Только учтите, я вам ничего не советовал.
— Сам и доставай.
— Так он мне не продал. Послал меня. Может, решил, что я провокатор — откуда я знаю…
— Кто — он?
— Говорю, малый один, в Нижнем Городе. Шевчук такой. Мне один человек сказал…
Ветеринар, наверное, и сказал — подумал я. А вслух проговорил:
— Шевчук? Не Адам Шевчук случайно?
— Во-во! — обрадовался Ким. — Я так и думал, что ты его знаешь.
— Однокурсник он мой. Бывший.
Лицо у Кима сделалось совсем жалобным.
— Сходил бы, Лесь, а? Я денег не пожалею… Хороший кот, жалко… Уж такая умница…
Я вздохнул.
— Адрес хоть у тебя есть?
— Какой адрес? Он на станции очистки работает… Вот и весь адрес.
— Так он, небось, днем работает… Где я его сейчас найду?
— Ну, спросишь там… Лесь, ну, пожалуйста… Ты ж там свой, тебе скажут.
— Какой я свой — теперь-то…
Комбайнер на экране благодарил за доверие, рассказывал, как осваивал сложную машину и предлагал поделиться опытом… Кто-то за моей спиной пробормотал сквозь зубы «обезьяна дрессированная». Я обернулся — какой-то молодой парень, лица в темноте не видно.
— Как я работать буду? — ныл Ким. — Считать как? Когда душа об нем болит… об паразите этом…
Я помолчал, потом проговорил:
— Ладно… Но ничего не обещаю…
— А и не надо, — обрадовался Ким.
Комбайнера сменил парижский губернатор, опять что-то там про уборочную — его я уже не слушал.
* * *
Отвык я от Нижнего Города — все тут не так, даже лифты в муниципалках. Просто-напросто железные клети, и тянут их самые элементарные тросы. Почему-то они все время выходят у них из строя, эти лифты.
У винного ларька толклась компания подростков — все затянуты в черные кожаные куртки, все подстрижены чуть не наголо, даже девчонки, голоса у всех возбужденные, чуть визгливые. Я прошел мимо них беспрепятственно, хотя кто-то и свистел мне вслед. Но я был хоть и чужак, но свой чужак. Попадись им мажор, подумал я, живым бы он отсюда не ушел. И чего хотеть — согнали всех с низким ИТ в один район… А с другой стороны — где-то же они должны жить.
Никакой особой ностальгии у меня не было — только странное чувство узнавания, когда все кажется знакомым и одновременно немножко не таким.
Я выбрал в крохотном скверике скамейку почище и присел — подумать, осмотреться. Жара последние месяцы стояла невыносимая — даже в сумерках было видно, как по руслу Днепра расползаются языки отмелей, а от них тянется пышная зеленая муть. Берега поросли ивняком.
И тут я увидел церковь. Пожалуй, только на Подоле и встретишь действующие церкви — остальные превращены в музеи истории атеизма, в Софиевском соборе на всеобщее обозрение выставлены орудия пытки — с тех еще времен, когда в Испании действовала катакомбная инквизиция. Потом-то мажоры ее поприжали. Жестокость им претит — что верно, то верно.
Из распахнутых двустворчатых дверей на брусчатку падала заплата света. Я поднялся со скамейки и направился туда.
Этой церкви самое меньшее лет четыреста — а если верить учебникам истории, то и больше. Построена она в честь отражения нашествия. Вот он — князь Василий, избавитель наш, основатель правящей династии, его лик сияет с настенной росписи, и крылья за спиной вздыбились, точно паруса прогулочной яхты. А в правом верхнем углу Ярослав-заступник, прямой его потомок, а вон и гетман Богдан, приведший все северные области под руку мажоров — могучий человек, не уступающий Ярославу ни ростом, ни статью. И что это нынешняя государственная политика не в ладах с официальной религией, хоть убей не пойму — лучшей пропаганды Единения и придумать трудно. Но верхушка нынче помешалась на материализме, только и знает, что твердит, что нет таких вершин, которые не мог бы взять человек, а только и добились, что с души воротит от этого ханжества!
Немолодой, сутулый священник что-то там такое делал у алтаря — я растерянно топтался у него за спиной. Последний раз я был в действующей церкви, когда мне было года три от силы — бабка потащила. Помню, нам обоим потом влетело.
Я кашлянул, и священник обернулся. Он был еще старше, чем мне показалось.
— Вы нездешний, сын мой? — мягко спросил он.
Врать смысла не имело, и я сказал:
— Я из Верхнего Города.
— За чем вы пришли?
Я уже открыл, было, рот, чтобы сказать, что это не его дело, но тут священник мягко добавил:
— За утешением?
Я подумал.
— Не знаю. Пожалуй, что и так. Я… как бы это сказать… не вижу смысла.
— От вас ничего не требуется, — мягко сказал священник, — просто — поверить.
Я покачал головой.
— В том-то и беда, отец… я ведь не религиозен. Я ведь естественник. Там, где вы видите волю Божию, я вижу лишь… необходимость. Или хуже того — случайность.
— То, что мы называем случайностью, — сказал священник, — на деле может оказаться частью Божьего промысла.
И ведь этот проклятый твердолобый атеизм мажоров мне претит. Почему же я сопротивляюсь возможности поверить? Просто потому, что я знаю — как это на самом деле было? Но ведь нет никакого «на самом деле»…
— Тут, — сказал я, — я с вами согласен. Вполне. Не в этом дело… Церковь не признает за грандами первородного греха, верно, отец?
Священник поднял на меня прозрачные глаза.
— Грандам, — сказал он твердо, — первородный грех неведом ни в каком виде. Но и на них есть свой грех — иначе они бы не были изгнаны из рая… позже, чем люди. Но изгнаны.
