Джина опять сосчитала до десяти. Как она и говорила Кароле, молчание иногда бывает чрезвычайно полезным. Естественно, Кэм протянул к ней руки, прижался губами к ее волосам, поэтому она не поняла, что он говорит. Он повторил:
— Ты слышала шутку о проповеднике, пуританине и дочери виноторговца?
— Нет.
— Могу загадать тебе загадку, если хочешь, — предложил он.
— Лучше не надо. Я не сильна в их разгадывании.
— Я не хочу, чтобы ты боялась темноты. — Голос у него срывался от гнева. — Я оторву Финкботлу голову за то, что по его милости ты оказалась в столь невыносимом положении.
— Я не боюсь, — спокойно ответила Джина. — Тебе станет легче, если я загадаю несколько загадок? Но к сожалению, я не всегда помню ответы.
Наступившее молчание нарушали только капли воды, падающие в бассейн.
— Я слишком возбужден? — наконец спросил он.
— Ты расстроен. Я сама впадаю в истерику, когда мне встречается змея. Так что имей это в виду.
Он поцеловал жену в нос.
— Думаю, если бы я впадал в истерику, то сейчас именно та ситуация.
— Давай спать с зажженной лампой.
— Нет, меня беспокоят лишь темные комнаты без окон. — Кэм помолчал. — За любую провинность мой отец имел обыкновение запирать меня в кладовках и шкафах.
— Он пытался делать это и со мной. Один раз запер меня в винном погребе, но я описала наказание в письме к матери. После ее визита герцог навсегда оглох на правое ухо. По крайней мере он так объяснял свою глухоту.
Кэм обнял жену:
— Прости меня за отца. Мне даже в голову не приходило, что он способен поступить так еще с кем-нибудь, кроме собственного ребенка. Более того, я думаю, мне надо было взять тебя с собой, когда я бежал в окно.
Джина засмеялась:
— Ты не мог! Представь свою досаду, если бы тебе пришлось бежать с одиннадцатилетней женой.
— Ну, если бы я знал, что он запрет тебя в винном погребе, я бы непременно взял тебя с собой.
— Честно говоря, погреб не очень меня волновал. Для своих одиннадцати лет я была весьма практичной и не отличалась богатым воображением. Но если он проделывал это с тобой, когда ты был совсем ребенком, это просто ужасно.
— Впервые, насколько я помню, он сделал это в день похорон моей матери. Отец решил, что я не выказываю достаточного уважения, поскольку ерзал во время утренней молитвы. Поэтому он запер двери часовни, оставив меня с телом матери.
— Боже правый! Какой ужасный человек. Ведь тебе было всего лет семь или восемь, не так ли?
— Пять, — сказал Кэм. — Потом он запирал меня довольно часто. По-моему, я бы никогда не превратился в труса, если бы не вещи, которые он мне говорил.
— Ты не трус! — Они снова оказались на шезлонге, и Джина обняла Кэма за шею. — А что он тебе говорил?
— Что моя мать будет являться мне. Конечно, я верил ему. Он весьма живописно рассказывал мне о разложившейся плоти и червях.
— Жестокий старик! — процедила Джина, и герцог кивнул.
— Мне понадобилось несколько лет, чтобы это понять. Но трус я или нет, в темноте я чувствую себя неуютно даже сейчас, годы спустя.
— Чего нельзя сказать о твоей матери. Она тебя очень любила!
— Откуда ты знаешь? — В голосе Кэма слышалась насмешка.
— Знаю.
Он пожал плечами.
— Я совсем ее не помню, думаю, она была обыкновенной светской женщиной, которая обращала внимание на сына и наследника лишь раз или два в неделю.
— Она была другой. Знаешь, после нашей свадьбы я заняла ее спальню.
— Ее комнату? Но во время моего детства она всегда была заперта.
— Когда герцог обнаружил, что ты сбежал, он запер твою комнату и вынудил меня жить в ее спальне.
Джина почувствовала на своем ухе тепло его губ.
— Пытался терроризировать нас обоих, не так ли? Хорошо еще, что у тебя оказался твердый характер.
— Сначала это было странно, — призналась Джина. — Вся ее одежда в гардеробе, все щетки на столе, все так, как было, когда она была жива. Но моя гувернантка не придала значения тому факту, что к вещам твоей матери не прикасались целое десятилетие. Она начала складывать и убирать всю одежду. В кармане одного из платьев я обнаружила маленькую книжку. Дневник.
Кэм поглаживал шею жены, но тут замер.
— Она пишет о тебе совсем маленьком, и у меня создалось впечатление, что в Англии, Шотландии или Уэльсе никогда еще не появлялся на свет лучший ребенок. Она каждый вечер пела тебе на ночь. Даже когда были гости, она ускользала в детскую.
Его рука снова начала движение, но Джина понимала, что-Кэм внимательно слушает.
— У тебя были огромные черные глаза и пухлая нижняя губа. У тебя для нее была особая улыбка, а твой первый зуб вырос здесь. — Джина показала, он лизнул ее палец, и она положила его себе в рот. — Ты очень вкусный, хотя давно уже не младенец.
— Зачем ты оделась? — простонал Кэм.
— Я не отваживаюсь сказать, как она тебя называла, — с преувеличенной скромностью произнесла Джина. — Боюсь, это покажется тебе унизительным.
Кэм лениво поглаживал ей бедро.
— Попробуй и узнаешь. — Он поцеловал ее глаза.
— Лютик! — полувскрикнула-полувздохнула она. Его большой палец делал… что-то. — Твоя мать любила тебя больше всего на свете, — успела она сказать до того, как напрочь забыла, о чем говорит.
Она приподнялась, чтобы притянуть Кэма к себе для поцелуя, но добилась того, что он всей тяжестью рухнул на нее, окончательно лишив способности думать. Поэтому Джина быстро произнесла:
— Твоя мать была с тобой в этих темных комнатах. Она сидела рядом с тобой и плакала, потому что не могла защитить своего маленького Лютика. — При этой мысли у Джины выступили слезы.
— Надеюсь, теперь ее опекунство закончилось, — послышался в темноте язвительный голос. — Сейчас я бы предпочел, чтобы мы с тобой остались наедине.
— Ах, ты…
Он скользнул внутрь, словно был рожден для того, чтобы унять дрожь ее напряженных бедер. Она крепко держала его, стараясь попасть в ритм, который был раньше, и на этот раз у нее это получилось быстрее. «Я учусь», — подумала Джина. Затем Кэм сделал что-то другое, поднял ее ноги, которыми она почти бессознательно обхватила его талию и…
Он не перевернулся, не положил ее на себя. Он слишком устал, она слишком много забрала у него, его восхитительная жена. Он просто лег рядом, оставив свою руку под ее грудью.
— Ну и какого цвета были у меня волосы при рождении? — спросил он, когда сердце обрело нормальный ритм.
— Что?
Кэм улыбнулся. Он доставлял удовольствие многим женщинам, но ему не встречалась еще настолько страстная, как его чопорная и правильная герцогиня.
Он скользнул губами по ее щеке. У нее великолепные скулы. Абсолютная темнота пробудила в нем скульптора, он чувствовал ее тело, горя желанием взяться за глину, и резец.
— Моя мать не упоминала, были ли у меня волосы, когда я родился?
— Конечно, были, — ответила Джина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79