– Вытащи куда-нибудь.
Это был бред. Княжна не могла стоять надо мной и сжимать в руках лучину! Я спасала не ее… Но это серебристое платье, эти золотые волосы и этот голос… А Горясер?
– Нет, я оставлю его здесь, княжна.
– Не смотри на меня… – прошептала я Горясеру. – Не смотри…
Меня не услышали. Они говорили о насильнике. Я сжала пальцами ворот разорванной рубахи, села, уткнулась лицом в ладони и поджала колени.
– А ты ляжешь рядом, – сказал наемник.
Мне?!
Я вздрогнула, однако услышала вскрик княжны:
– Я?!
– Послушай. До утра он будет лежать тихо, а утром рассудок не позволит ему надругаться над тобой. Зато он поверит, что овладел тобой силой, и почувствует стыд за содеянное. Я много слышал о Болеславе и знаю, он честный человек. Вино лишило его разума. Тебе будет достаточно лишь напомнить о случившемся, и этот сильный воин превратится в слабого ягненка. Поверь мне, княжна. Хочешь избежать позора перед Богом – прими позор перед людьми. Поверь мне. Поверь, как тогда, в Новгороде…
Княжна тяжело дышала и молчала. Я тоже. Горясер что-то советовал Предславе? Пусть…. Лишь бы не замечал меня.
А насильником-то оказался польский король… То-то так странно говорил…
– А ты, Найдена, уйдешь отсюда и забудешь. Поняла?
Это уже мне…
– Молчи, поняла? – требовательно повторил Горясер.
Его руки коснулись моих плеч. Я вырвалась, пошатываясь добрела до двери и открыла ее. Ступить в коридор было страшно.
– Оправься, – послышался сзади голос наемника.
Я послушно заправила рубашку и застегнула ворот. Сзади заскрипела постель. Это Предслава последовала его совету.
– И молчи, – продолжал наставлять меня Горясер. – Пусть люди думают, что княжна стала наложницей Болеслава.
– Почему? – тупо спросила я. Надо же было хоть что-то сказать…
Он не понял, мотнул головой, а потом невпопад ответил:
– Потому что когда-то она помогла мне, а Святополк отдал ее поляку. Теперь я оплатил долг. Для нее честь важнее жизни.
И тут до меня дошло. Святополк приказал Предславе стать наложницей польского короля. Тот осоловел от страсти, обиды (наверняка княжна сама распалила) и вина и опустился до подлости. Завтра он пожалеет о содеянном и будет стыдиться. Да, Горясер прав, утром Болеслав не тронет княжну даже пальцем! А наемник и приказ выполнил, и любимую сберег…
Я засмеялась. Смех вырывался жалкими всхлипами.
– Ты… – задыхаясь от смеха, зашептала я. – Думаешь обмануть всех, чтоб самому… миловаться… А я-то… помогла…
– Уведи ее, Горясер, – послышался из темноты голос княжны. – Она не понимает, что говорит.
Мне вдруг захотелось подскочить к ней и расцарапать ее надменное лицо. Горясер перехватил меня поперек туловища и толкнул к двери.
– Я тебя запомню, – вдруг пообещала княжна. – Мы еще встретимся, Найдена. Ты сберегла мне больше чем жизнь. Я умею платить добром за добро.
– Да подавись ты своим…
Договорить я не успела. Горясер вышвырнул меня из покоев, втиснул в стену и крепко зажал рот ладонью.
– Ты, – зашипел он, – пойдешь в горницу для девок и никому не скажешь ни слова! За молчание получишь благосклонность княжны. Ведь за ней ты пришла в Киев?
Я молча повернулась и пошла прочь. Что-то холодное коснулось моей шеи. Оставленный ножом Арканая маленький шрам заныл, напоминая о той, давней боли. Колени дрогнули.
– Ты никому ничего не скажешь, – хмуро повторил наемник.
