Виктории, явился к мадемуазель Долорес.
Когда он вошел, актриса подумала было, что это Гофман в роли лорда Сплина. Ей захотелось достойным образом принять товарища по профессии, и она предложила гостю завтрак. Англичанин важно ответил ей на ломаном французском языке, (взял всего двадцать пять уроков, причем учителем его был испанский эмигрант).
— Я приму ваш приглашений на условии, если мы скушаем этот… неприятный птиц. — И он указал на клетку.
А попугай, сразу почуяв в госте островитянина, приветствовал его, насвистывая «God save the King»*[Боже, храни короля (англ.)].
Долорес решила, что англичанин пришел поиздеваться над ней, и уже готова была рассердиться, когда тот добавил:
— Я очень богат и заплачу за птиц, сколько он стоит.
Долорес возразила на это, что попугай ей очень дорог и она не намерена отдавать его в чужие руки.
— О, я не хотел взять его в свой рук, — ответил англичанин. — Я хотел его под ног. — И он указал на свой каблук.
Долорес затрепетала от негодования и уже готова была разразиться бранью, но в этот миг заметила на пальце англичанина бриллиантовое кольцо, говорившее о ренте по меньшей мере в две тысячи франков. Это открытие отрезвило актрису как холодный душ. Она сообразила, что неразумно ссориться с человеком, который носит на мизинце пятьдесят тысяч франков.
— Хорошо, сударь, — ответила она, — раз мой бедный Коко вас беспокоит, я перенесу его куда-нибудь подальше, и оттуда вы не будете его слышать.
Англичанин жестом выразил удовлетворение.
— Все-таки, — добавил он, указывая на свои сапоги, — я более предпочитаю…
— Будьте уверены, милорд, — возразила Долорес, — я помещу его в таком месте, что он уже не будет нарушать ваш покой.
— О, я не есть милорд… Я есть только эсквайр.
Господин Бирн весьма сдержанно поклонился и собрался уходить, но тут Долорес, никогда не упускавшая из виду своих интересов, взяла со столика конверт.
— Сегодня в *** театре мой бенефис, сударь, — скала она. — Я играю в трех пьесах. Позвольте предложить вам несколько билетов в ложи. Цены повышены чуть-чуть.
И она сунула в руки островитянина, по меньшей мере десяток лож.
«Я так любезно пошла ему навстречу, что, как человек воспитанный, он не может мне отказать, — подула она. — А когда он увидит меня на сцене в розовом платье — как знать?… Ведь мы вдобавок соседи! Брильянтовый перстень — это авангард целого миллиона, правда, он урод, он наводит тоску, зато мне представится случай съездить в Лондон, не испытав морской болезни».
Англичанин взял билеты, попросил еще раз растолковать ему, что с ними делать, затем осведомился о цене.
— Ложи по шестидесяти франков, тут их десять… О это не к спеху, — добавила Долорес, видя, что англичанин вынимает бумажник. — Я надеюсь, что как сосед не откажетесь время от времени навещать меня.
Господин Бирн ответил:
— Я не люблю делать дел в кредит.
Вынув тысячефранковую ассигнацию, он положил их на стол, a билеты спрятал в карман.
— Я сейчас дам сдачу, — ответила Долорес и отперла шкафчик, где у нее хранились деньги.
— Пожалуйста не надо, — сказал англичанин, — это на чай.
С этими словами он вышел, а Долорес стояла как пораженная громом.
— На чай! — вскричала она, когда затворилась дверь. — Какой нахал! Я сейчас же верну ему деньги.
Но грубость соседа лишь рикошетом задела ее самолюбие. Поразмыслив, актриса успокоилась. Она сообразила, что двадцать луидоров — кругленькая сумма, вспомнила, что в прошлом ей приходилось выносить дерзости, за которые ей платили куда дешевле.
Пустяки, — решила она, — не надо быть чересчур гордой. Никто ничего не видал, а в этом месяце мне и раз надо платить прачке. К тому же мой гость прескверно говорит по-французски, что, быть может, он хотел сказать комплимент.
И Долорес с легким сердцем заперла деньги в шкафчик.
Зато ночью, после спектакля, она вернулась вся вне себя от негодования. Господин Бирн никому не продал билетов, и все десять лож были пусты.
Когда злополучная бенефициантка в половине первого ночи вышла на сцену, она увидела, что ее подруги сияют от радости, глядя на пустынный зал.
Она даже слушала, как одна из них сказала другой, кивнув на никем не занятые дорогие ложи:
— Бедняжке Долорес удалось «набрать» всего лишь одну литерную!
— В остальных — ни души!
— В партере зрителей раз-два и обчелся.
— Еще бы! Когда на афише появляется ее имя. Это производит такое же действие, словно в зале установлен пневматический насос. Да и что за фантазия повышать цены!
— Ну и бенефис! Ручаюсь, что вся выручка уместится в детской копилке.
— А! Вот и ее пресловутое платье с красными бархатными бантами.
— Она похожа на связку вареных раков.
— Какой сбор был на твоем последнем бенефисе? — обратилась одна из артисток к подруге.
— Яблоку упасть некуда было, дорогая. В тот день давали премьеру. За приставные стулья платили по луидору. Сама-то я получила всего-навсего шесть франков — остальное забрала моя портниха. Если бы не боязнь отморозить себе нос, я бы поехала в Петербург.
— Как? Тебе нет еще и тридцати, а ты уже собираешься покорить Россию?
— Что ж поделаешь! — молвила та и добавила: — твой бенефис скоро?
— Через две недели. У меня уже расписано билетов на тысячу экю, не считая моих друзей сен-сирцев.
— Смотри-ка, партер расходится.
— Это Долорес запела.
И правда, в это время Долорес, красная, как ее платье, пронзительно пела куплет. Когда она с натугой взяла последнюю ноту, к ее ногам упало два букета — две актрисы, ее приятельницы, сидевшие в ложе бенуа бросили их ей и крикнули:
— Браво, Долорес!
Легко себе представить ярость певицы. Вернувшись в покои, она распахнула окно, хотя была уже глубокая ночь, и разбудила Коко, а Коко тут же разбудил господина Бирна, который спокойно почивал, положившись на обещание Долорес. С этого дня между актрисой и англичанином начата открытая война, война беспощадная, непрерывная, война не на жизнь, а на смерть, и тут уж противники не останавливались ни перед какими тратами. Попугай получил дополнительное образование в связи с новыми обстоятельствами, он еще доскональнее изучил язык Альбиона и с утра до ночи пронзительным фальцетом выкрикивал брань по адресу соседа. Получалось действительно нечто нестерпимое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78