— Где встречаемся?
— Здесь, в холле. Мне в этом холле уж не впервой коротать досуг.
Синкфилд посмотрел кругом.
— Не такое уж плохое местечко для ожидания. Особенно, если кто-то вам платит за него по пятьсот баксов в день.
Прежде чем Дейн успел ответить, я спросил его:
— А зачем миссис Эймс хочет меня видеть?
— Не знаю, — сказал он.
— Вы спрашивали?
— Спрашивал.
— И что она сказала?
— Ответила, что это важно, — сказал он. — Если уж быть точным, она сказала, что это жизненно важно.
— Тогда, я полагаю, мне лучше навестить ее.
— Да, — сказал Дейн, — я думаю, надо бы.
И я, и Синкфилд дружно уставились на Конни Мизелль, едва только она нам открыла. Не знаю, сколько точно времени мы на нее глазели, но, наверно, несколько секунд. На ней было белое платье из какого-то материала двойной вязки, но не думаю, что мы пялились бы менее напряженно, если б она открыла нам дверь голой. Она как-то так, таким вот странным образом, воздействовала на меня. Примерно таким же образом она воздействовала и на Синкфилда. Должно быть, такое действие она оказывала на большинство мужчин.
— Ого, — сказала она, — оба-двое! Как мило. Ну, входите.
Мы вошли и смотрели, как Конни усаживается на одну из кушеток-близнецов, расположенных по бокам от камина. Садилась она грациозно, как бы невзначай продемонстрировав при этом свои ноги. Затем она плавно взмахнула правой рукой и сказала:
— Думаю, вам обоим будет удобно на другой кушетке.
Мы оба уселись на вторую кушетку. Я ждал, что Синкфилд начнет, но он медлил. Он пожирал глазами Мизелль.
— Лейтенант? — сказала она.
— Да.
— Вы всегда берете с собой на задание репортера?
Синкфилд взглянул на меня. Во взгляде явственно читалось желание, чтоб я немедленно испарился.
— Ох, ну я не думаю, что Лукас здесь в качестве репортера, — сказал он.
— Неужели? — спросила она.
— Ну… по-моему… мне кажется, он тут вроде как историк.
— А не биограф ли — что-то вроде приснопамятного Джимми Босуэлла?
— Кто это — Джимми Босуэлл? — спросил у меня Синкфилд.
— Был такой много лет назад, повсюду следовал за парнем по имени Джонсон и записывал все, что тот ни скажет. Джонсон имел обыкновение изрекать по любому поводу разные остроумные фразы.
Синкфилд покачал головой.
— Не, я думаю, что Лукас все ж историк. Этакий любитель копаться в прошлом. Как вчера, когда он ездил в Лос-Анджелес, чтобы порыться в прошлом. В вашем прошлом, мисс Мизелль.
Она взглянула на меня.
— И что ж вы нашли, мистер Лукас? Надеюсь, ничего отвратительного?
— Нет, только обнаружил кое-какую ложь в том, что вы мне рассказывали.
Она рассмеялась.
— О, вы насчет того, что я говорила о своем происхождении из «вот такого вот среднего класса»? Да, при рассмотрении не очень-то похоже на средний класс, не так ли? А как бы вы обозначили мое происхождение? Ну, ведь не «из низших слоев», правда? Только не в этой стране. У нас, как мне порой кажется, можно быть или из совсем обнищавшего, бывшего среднего класса, или из богатых.
— А что плохого в том, чтобы быть из среднего класса? — спросил Синкфилд.
— Ничего, лейтенант, — сказала она. — Просто тоска.
— Вы бы назвали свою мать представителем среднего класса? — спросил он.
— Мою мать?
— Угу. Вашу мать.
— И что бы моя мама с этим делала?
— Ну, я всего лишь интересуюсь, что вы по ее поводу думаете, — сказал он.
— Я думаю, что она была моей матерью. И она делала это, насколько это было в ее силах, — ответила Конни.
— А ваш отец?
— Он учил меня играть на пианино, — сказала она. — И еще кое-каким вещам.
— Вам известно, где сейчас мистер Мизелль?
— Нет, — сказала она. — Они с мамой расстались много лет назад. Я не знаю, где он сейчас.
— А братья или сестры?
— Нет, — сказал она без колебаний. — У меня их нет. Что это у вас вопросы все о моей семье, лейтенант?
— Вы разве не знаете, что Игнатиус Олтигбе был ваш сводный брат? — сказал Синкфилд, и я не мог не отдать должное искусству, с каким он подвел к этому разговор. Конни Мизелль выглядела изумленной. Рот ее открылся, брови поползли вверх. Затем она нахмурилась. Так выглядят большинство людей, когда они чем-то поражены.
- Игнатиус? — спросила она с большой долей недоверия. — Мой сводный брат?!
— Именно об этом говорится в его свидетельстве о рождении, — сказал Синкфилд.
Какое-то время она обдумывала это, а потом засмеялась. Откинув голову назад, она смеялась, будто обнаружила что-то действительно забавное. Отсмеявшись, она быстро вытерла глаза — так что я не заметил, были ли там настоящие слезы — и сказала:
— Вы имеете в виду, что моя мать пошла в постель с черным мужчиной, когда-то давно, еще в начале сороковых?
