Этажом ниже художник развевал рукой ароматную дымку турецкого табака, которая вилась над его янтарным чубуком. У окна кафе виднелся толстяк немец, он попивал пенистое пиво и размеренным движением руки отмахивался от густых клубов дыма, вылетавших из его пенковой трубки. По улице шла с песней группа рабочих с носогрейками в зубах. Курили почти все прохожие.
«Увы, во всей вселенной сейчас все пускают дым, кроме меня и дядюшкиных печных труб», — с завистью подумал Родольф.
И, прислонившись головой к перилам балкона, он задумался о том, как горька жизнь.
Вдруг где-то внизу послышался звонкий, раскатистый смех. Родольф высунулся, чтобы посмотреть, кто это предается такому безудержному веселью, и обнаружил, что его заметила жилица нижнего этажа, юная примадонна Люксембургского театра, мадемуазель Сидони.
Мадемуазель Сидони вышла на балкон и с истинно кастильской ловкостью стала скручивать папироску из золотистого табака, который она достала из расшитого бархатного кисета.
— Какая прелестная табачница! — прошептал Родольф, созерцая ее с благоговением.
«Что это за Али-Баба?» — подумала мадемуазель Сидони.
И она стала подыскивать предлог, чтобы заговорить с Родольфом, Родольфа занимала такая же мысль.
— Вот досада! — воскликнула наконец мадемуазель Сидони, словно говоря сама с собой. — У меня нет спичек!
— Мадемуазель, позвольте услужить вам, — сказал Родольф и бросил на балкон несколько химических спичек, завернутых в бумажку.
— Бесконечно вам благодарна, — ответила Сидони, закуривая.
— Простите, мадемуазель…— Родольф, — в награду за маленькую услугу, которую мой ангел-хранитель помог мне оказать вам, позвольте попросить…
«Как? Он уже просит! — подумала Сидони, приглядываясь к Родольфу. — Ну и турки! Они, по слухам, непостоянны, зато очень милы».
— Говорите, сударь, — сказала она, подняв к нему головку, — о чем вы хотели меня попросить?
— Ах, мадемуазель, сделайте милость — дайте щепотку табаку. Я уже целых два дня не курил. На одну только трубочку…
— С удовольствием, сударь… Но как это сделать? Будьте добры спуститься сюда.
— Увы, это свыше моих сил… Я тут заперт. Однако можно прибегнуть к другому, весьма простому способу, — ответил Родольф.
Он обвязал трубку веревочкой и спустил ее на балкон, тут мадемуазель Сидони собственными ручками щедро набила ее. Затем Родольф не спеша, осторожно стал поднимать трубку, и она прибыла к нему в полной сохранности.
— Ах, мадемуазель, — воскликнул он, — она показалась бы мне в тысячу раз вкуснее, если бы я мог зажечь ее от огня ваших глаз!
Эта приятная шутка хоть и вышла в свет по крайней мере сотым изданием, все же показалась мадемуазель Сидони очаровательной.
— Вы льстите мне, — сочла она долгом сказать в ответ.
— Нет, мадемуазель, уверяю вас, вы прекрасны, как три грации.
«Право же, Али-Баба весьма любезен», — подумалось Сидони.
— А вы в самом деле турок? — спросила она.
— Не по призванию, а поневоле, — отвечал он. — Я драматург, сударыня.
— А я актриса. — Потом она добавила:— сосед! Не угодно ли вам у меня отобедать и провести со мною вечер?
— Ах, мадемуазель, хоть это предложение и отверзает предо мною врата рая, принять его я никак не могу. Я уже имел честь сказать вам: я заперт. Меня запер мой дядюшка Монетти, печник, у которого я в настоящее время состою секретарем.
— И все же вы пообедаете со мной, — возразила Сидони. — Слушайте внимательно: я сейчас пойду в свою комнату и постучу в потолок. Осмотрите место, куда я постучу, и, вы заметите следы люка, который раньше был там пробит, а потом заделан. Как-нибудь поднимите доску, которою прикрыто отверстие, таким образом, оставаясь каждый у себя, мы все же окажемся вместе…
Родольф немедленно приступил к делу. Пять минут спустя между этажами было установлено сообщение.
— Да, отверстие невелико, — заметил Родольф, — но все же я могу передать вам через него свое сердце.
— А теперь, — сказала Сидони, — мы пообедаем… Поставьте у себя прибор, я подам вам кушанья.
Родольф спустил на веревке свой тюрбан и вытянул его обратно наполненным всевозможной едой, после чего поэт и артистка приступили к трапезе, каждый на своей половине. Зубами Родольф впивался в пирог, глазами — в мадемуазель Сидони.
— Что ж, мадемуазель, — сказал Родольф, когда они пообедали, — благодаря вам желудок мой вполне удовлетворен. Не утолите ли вы также и мое сердце, которое уже давно испытывает мучительный голод?
— Бедняжка, — проронила Сидони.
