— Кому же теперь верит король? — спросил я.
— Его Величество ждет, а не верит, — сухо усмехнулся «альбигойский лис».
— Тем не менее, Его Величество уже определил судьбу Ордена, насколько это может подтверждать его триумфальный вид, — опасно заметил я.
Вильям Ногарэ вперился в меня, и в его взгляде я словно бы увидел весы: на одну чашку он положил мою догадливость, а на другую — сведения, возможно полученные мною от шпионов Ордена.
— Передайте Его Величеству, мессир, — сказал я и отвернулся от Вильяма Ногарэ, не желая видеть результатов взвешивания, — я постараюсь немедля выведать у маркизы, что ей известно о тайном слове.
Как раз вовремя оторвался я от своего темного собеседника, поскольку король, поручив меня своему «лису», неотрывно смотрел на маркизу, словно стараясь притянуть ее к себе взглядом, а фигуры танца уже складывались, вторя его желанию: маркиза вот-вот должна была двинуться к трону в раскрывающемся надвое ряду — и только один король имел право вступить в танец в любое мгновение и на любое место. Теперь он явно ожидал, пока маркиза снова достигнет лепестка мраморной лилии.
За один шаг маркизы д'Эклэр до смертельной меты, я сделал то, что имел право делать только король Франции.
Я выступил вперед, повернулся лицом к разделявшемуся «ручейку», и поднял руку, принимая своим запястьем запястье Акисы Черной Молнии.
На одно мгновение танец замер, словно заледенев, струны вздрогнули, а все свечи как будто погасли.
Не замечая вокруг более ничего и наверняка зная только то, что король теперь хитро улыбается мне в спину, не обращая внимания на своих придворных, я сделал шаг вперед — и две самые опасные в мире руки скрестились.
В зрачках Акисы была заключена Ночь, которая могла бы поглотить все светлые дни, исчисляемые от моего рождения.
— Сударыня! — прошептал я. — Примите уверения в моем совершенном поклонении вашей красоте и вашему сердцу!
«Ручей» танца повлек нас прочь от трона — в сторону «львиных дверей».
Сколько голов норовили дерзко повернуться в нашу сторону! Но танец, священнодействие придворной жизни, теперь оберегал нас от чрезмерного любопытства тех, кто вовсе не ведал об истинно священном танце, вторгшемся в незатейливое королевское торжество.
— Сударь, я несказанно рада лицезреть вас, — журчащим голоском проговорила маркиза, — и всею душою принимаю ваши уверения.
На моей вытянутой руке невесомо лежала ее рука, холодная, но все же гораздо теплее настоящей Смерти, и потому сердце бедного рыцаря Черной Молнии громко колотилось от счастья.
— В таком случае, сударыня, — продолжал я куртуазную беседу, — смею ли надеяться на вполне осязаемые знаки внимания вашей милости?
— Разумеется, сударь, — получил я любезный ответ. — Видя вашу искреннюю ко мне привязанность, я буду счастлива одарить вас даже тем знаком внимания, который уготован гораздо более высокородному лицу, чем вы.
До полного поворота от «львиных дверей» обратно к трону оставался еще десяток шагов, и я решил, что наконец пора повернуть к существу дела.
— Прекрасная маркиза! — горячо зашептал я, чуть склонив голову в ее сторону и, совершенно позабыв про то, что ее «супругу», следовавшему за нами через одну или две пары, вероятно, уже не терпится вызвать меня на поединок. — Прекрасная маркиза! Вашему верному рыцарю привиделся дурной сон, будто бы тот знак внимания, о коем вы только что упомянули, не будет принят высокородным господином, также упомянутым вами. Напротив, последняя ваша встреча с ним будет иметь для вас роковые последствия.
Так я поведал красавице о том самом сне, что мучил меня на берегах Трапезунда.
До поворота оставался один шаг, и тогда я осмелился прямо заговорить на языке, на котором здесь, в сердце Парижа, и в этот час только и могла откровенно высказаться Истина.
— Черная Молния! — шепнул я ей на языке ассасинов. — Предзнаменования дурны. Твой замысел сорвется, даже если я покину дом короля. Здесь ты погубишь только одну жизнь — свою. Предоставь исполнение мне. Сама уходи.
Мы вновь повернулись лицом к яркому свету и — к глазам Филиппа от Капетингов. Теперь он с удовольствием наблюдал, как к нему торжественно приближается пара самых дерзких подданных его королевства.
— Собака! Убирайся прочь! — чарующе улыбаясь королю и почти не разжимая своих ослепительных зубок, прошипела Акиса. — Я успею приколоть обоих. Сам увидишь, деревенский пес!
Я хотел напоследок ответить маркизе самой изысканной любезностью, но промолчал, до конца уразумев, что судьба моя теперь решена, и вместо того, чтобы рассыпаться в любезностях, пора просто помолиться Богу и в мыслях попрощаться с той, которая никогда не назвала бы меня «деревенским псом» и которой безымянный граф де Ту был теперь достоин куда меньше, чем этой холодной и смертоносной красавицы.
Только на восьмом нашем шагу от «львиных дверей» к трону король перевел взгляд с маркизы д'Эклэр на графа де Ту: вероятно, на лице дерзкого графа произошла какая-то печальная перемена.
Мне хотелось теперь избежать взгляда короля, дабы еще спокойно поразмышлять о жизни и о бренности всего сущего. Однако по причине той же неслыханной дерзости, правом на которую я пользовался в этот роковой вечер, я вовсе не желал опускать перед королем своих глаз.
Тогда я невольно поднял глаза вверх — и обомлел!
На потолке, прямо над смертельной метой в виде мраморной лилии, был изображен «круг змеи», то есть змея, закусившая свой хвост.
«Сон! — ужаснулся я. — Сон в одном и том же Дворце Чудесного Миража!»
Тогда я опустил глаза и взглянул на белую лилию.
«Ищи там, где светлее! — успокоил я себя. — Ищи там, где светлее!»
Моя правая рука, как мне казалось ничуть не потеряла прежней силы и твердости, однако душевная дрожь передалась-таки через нее беспощадным пальчикам Акисы. Они вдруг крепко сжали мою кисть и до крови впились в нее коготками.
«Ищи там, где светлее!» — повелел я себе и за три шага до белой лилии скосил свои глаза вбок, а потом уже совершенно непристойно опустил голову, заглядывая даме прямо подмышку.
И вот перед самым освещенным местом зала мне почудилось, будто в другом, самом сокровенном месте, блеснула золотая искорка, вовсе не приметная среди роскошных золотых звезд, вышитых на кровавом сюрко красавицы.
Правая рука Акисы уже плавно двигалась к тайнику, несколько нарушая последовательность жестов, узаконенных танцем.
Черный ее башмачок уже поднялся над полом, стремясь окончательно попрать белый цветок.
Тогда и наступил мой час, легко вместившийся в одно мгновение, едва уловимое всеми живыми, надеявшимися жить еще долго и счастливо.
Я вырвал свою руку из самых острых в мире коготков, обхватил маркизу д'Эклэр за тонкую талию и, прижав к себе, вихрем закружился вместе с ней над белым, холодным цветком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171