— Очевидно, так, — сказал Синкфилд.
— Моя мама терпеть не могла черных, — сказала Конни Мизелль.
— Должно быть, на отца Олтигбе это не распространялось.
— Он ее, наверно, изнасиловал, — сказала она.
— И околачивался поблизости, чтобы сообщить ей свою фамилию, — Синкфилд покачал головой. — Как я сказал, едва ли она не переносила всех черных.
— Да уж, переносила она «вертунов», как же! — сказала Мизелль. — Так она их и называла — «вертуны». А еще она терпеть не могла «латиносов», и «узкоглазых», и «пархатых». У моей мамы была тьма предубеждений. — Она снова рассмеялась. — Никак не могу освоиться с мыслью: Игнатиус — мой сводный брат! Если б я знала, я б тогда сходила на его похороны.
— А мать никогда при вас о нем не упоминала? — спросил Синкфилд.
Она решительно покачала головой — и тут же захихикала глубоким грудным смехом.
— Никогда. Так и вижу свою мать говорящей: «И кстати, Конни, у тебя есть сводный братец-«вертун», он где-то в Англии сейчас». Да она б умерла прежде!
— Помните парня по имени Стейси? — спросил Синкфилд.
— Джим Стейси. Ну конечно, я помню Джима. Моя мама одно время на него работала. — Она посмотрела на меня. — У вас хорошая память, мистер Лукас? Помните тот телефон, который я упомянула тогда — тот, по которому я звонила маме, чтобы сказать, что я благополучно добралась домой из школы? Это как раз номер Стейси.
— Я это уже выяснил.
— Вы виделись со Стейси?
Я кивнул.
— Да, я его видел.
— Все такой же клёвый, как всегда?
— Песня, а не человек, — сказал я.
— Так вот этот Стейси, — встрял Синкфилд. — Он знал, что вы в Вашингтоне. А знал он это потому, что ваша мать, прежде чем умереть, поручила отправить вам кое-что по почте. Вам — сюда, и Олтигбе — в Лондон. Мне в некотором роде интересно, что ж такое было в том послании от вашей мамы.
Она улыбнулась Синкфилду. Это была сладкая улыбка.
— Семейная Библия, лейтенант.
— Хм!.. Семейная Библия?
— Совершенно верно.
— А в настоящее время вы не храните ее где-нибудь тут, с собой?
— Я не так уж увлекаюсь Библиями, лейтенант. Особенно фамильными Библиями, принадлежавшими моей семье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— Здесь, в холле. Мне в этом холле уж не впервой коротать досуг.
Синкфилд посмотрел кругом.
— Не такое уж плохое местечко для ожидания. Особенно, если кто-то вам платит за него по пятьсот баксов в день.
Прежде чем Дейн успел ответить, я спросил его:
— А зачем миссис Эймс хочет меня видеть?
— Не знаю, — сказал он.
— Вы спрашивали?
— Спрашивал.
— И что она сказала?
— Ответила, что это важно, — сказал он. — Если уж быть точным, она сказала, что это жизненно важно.
— Тогда, я полагаю, мне лучше навестить ее.
— Да, — сказал Дейн, — я думаю, надо бы.
И я, и Синкфилд дружно уставились на Конни Мизелль, едва только она нам открыла. Не знаю, сколько точно времени мы на нее глазели, но, наверно, несколько секунд. На ней было белое платье из какого-то материала двойной вязки, но не думаю, что мы пялились бы менее напряженно, если б она открыла нам дверь голой. Она как-то так, таким вот странным образом, воздействовала на меня. Примерно таким же образом она воздействовала и на Синкфилда. Должно быть, такое действие она оказывала на большинство мужчин.
— Ого, — сказала она, — оба-двое! Как мило. Ну, входите.
Мы вошли и смотрели, как Конни усаживается на одну из кушеток-близнецов, расположенных по бокам от камина. Садилась она грациозно, как бы невзначай продемонстрировав при этом свои ноги. Затем она плавно взмахнула правой рукой и сказала:
— Думаю, вам обоим будет удобно на другой кушетке.
Мы оба уселись на вторую кушетку. Я ждал, что Синкфилд начнет, но он медлил. Он пожирал глазами Мизелль.
— Лейтенант? — сказала она.
— Да.
— Вы всегда берете с собой на задание репортера?
Синкфилд взглянул на меня. Во взгляде явственно читалось желание, чтоб я немедленно испарился.
— Ох, ну я не думаю, что Лукас здесь в качестве репортера, — сказал он.
— Неужели? — спросила она.
— Ну… по-моему… мне кажется, он тут вроде как историк.
— А не биограф ли — что-то вроде приснопамятного Джимми Босуэлла?
— Кто это — Джимми Босуэлл? — спросил у меня Синкфилд.
— Был такой много лет назад, повсюду следовал за парнем по имени Джонсон и записывал все, что тот ни скажет. Джонсон имел обыкновение изрекать по любому поводу разные остроумные фразы.
Синкфилд покачал головой.