Она стала на стул, протянула к губам Родольфа ручку, и тот покрыл ее поцелуями.
— Как жаль, что вам не дано, как святому Дионисию, носить свою голову в руках! — воскликнул юноша.
После обеда завязалась любовно-литературная беседа. Родольф заговорил о «Мстителе», мадемуазель Сидони попросила, чтобы он прочитал ей свое сочинение. Родольф, склоняясь над дырой, начал декламировать, а артистка, чтобы получше слышать, устроилась в кресле, водруженном на комод. Мадемуазель Сидони заявила, что «Мститель» — шедевр, а так как в театре она играла «некоторую роль», то пообещала повлиять, чтобы пьесу приняли к постановке.
В самый нежный момент беседы в коридоре раздались шаги дядюшки Монетти, легкие, как шаги Командора. Родольф еле успел прикрыть отверстие.
— Держи, — сказал Монетти, — вот письмо, которое рыщет по твоим следам уже целый месяц.
— Посмотрим, — отвечал Родольф. — Дядюшка! — вдруг воскликнул он. — Дядюшка, я — богач! Это сообщение о том, что на конкурсе в Тулузской Академии мне присудили премию в триста франков! Скорее мой сюртук и всю одежду, лечу пожинать лавры! Меня ждут в Капитолии.
— А как же глава о дымоходах? — заметил Монетти.
— Что вы, дядюшка, до дымоходов ли мне теперь! Верните мне мои пожитки! Не могу же я выйти в таком наряде…
— Ты не выйдешь до тех пор, пока мое «Руководство» не будет закончено, — заявил дядюшка и запер Родольфа на два оборота ключа.
Родольф не стал долго раздумывать о том, как ему быть… Он крепко привязал к перилам балкона свое одеяло, скрутив его жгутом и, презирая опасность, по этой самодельной лесенке спустился на балкон мадемуазель Сидони.
— Кто там? — воскликнула актриса, услыхав стук в окно.
— Тише! — он. — Отворите.
— Что вам надо? Кто вы такой?
— Неужели не догадываетесь? Я «Мститель» и пришел за своим сердцем, которое уронил в люк.
— Несчастный! Вы могли разбиться! — воскликнула актриса.
— Смотрите, Сидони! — Родольф, показывая только что полученное извещение. — Видите? Фортуна и слава улыбаются мне… Пусть же улыбнется и любовь!…
На следующее утро, переодевшись в костюм, который раздобыла ему Сидони, Родольф удрал от дядюшки… Он побежал к представителю Тулузской поэтической Академии и получил от него золотой цветок шиповника, стоимостью в сто экю, которые прожили у него в кармане не дольше, чем живет роза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
«Увы, во всей вселенной сейчас все пускают дым, кроме меня и дядюшкиных печных труб», — с завистью подумал Родольф.
И, прислонившись головой к перилам балкона, он задумался о том, как горька жизнь.
Вдруг где-то внизу послышался звонкий, раскатистый смех. Родольф высунулся, чтобы посмотреть, кто это предается такому безудержному веселью, и обнаружил, что его заметила жилица нижнего этажа, юная примадонна Люксембургского театра, мадемуазель Сидони.
Мадемуазель Сидони вышла на балкон и с истинно кастильской ловкостью стала скручивать папироску из золотистого табака, который она достала из расшитого бархатного кисета.
— Какая прелестная табачница! — прошептал Родольф, созерцая ее с благоговением.
«Что это за Али-Баба?» — подумала мадемуазель Сидони.
И она стала подыскивать предлог, чтобы заговорить с Родольфом, Родольфа занимала такая же мысль.
— Вот досада! — воскликнула наконец мадемуазель Сидони, словно говоря сама с собой. — У меня нет спичек!
— Мадемуазель, позвольте услужить вам, — сказал Родольф и бросил на балкон несколько химических спичек, завернутых в бумажку.
— Бесконечно вам благодарна, — ответила Сидони, закуривая.
— Простите, мадемуазель…— Родольф, — в награду за маленькую услугу, которую мой ангел-хранитель помог мне оказать вам, позвольте попросить…
«Как? Он уже просит! — подумала Сидони, приглядываясь к Родольфу. — Ну и турки! Они, по слухам, непостоянны, зато очень милы».
— Говорите, сударь, — сказала она, подняв к нему головку, — о чем вы хотели меня попросить?
— Ах, мадемуазель, сделайте милость — дайте щепотку табаку. Я уже целых два дня не курил. На одну только трубочку…
— С удовольствием, сударь… Но как это сделать? Будьте добры спуститься сюда.
— Увы, это свыше моих сил… Я тут заперт. Однако можно прибегнуть к другому, весьма простому способу, — ответил Родольф.
Он обвязал трубку веревочкой и спустил ее на балкон, тут мадемуазель Сидони собственными ручками щедро набила ее. Затем Родольф не спеша, осторожно стал поднимать трубку, и она прибыла к нему в полной сохранности.