Я скосила глаза и увидела его пальцы, сжимающие рукоять кинжала. «А ведь убьет. Не дрогнет», – поняла я. Холод' потек из острия клинка и пробежал между лопаток. На миг показалось, будто лезвие вошло в шею.
– Буду молчать… – чувствуя, как пол качается под ногами, пообещала я. – Клянусь.
Горясер убрал клинок за голенище и пошел к выходу. Даже ни разу не обернулся. А я уселась прямо на пол, ткнулась лицом в колени и заплакала.
35
Отплакавшись, я пошла искать Журку. Ноги сами понесли к тому, кто сможет понять и утешить. Я вышла за городскую стену и направилась по склону к реке, где темнели крыши низких деревенских изб. Киевские родичи Журки жили где-то там, внизу…
Лунный свет бежал по моим следам, как преданный пес, небо рябило звездами, а тишина стояла словно в святилище. Чтоб не бояться, я запела. Слова рождались сами, на ходу:
– Как на бережок с девицей-красой,
Вышел на снежок милый-любый мой.
Между ним и мной пролегла река,
А над синь-рекой черны облака.
Я до сей поры на горе жила,
А свою печаль на мосту нашла.
По тому мосту, что над синь-рекой,
Я к миленку шла в темноте ночной.
Только вот беда – припозднилась я,
На калин-мосту заблудилась я.
Целовал дружок не меня в.уста,
Говорил не мне ласковы слова,
Я их слышала, с горя чуть жива,
А разлучницу темнота спасла.
Только счастья ей с милым не видать,
Да недолго ей по земле гулять!
Чиста синь-река руки мне польет,
А землица-мать глины даст кусок,
Черным облаком душу ей сожгу,
Куклу глиняну в воду окуну:
«Прореди, река, ты ее косу,
Унеси, река, ты ее красу!
Ты ужаль, вода, голубой змеей
Ту, что милого отняла зимой.
А помрет она – я слезу пролью
На калин-мосту по любовь свою!»
– Эй, песенница!
Я обернулась. Сзади догоняла подвыпившая ватага молодых парней. «Опять…» – устало мелькнуло в голове. Не отвечая, я прибавила шаг.
– Эй! – донесся звонкий оклик.
Я припустила бегом к деревне. Пот застилал мне глаза, в груди ныло, а домики не приближались.
– Да погоди же!
Оглянуться на бегу мне не удалось. Я зацепилась за кочку, отчаянно замахала руками и…
Шлеп!
Грязь плеснула на щеки. Парни подошли. Их было трое – двое совсем молодых и один постарше.
– Поднимайся, – протянул руку старший.
Я отползла и набрала полные пригоршни земли. Если нападут, брошу. Покуда протирают глаза…
– Ты чего испугалась? – спросил один из молодых, в вывернутой наизнанку теплой волчьей телогрее. Голос у него был ласковый, но взгляд настороженный, как у зверя.
– Мы тебя не тронем, – пообещал старший.
Он стоял чуть боком. Лунный луч гладил его щеку, и кожа на ней казалась бледно-голубой, будто у мертвеца.
Похоже, они и впрямь не желали ничего дурного. Я схватилась за протянутую руку и вскрикнула. Ладонь незнакомца оказалась холодна как лед. В глазах зарябило. Быстро, не давая мне опомниться, старший поднял меня, отпустил и тут же, оправдываясь, произнес:
– Замерз маленько. Ночи не теплые.
Я кивнула. Ночи, конечно, не летние, но я в одном сернике не замерзла, а он в сапогах и телогрее замерз так, что пальцы стали холоднее ледышек? Что-то не верилось.
– Спаси Бог, – поблагодарила я.
Старший ухмыльнулся:
– Нас он уже не спасет. Припозднился.
Парни дружно засмеялись. От их смеха у меня по коже побежали мурашки.
– Пожалуй, пойду, – робко сказала я.
