— Важное?
— Еще бы не важное! В пять часов мне надо получить деньги… в Батиньоле… Я уже никак не поспею… Проклятие! Что же мне делать?
— Черт возьми! Чего же проще, — ответил фурьерист, — заходите ко мне, я вам одолжу.
— Не могу! Вы живете на Монруже, а у меня в шесть часов дело на Шоссе-д'Антен! Проклятие!
— Немного денег у меня есть при себе…— робко проронило Провидение. — Но самая малость…
— Будь у меня денег хоть на кабриолет, я еще, может, и поспел бы в Батиньоль.
— Вот вся моя наличность дорогой мой, — тридцать одно су.
— Давайте скорее, давайте, и я помчусь! — воскликнул Родольф и побежал на свидание.
На часах пробило пять.
«Не легко они мне достались, — думал Родольф, пересчитывая деньги. — Сто су, ровнехонько! Теперь я во всеоружии, и Лора убедится, что имеет дело с человеком, который умеет жить. Ни сантима не принесу сегодня домой! Надо поддержать честь литературы и доказать, что при всем ее богатстве денежки ей не повредят.
Мадемуазель Лора уже поджидала его в назначенном месте.
«Молодчина! — подумал он. — Как она точна — не женщина, а брегет!»
Они провели вместе вечер, и Родольф, не моргнув глазом, расплавил свои пять франков в горниле расточительности. Мадемуазель Лора была в восторге от его манер и заметила, что Родольф провожает ее не к ней, только в тот момент, когда он уже вводил ее в свою комнату.
— Не следовало бы мне потакать вам, — сказала она. — Все же я надеюсь, что мне не придется раскаиваться и вы не окажетесь неблагодарным, как большинство мужчин.
— Мадемуазель, я славлюсь своим постоянством, — ответил Родольф. — Друзья удивляются моей верности и даже прозвали меня «генералом Бертраном от любви».
IX
ПОЛЯРНЫЕ ФИАЛКИ
В то время Родольф был без памяти влюблен в свою кузину Анжель, которая его терпеть не могла, а термометр Шевалье показывал двенадцать градусов ниже нуля.
Мадемуазель Анжель была дочерью господина Монета, мастера печного дела, о котором уже шла речь. Мадемуазель Анжели было восемнадцать лет, и приехала она из Бургундии, где прожила пять лет у родственницы, которая назначила ее свой наследницей. Старуха эта никогда не была ни молодой, ни красивой, зато всегда была злюкой, несмотря на свою набожность, а может быть, именно благодаря ей. Анжель уехала прелестной девочкой, от которой уже веяло обаянием женственности, а вернулась пять лет спустя, превратившись красивую, но холодную, сухую и равнодушную девушку. Уединенная жизнь в глухой провинции, неумеренная набожность и чисто мещанское воспитание — все это создало почву для самых нелепых и пошлых предрассудков, горизонт ее сузился, а сердце превратилось в обыкновенный маятник. Вместо крови в ее жилах текла святая водица. Вернувшись в Париж, она встретила кузена с ледяной сдержанностью, и ему никак не удавалось задеть в ней нежные струны воспоминаний, — воспоминаний о тех днях, когда их связывала детская влюбленность в духе Поля и Виржини, столь обычная между двоюродными сестрами и братьями. И все же Родольф был без ума влюблен в кузину Анжель, хоть она и терпеть его не могла. Однажды, узнав, что девушка должна быть на свадьбе у подруги, он отважился предложить ей к этому торжеству букет фиалок. Анжель предварительно попросила разрешения у отца, а затем соизволила принять этот знак внимания, но наказала, чтобы фиалки были непременно белые.
Обрадованный благосклонностью кузины, Родольф возвращался на свой Сен-Бернар, распевая и приплясывая. Вершиной Сен-Бернар он называл свое жилище. Сейчас мы скажем, почему именно. Проходя по Пале-Руаялю, он увидел в витрине известной цветочницы мадам Прово белые фиалки и любопытства ради зашел прицениться. Более или менее приличный букетик стоил по крайней мере десять франков, а некоторые были и того дороже.
«Черт возьми! — подымал Родольф. — Десять франков! А у меня только неделя сроку, чтобы раздобыть этот миллион! Придется попотеть. Но ничего! Во всяком случае, у кузины фиалки будут! У меня идея!»
События эти происходили в то время, когда Родольф делал только первые шаги на литературном поприще. Весь его доход заключался в пятнадцати франках, которые ежемесячно высылал ему товарищ — великий поэт, долгое время живший в Париже, а затем получивший по протекции место школьного учителя в провинции. Злой мачехой Родольфа была расточительность, поэтому этих денег ему обычно хватало лишь на четыре дня. Однако он ни за что не хотел отказаться от священной, хотя и малодоходной миссии элегического поэта, и остальное время жил той случайной манной небесной, которая по временам перепадает на долю бедняка. Но Родольф не страшился поста и бодро его переносил, проявляя стоическое воздержание и мечтая о роскошных яствах, которые он вкусит первого числа, — тогда для него наступала пасха. В те дни Родольф обретался на улице Контрэскарп-Сен-Марсель, в огромном доме, некогда носившем название «особняк Серого Кардинала», ибо, по преданию, там проживал отец Жозеф, правая рука Ришелье. Комната Родольфа помещалась на самом верху этого дома, одного из самых высоких в Париже. Каморка эта, нечто вроде вышки, была превосходным помещением в летнее время, но с октября по апрель представляла собою Камчатку в миниатюре. В осеннюю и зимнюю непогоду ветры, дувшие с четырех сторон, проникали сюда сквозь окна, прорубленные во всех четырех стенах, и разыгрывали самые жестокие квартеты. Словно на смех, в комнате еще был камин, огромная пасть которого служила как бы парадным входом для Борея и его свиты. С наступлением первых холодов Родольф изобрел новый вид топлива: он разрубил на куски немногочисленные предметы своей обстановки, и неделю спустя мебели у него значительно убавилось — осталась лишь кровать, два стула, и то сказать, они были железные и по самой природе своей застрахованы от огня. О такой топке Родольф говорил: «Это-то и значит „вылететь в трубу“.
Итак, шел январь месяц, и термометр, показывавший на набережной Люнет минус двенадцать, поднялся бы всего лишь на два-три градуса, если бы его перенесли на вышку, которую Родольф называл своим Сен-Бернаром, Шпицбергеном, Сибирью.
В тот вечер, когда Родольф пообещал кузине фиалки, он, придя домой, страшно разозлился: ветры, дувшие со всех четырех сторон и весело резвившиеся в его каморке, разбили еще одно стекло. За две недели это было уже третье. Родольф разразился неистовыми проклятиями по адресу Эола и всего его неуемного потомства. Он заткнул дыру портретом приятеля и, не раздеваясь, улегся на двух досках, именовавшихся у него матрацем. И всю ночь ему снились белые фиалки.
Прошло пять дней, но Родольф все еще не представлял себе, каким же образом он осуществит свою мечту, а через два дня ему уже предстояло вручить кузине обещанный букет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78