— Ах, мадемуазель, — воскликнул он, — она показалась бы мне в тысячу раз вкуснее, если бы я мог зажечь ее от огня ваших глаз!
Эта приятная шутка хоть и вышла в свет по крайней мере сотым изданием, все же показалась мадемуазель Сидони очаровательной.
— Вы льстите мне, — сочла она долгом сказать в ответ.
— Нет, мадемуазель, уверяю вас, вы прекрасны, как три грации.
«Право же, Али-Баба весьма любезен», — подумалось Сидони.
— А вы в самом деле турок? — спросила она.
— Не по призванию, а поневоле, — отвечал он. — Я драматург, сударыня.
— А я актриса. — Потом она добавила:— сосед! Не угодно ли вам у меня отобедать и провести со мною вечер?
— Ах, мадемуазель, хоть это предложение и отверзает предо мною врата рая, принять его я никак не могу. Я уже имел честь сказать вам: я заперт. Меня запер мой дядюшка Монетти, печник, у которого я в настоящее время состою секретарем.
— И все же вы пообедаете со мной, — возразила Сидони. — Слушайте внимательно: я сейчас пойду в свою комнату и постучу в потолок. Осмотрите место, куда я постучу, и, вы заметите следы люка, который раньше был там пробит, а потом заделан. Как-нибудь поднимите доску, которою прикрыто отверстие, таким образом, оставаясь каждый у себя, мы все же окажемся вместе…
Родольф немедленно приступил к делу. Пять минут спустя между этажами было установлено сообщение.
— Да, отверстие невелико, — заметил Родольф, — но все же я могу передать вам через него свое сердце.
— А теперь, — сказала Сидони, — мы пообедаем… Поставьте у себя прибор, я подам вам кушанья.
Родольф спустил на веревке свой тюрбан и вытянул его обратно наполненным всевозможной едой, после чего поэт и артистка приступили к трапезе, каждый на своей половине. Зубами Родольф впивался в пирог, глазами — в мадемуазель Сидони.
— Что ж, мадемуазель, — сказал Родольф, когда они пообедали, — благодаря вам желудок мой вполне удовлетворен. Не утолите ли вы также и мое сердце, которое уже давно испытывает мучительный голод?
— Бедняжка, — проронила Сидони.
Она стала на стул, протянула к губам Родольфа ручку, и тот покрыл ее поцелуями.
— Как жаль, что вам не дано, как святому Дионисию, носить свою голову в руках! — воскликнул юноша.
После обеда завязалась любовно-литературная беседа. Родольф заговорил о «Мстителе», мадемуазель Сидони попросила, чтобы он прочитал ей свое сочинение. Родольф, склоняясь над дырой, начал декламировать, а артистка, чтобы получше слышать, устроилась в кресле, водруженном на комод. Мадемуазель Сидони заявила, что «Мститель» — шедевр, а так как в театре она играла «некоторую роль», то пообещала повлиять, чтобы пьесу приняли к постановке.
В самый нежный момент беседы в коридоре раздались шаги дядюшки Монетти, легкие, как шаги Командора. Родольф еле успел прикрыть отверстие.
— Держи, — сказал Монетти, — вот письмо, которое рыщет по твоим следам уже целый месяц.
— Посмотрим, — отвечал Родольф. — Дядюшка! — вдруг воскликнул он. — Дядюшка, я — богач! Это сообщение о том, что на конкурсе в Тулузской Академии мне присудили премию в триста франков! Скорее мой сюртук и всю одежду, лечу пожинать лавры! Меня ждут в Капитолии.
— А как же глава о дымоходах? — заметил Монетти.
— Что вы, дядюшка, до дымоходов ли мне теперь! Верните мне мои пожитки! Не могу же я выйти в таком наряде…
— Ты не выйдешь до тех пор, пока мое «Руководство» не будет закончено, — заявил дядюшка и запер Родольфа на два оборота ключа.
Родольф не стал долго раздумывать о том, как ему быть… Он крепко привязал к перилам балкона свое одеяло, скрутив его жгутом и, презирая опасность, по этой самодельной лесенке спустился на балкон мадемуазель Сидони.
— Кто там? — воскликнула актриса, услыхав стук в окно.
— Тише! — он. — Отворите.
— Что вам надо? Кто вы такой?
— Неужели не догадываетесь? Я «Мститель» и пришел за своим сердцем, которое уронил в люк.
— Несчастный! Вы могли разбиться! — воскликнула актриса.
— Смотрите, Сидони! — Родольф, показывая только что полученное извещение. — Видите? Фортуна и слава улыбаются мне… Пусть же улыбнется и любовь!…
На следующее утро, переодевшись в костюм, который раздобыла ему Сидони, Родольф удрал от дядюшки… Он побежал к представителю Тулузской поэтической Академии и получил от него золотой цветок шиповника, стоимостью в сто экю, которые прожили у него в кармане не дольше, чем живет роза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78