– Иди, – равнодушно откликнулся старший.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Это был бред. Княжна не могла стоять надо мной и сжимать в руках лучину! Я спасала не ее… Но это серебристое платье, эти золотые волосы и этот голос… А Горясер?
– Нет, я оставлю его здесь, княжна.
– Не смотри на меня… – прошептала я Горясеру. – Не смотри…
Меня не услышали. Они говорили о насильнике. Я сжала пальцами ворот разорванной рубахи, села, уткнулась лицом в ладони и поджала колени.
– А ты ляжешь рядом, – сказал наемник.
Мне?!
Я вздрогнула, однако услышала вскрик княжны:
– Я?!
– Послушай. До утра он будет лежать тихо, а утром рассудок не позволит ему надругаться над тобой. Зато он поверит, что овладел тобой силой, и почувствует стыд за содеянное. Я много слышал о Болеславе и знаю, он честный человек. Вино лишило его разума. Тебе будет достаточно лишь напомнить о случившемся, и этот сильный воин превратится в слабого ягненка. Поверь мне, княжна. Хочешь избежать позора перед Богом – прими позор перед людьми. Поверь мне. Поверь, как тогда, в Новгороде…
Княжна тяжело дышала и молчала. Я тоже. Горясер что-то советовал Предславе? Пусть…. Лишь бы не замечал меня.
А насильником-то оказался польский король… То-то так странно говорил…
– А ты, Найдена, уйдешь отсюда и забудешь. Поняла?
Это уже мне…
– Молчи, поняла? – требовательно повторил Горясер.
Его руки коснулись моих плеч. Я вырвалась, пошатываясь добрела до двери и открыла ее. Ступить в коридор было страшно.
– Оправься, – послышался сзади голос наемника.
Я послушно заправила рубашку и застегнула ворот. Сзади заскрипела постель. Это Предслава последовала его совету.
– И молчи, – продолжал наставлять меня Горясер. – Пусть люди думают, что княжна стала наложницей Болеслава.
– Почему? – тупо спросила я. Надо же было хоть что-то сказать…
Он не понял, мотнул головой, а потом невпопад ответил:
– Потому что когда-то она помогла мне, а Святополк отдал ее поляку. Теперь я оплатил долг. Для нее честь важнее жизни.
И тут до меня дошло. Святополк приказал Предславе стать наложницей польского короля. Тот осоловел от страсти, обиды (наверняка княжна сама распалила) и вина и опустился до подлости. Завтра он пожалеет о содеянном и будет стыдиться. Да, Горясер прав, утром Болеслав не тронет княжну даже пальцем! А наемник и приказ выполнил, и любимую сберег…
Я засмеялась. Смех вырывался жалкими всхлипами.
– Ты… – задыхаясь от смеха, зашептала я. – Думаешь обмануть всех, чтоб самому… миловаться… А я-то… помогла…
– Уведи ее, Горясер, – послышался из темноты голос княжны. – Она не понимает, что говорит.
Мне вдруг захотелось подскочить к ней и расцарапать ее надменное лицо. Горясер перехватил меня поперек туловища и толкнул к двери.
– Я тебя запомню, – вдруг пообещала княжна. – Мы еще встретимся, Найдена. Ты сберегла мне больше чем жизнь. Я умею платить добром за добро.
– Да подавись ты своим…
Договорить я не успела. Горясер вышвырнул меня из покоев, втиснул в стену и крепко зажал рот ладонью.
– Ты, – зашипел он, – пойдешь в горницу для девок и никому не скажешь ни слова! За молчание получишь благосклонность княжны. Ведь за ней ты пришла в Киев?
Я молча повернулась и пошла прочь. Что-то холодное коснулось моей шеи. Оставленный ножом Арканая маленький шрам заныл, напоминая о той, давней боли. Колени дрогнули.
– Ты никому ничего не скажешь, – хмуро повторил наемник.