— Не, я думаю, что Лукас все ж историк. Этакий любитель копаться в прошлом. Как вчера, когда он ездил в Лос-Анджелес, чтобы порыться в прошлом. В вашем прошлом, мисс Мизелль.
Она взглянула на меня.
— И что ж вы нашли, мистер Лукас? Надеюсь, ничего отвратительного?
— Нет, только обнаружил кое-какую ложь в том, что вы мне рассказывали.
Она рассмеялась.
— О, вы насчет того, что я говорила о своем происхождении из «вот такого вот среднего класса»? Да, при рассмотрении не очень-то похоже на средний класс, не так ли? А как бы вы обозначили мое происхождение? Ну, ведь не «из низших слоев», правда? Только не в этой стране. У нас, как мне порой кажется, можно быть или из совсем обнищавшего, бывшего среднего класса, или из богатых.
— А что плохого в том, чтобы быть из среднего класса? — спросил Синкфилд.
— Ничего, лейтенант, — сказала она. — Просто тоска.
— Вы бы назвали свою мать представителем среднего класса? — спросил он.
— Мою мать?
— Угу. Вашу мать.
— И что бы моя мама с этим делала?
— Ну, я всего лишь интересуюсь, что вы по ее поводу думаете, — сказал он.
— Я думаю, что она была моей матерью. И она делала это, насколько это было в ее силах, — ответила Конни.
— А ваш отец?
— Он учил меня играть на пианино, — сказала она. — И еще кое-каким вещам.
— Вам известно, где сейчас мистер Мизелль?
— Нет, — сказала она. — Они с мамой расстались много лет назад. Я не знаю, где он сейчас.
— А братья или сестры?
— Нет, — сказал она без колебаний. — У меня их нет. Что это у вас вопросы все о моей семье, лейтенант?
— Вы разве не знаете, что Игнатиус Олтигбе был ваш сводный брат? — сказал Синкфилд, и я не мог не отдать должное искусству, с каким он подвел к этому разговор. Конни Мизелль выглядела изумленной. Рот ее открылся, брови поползли вверх. Затем она нахмурилась. Так выглядят большинство людей, когда они чем-то поражены.
- Игнатиус? — спросила она с большой долей недоверия. — Мой сводный брат?!
— Именно об этом говорится в его свидетельстве о рождении, — сказал Синкфилд.
Какое-то время она обдумывала это, а потом засмеялась. Откинув голову назад, она смеялась, будто обнаружила что-то действительно забавное. Отсмеявшись, она быстро вытерла глаза — так что я не заметил, были ли там настоящие слезы — и сказала:
— Вы имеете в виду, что моя мать пошла в постель с черным мужчиной, когда-то давно, еще в начале сороковых?
— Очевидно, так, — сказал Синкфилд.
— Моя мама терпеть не могла черных, — сказала Конни Мизелль.
— Должно быть, на отца Олтигбе это не распространялось.
— Он ее, наверно, изнасиловал, — сказала она.
— И околачивался поблизости, чтобы сообщить ей свою фамилию, — Синкфилд покачал головой. — Как я сказал, едва ли она не переносила всех черных.
— Да уж, переносила она «вертунов», как же! — сказала Мизелль. — Так она их и называла — «вертуны». А еще она терпеть не могла «латиносов», и «узкоглазых», и «пархатых». У моей мамы была тьма предубеждений. — Она снова рассмеялась. — Никак не могу освоиться с мыслью: Игнатиус — мой сводный брат! Если б я знала, я б тогда сходила на его похороны.
— А мать никогда при вас о нем не упоминала? — спросил Синкфилд.
Она решительно покачала головой — и тут же захихикала глубоким грудным смехом.
— Никогда. Так и вижу свою мать говорящей: «И кстати, Конни, у тебя есть сводный братец-«вертун», он где-то в Англии сейчас». Да она б умерла прежде!
— Помните парня по имени Стейси? — спросил Синкфилд.
— Джим Стейси. Ну конечно, я помню Джима. Моя мама одно время на него работала. — Она посмотрела на меня. — У вас хорошая память, мистер Лукас? Помните тот телефон, который я упомянула тогда — тот, по которому я звонила маме, чтобы сказать, что я благополучно добралась домой из школы? Это как раз номер Стейси.
— Я это уже выяснил.
— Вы виделись со Стейси?
Я кивнул.
— Да, я его видел.
— Все такой же клёвый, как всегда?
— Песня, а не человек, — сказал я.
— Так вот этот Стейси, — встрял Синкфилд. — Он знал, что вы в Вашингтоне. А знал он это потому, что ваша мать, прежде чем умереть, поручила отправить вам кое-что по почте. Вам — сюда, и Олтигбе — в Лондон. Мне в некотором роде интересно, что ж такое было в том послании от вашей мамы.
Она улыбнулась Синкфилду. Это была сладкая улыбка.
— Семейная Библия, лейтенант.
— Хм!.. Семейная Библия?
— Совершенно верно.
— А в настоящее время вы не храните ее где-нибудь тут, с собой?
— Я не так уж увлекаюсь Библиями, лейтенант. Особенно фамильными Библиями, принадлежавшими моей семье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62