В нашей семье он был первенцем. Роды были тяжелы, и мать дала обет, что если разрешится благополучно, то посвятит ребенка Богу. Молитва была услышана, и, надо сказать, мой брат Иоанн с самого детства имел влечение к духовной жизни. Семнадцати лет он был пострижен в монахи под именем святого воина Георгия и, вероятно, еще ныне подвизается Богу где-то среди великих снегов и великих болот. Хоть он в нашем понимании и схизматик, но мне кажется, что на моей судьбе сказывается благотворная сила его молитв.
Обстоятельства сложились так, что семь обетованных лет службы утроились, а отец все еще оставался на земле русов. Впрочем, он всегда вспоминал то время как лучшую часть своей жизни.
Он сопровождал князя Александра во всех его походах. Но однажды, возвращаясь домой из столицы монгольских ханов, князь заболел и в дороге умер. Отец еще некоторое время держался среди приближенных князя и покинул русские земли через год после того, как родился я, Эд де Морей. Незадолго до этого стал возрастать слух, будто бы отец отравил князя в пути в угоду ливонцам. Хотя защитников отца оказалось больше, чем злых языков, он посчитал честь главным своим богатством. Моя мать рассказывала, что целое войско, еле держась в седлах после застольных проводов, провожало нас до самой границы.
Во Франции моему отцу пришлось искать источник средств, а руки его умели хорошо делать только одно дело: держать меч и щит.
Он подался к иоаннитам, которые уже давно забыли о нем. В Орден его по причинам, о которых можно догадываться, не приняли, но пообещали поддержать семью за некую особую службу, о смысле которой я узнал только в тот самый день, когда прощался с отцом в Акре, и он, видимо, чувствовал, что мы расстаемся уже до Царства Вечного.
Отец вступил в крестоносный отряд, который затем влился в ряды войска монгол-несториан, наступавшего на одну из столиц сарацин, город Дамаск. Мать рассказывала, что один из потомков Чингис-хана спас отца в бою от гибели. Вот каков урок Провидения!
Можно было ожидать, что дух отца наконец остынет и он потянется к тихому семейному камельку, ведь он нес на плечах тяжесть жизни удивительно долгой для храброго воина, он повидал на своем веку междоусобную вражду как христиан, так и неверных, становился жертвой злых наветов. Ничуть не бывало! И в пятьдесят лет он любил пустить коня во весь опор, потрясая окрестности боевым кличем, и покрутить копье ловчее любого рыцаря из молодой сотни. Борода его седела, а черные кудри, каких и не найдешь среди франков, легко отражали осаду прожитых лет. Помню, как грозно горели его глаза, когда он вернулся из того похода, привезя золотых юсуфи и динаров столько, что хватило бы на жизнь и его внукам. Оттуда, с Востока, он привез также столько тайн и откровений, что, когда настал мой срок принимать наследство, у меня голова целый месяц шла кругом, и я даже несколько дней пролежал в постели, обуреваемый видениями. То, что узнал мой отец, и то, чему он посвятил остаток жизни, свилось в нить и моей собственной судьбы.
Мы жили в Париже. Отец то исчезал снова, то появлялся, обнимая нас с матерью так крепко, что у обоих перехватывало дыхание, а потом неделю кряду болели все ребра.
В год, когда мне исполнилось пятнадцать лет от роду, моя добрая мать умерла от скоротечной горячки, а еще год спустя отец получил известие о том, что во Флоренции находится при смерти его собственная мать, а моя бабка. Как я понимаю, долгожительство по отцовской линии у нас в крови. Не знаю, по какой причине он не смог взять меня с собой во Флоренцию, хотя мне было очень любопытно взглянуть на свою таинственную бабку Иоланду, о которой осталась легенда, будто она была какой-то принцессой, некогда увезенной в плен сарацинами.
Отец пристроил меня служить в замке одного из знатных дворян, уважавших его доблесть. Отец сказал мне, что сам начинал с этого и в свое время мог похвалиться куда менее пышным линьяжем, чем я. Шлепнув меня по затылку, он уехал, а вернулся только через полтора года, и, надо признаться, что на этот раз я впервые увидел его хмурым и нелюдимым. Отец не раскрыл причин своей меланхолии, и я тогда подумал, что, может быть, на смертном одре Иоланды выяснилось о нашем линьяже нечто такое, чем и вовсе хвалиться не стоит.
Потом он исчез снова, но перед отъездом положил передо мной на стол большой кошелек с деньгами и долго смотрел мне в глаза, не говоря ни слова.
Наконец он сказал, что, вернувшись, хочет увидеть своего сына человеком не только смелым, но образованным и рассудительным, превзошедшим своего отца в разумении тайн видимого мира. Так, вскоре после того, как он вновь скрылся за холмами и лесами, я стал студентом, чтобы, по словам отца, «пробраться в самую зеницу великого зла не только с мечом, но и ключом от потайных дверей».
Не могу признать, что из меня вышел прилежный студент, купивший себе стекла для глаз по десять золотых за штуку. Книгам я предпочитал хорошую выпивку, а о всяких тайнах, которыми бредил отец, вспоминал, как о любопытной сказке. Я любил ходить по оружейным лавкам, и, если бы не обещание, данное отцу, то спустил бы разом свое содержание на один добрый клинок. Впрочем, кое-какие знания мне все же пригодились.
Через два года отец вернулся и крепкой рукой стащил меня со школярской скамьи, чему я и сам был рад несказанно.
«Теперь пора делать дело, — объявил он мне. — Мы поедем в Акру и вступим в Орден Рыцарей Храма».
Святые исповедники!
Твердыни Заморской земли, Акра, доблестные рыцари, принявшие Крест — все это было так же далеко от меня, как и те удивительные места, в которых пропадал отец и откуда он возвращался, пропитанный необыкновенными запахами. Да, все это было так далеко, что казалось сном. И вдруг этот сон разом опрокинулся в явь!
Вновь целую неделю я бредил какими-то грезами и не смыкал глаза по ночам, а вернее спал с открытыми глазами на ходу, как одержимый лунной болезнью.
Одно меня беспокоило: Орден Рыцарей Храма. В Университете я наслышался о нем всякого, и теперь терялся, чего же страшиться больше — ангельского целомудрия или же возможного долга целовать высокое начальство в задницы или в места, куда более дремучие.
Отец говорил: не страшись ничего, ибо есть цель, которая все простит и очистит. Действительно, пришлось пройти и претерпеть многое: срам и доблесть.
О, Акра! Великая история! Наш славный хозяин знает эту историю лучше меня. Мне же очень не хочется, чтобы вся наша славная трапеза утонула в моем рассказе, как и ночь нашей встречи, достойной пера любого королевского хрониста. С другой же стороны, не достойно оставлять тем, далеко не худшим годам моей жизни всего одну короткую страницу. Поэтому с вашего позволения, досточтимый Робер, я оставлю эту историю до заката следующего дня, дабы она помогла нам скоротать время очередного привала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171