Я скосила глаза и увидела его пальцы, сжимающие рукоять кинжала. «А ведь убьет. Не дрогнет», – поняла я. Холод' потек из острия клинка и пробежал между лопаток. На миг показалось, будто лезвие вошло в шею.
– Буду молчать… – чувствуя, как пол качается под ногами, пообещала я. – Клянусь.
Горясер убрал клинок за голенище и пошел к выходу. Даже ни разу не обернулся. А я уселась прямо на пол, ткнулась лицом в колени и заплакала.
35
Отплакавшись, я пошла искать Журку. Ноги сами понесли к тому, кто сможет понять и утешить. Я вышла за городскую стену и направилась по склону к реке, где темнели крыши низких деревенских изб. Киевские родичи Журки жили где-то там, внизу…
Лунный свет бежал по моим следам, как преданный пес, небо рябило звездами, а тишина стояла словно в святилище. Чтоб не бояться, я запела. Слова рождались сами, на ходу:
– Как на бережок с девицей-красой,
Вышел на снежок милый-любый мой.
Между ним и мной пролегла река,
А над синь-рекой черны облака.
Я до сей поры на горе жила,
А свою печаль на мосту нашла.
По тому мосту, что над синь-рекой,
Я к миленку шла в темноте ночной.
Только вот беда – припозднилась я,
На калин-мосту заблудилась я.
Целовал дружок не меня в.уста,
Говорил не мне ласковы слова,
Я их слышала, с горя чуть жива,
А разлучницу темнота спасла.
Только счастья ей с милым не видать,
Да недолго ей по земле гулять!
Чиста синь-река руки мне польет,
А землица-мать глины даст кусок,
Черным облаком душу ей сожгу,
Куклу глиняну в воду окуну:
«Прореди, река, ты ее косу,
Унеси, река, ты ее красу!
Ты ужаль, вода, голубой змеей
Ту, что милого отняла зимой.
А помрет она – я слезу пролью
На калин-мосту по любовь свою!»
– Эй, песенница!
Я обернулась. Сзади догоняла подвыпившая ватага молодых парней. «Опять…» – устало мелькнуло в голове. Не отвечая, я прибавила шаг.
– Эй! – донесся звонкий оклик.
Я припустила бегом к деревне. Пот застилал мне глаза, в груди ныло, а домики не приближались.
– Да погоди же!
Оглянуться на бегу мне не удалось. Я зацепилась за кочку, отчаянно замахала руками и…
Шлеп!
Грязь плеснула на щеки. Парни подошли. Их было трое – двое совсем молодых и один постарше.
– Поднимайся, – протянул руку старший.
Я отползла и набрала полные пригоршни земли. Если нападут, брошу. Покуда протирают глаза…
– Ты чего испугалась? – спросил один из молодых, в вывернутой наизнанку теплой волчьей телогрее. Голос у него был ласковый, но взгляд настороженный, как у зверя.
– Мы тебя не тронем, – пообещал старший.
Он стоял чуть боком. Лунный луч гладил его щеку, и кожа на ней казалась бледно-голубой, будто у мертвеца.
Похоже, они и впрямь не желали ничего дурного. Я схватилась за протянутую руку и вскрикнула. Ладонь незнакомца оказалась холодна как лед. В глазах зарябило. Быстро, не давая мне опомниться, старший поднял меня, отпустил и тут же, оправдываясь, произнес:
– Замерз маленько. Ночи не теплые.
Я кивнула. Ночи, конечно, не летние, но я в одном сернике не замерзла, а он в сапогах и телогрее замерз так, что пальцы стали холоднее ледышек? Что-то не верилось.
– Спаси Бог, – поблагодарила я.
Старший ухмыльнулся:
– Нас он уже не спасет. Припозднился.
Парни дружно засмеялись. От их смеха у меня по коже побежали мурашки.
– Пожалуй, пойду, – робко сказала я.
– Иди, – равнодушно откликнулся старший.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80