— С чего бы? — сухо спросил я.
— Гордыня… — коротко ответил священник. — Когда гранды остались любимыми детьми Господа, они возгордились. Мы лучше людей — вот так сказали они. Мы почти равны самому Господу, а уж ангелам его — и подавно. Ибо мы и есть они… И мощь их была велика, и разгневался Господь, и низверг их на землю, и покарал всемирным потопом. Тогда уцелел лишь один из них — единственный, кто не был настолько горд, чтобы не поверить человеку. Ною. И взойти в ковчег. С тех пор гранды и люди — братья, и гранды пекутся о людях, как старшие братья — о младших.
— Это звучит довольно странно, — заметил я, — если учесть, что нынче мажоры не очень-то поощряют религию…
— Не надо путать теологию с текущей политикой, друг мой, — заметил священник, — тем более что в Государственном Совете немало и людей.
— Да, — сухо сказал я, — двадцать пять процентов. Соответственно квоте.
— А сколько бы вы хотели? — поинтересовался священник. — Пятьдесят? Или сто?
Тут только я сообразил, что батюшка вполне может быть человеком государственным — ходили слухи, что ты просто не можешь получить приход, если не ладишь с властями. Вода камень точит — святой отец донесет, выплывет на свет Божий наше с Кимом общее дело, то да се… тогда мне будет одна дорога — прямиком в Нижний Город, считать палочку Коха в отстойниках. Валька меня убьет.
Я сменил тему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Сам и доставай.
— Так он мне не продал. Послал меня. Может, решил, что я провокатор — откуда я знаю…
— Кто — он?
— Говорю, малый один, в Нижнем Городе. Шевчук такой. Мне один человек сказал…
Ветеринар, наверное, и сказал — подумал я. А вслух проговорил:
— Шевчук? Не Адам Шевчук случайно?
— Во-во! — обрадовался Ким. — Я так и думал, что ты его знаешь.
— Однокурсник он мой. Бывший.
Лицо у Кима сделалось совсем жалобным.
— Сходил бы, Лесь, а? Я денег не пожалею… Хороший кот, жалко… Уж такая умница…
Я вздохнул.
— Адрес хоть у тебя есть?
— Какой адрес? Он на станции очистки работает… Вот и весь адрес.
— Так он, небось, днем работает… Где я его сейчас найду?
— Ну, спросишь там… Лесь, ну, пожалуйста… Ты ж там свой, тебе скажут.
— Какой я свой — теперь-то…
Комбайнер на экране благодарил за доверие, рассказывал, как осваивал сложную машину и предлагал поделиться опытом… Кто-то за моей спиной пробормотал сквозь зубы «обезьяна дрессированная». Я обернулся — какой-то молодой парень, лица в темноте не видно.
— Как я работать буду? — ныл Ким. — Считать как? Когда душа об нем болит… об паразите этом…
Я помолчал, потом проговорил:
— Ладно… Но ничего не обещаю…
— А и не надо, — обрадовался Ким.
Комбайнера сменил парижский губернатор, опять что-то там про уборочную — его я уже не слушал.
* * *
Отвык я от Нижнего Города — все тут не так, даже лифты в муниципалках. Просто-напросто железные клети, и тянут их самые элементарные тросы. Почему-то они все время выходят у них из строя, эти лифты.
У винного ларька толклась компания подростков — все затянуты в черные кожаные куртки, все подстрижены чуть не наголо, даже девчонки, голоса у всех возбужденные, чуть визгливые. Я прошел мимо них беспрепятственно, хотя кто-то и свистел мне вслед. Но я был хоть и чужак, но свой чужак. Попадись им мажор, подумал я, живым бы он отсюда не ушел. И чего хотеть — согнали всех с низким ИТ в один район… А с другой стороны — где-то же они должны жить.
Никакой особой ностальгии у меня не было — только странное чувство узнавания, когда все кажется знакомым и одновременно немножко не таким.
Я выбрал в крохотном скверике скамейку почище и присел — подумать, осмотреться. Жара последние месяцы стояла невыносимая — даже в сумерках было видно, как по руслу Днепра расползаются языки отмелей, а от них тянется пышная зеленая муть. Берега поросли ивняком.
И тут я увидел церковь. Пожалуй, только на Подоле и встретишь действующие церкви — остальные превращены в музеи истории атеизма, в Софиевском соборе на всеобщее обозрение выставлены орудия пытки — с тех еще времен, когда в Испании действовала катакомбная инквизиция. Потом-то мажоры ее поприжали. Жестокость им претит — что верно, то верно.
Из распахнутых двустворчатых дверей на брусчатку падала заплата света. Я поднялся со скамейки и направился туда.
Этой церкви самое меньшее лет четыреста — а если верить учебникам истории, то и больше. Построена она в честь отражения нашествия. Вот он — князь Василий, избавитель наш, основатель правящей династии, его лик сияет с настенной росписи, и крылья за спиной вздыбились, точно паруса прогулочной яхты. А в правом верхнем углу Ярослав-заступник, прямой его потомок, а вон и гетман Богдан, приведший все северные области под руку мажоров — могучий человек, не уступающий Ярославу ни ростом, ни статью. И что это нынешняя государственная политика не в ладах с официальной религией, хоть убей не пойму — лучшей пропаганды Единения и придумать трудно. Но верхушка нынче помешалась на материализме, только и знает, что твердит, что нет таких вершин, которые не мог бы взять человек, а только и добились, что с души воротит от этого ханжества!
Немолодой, сутулый священник что-то там такое делал у алтаря — я растерянно топтался у него за спиной. Последний раз я был в действующей церкви, когда мне было года три от силы — бабка потащила. Помню, нам обоим потом влетело.
Я кашлянул, и священник обернулся. Он был еще старше, чем мне показалось.
— Вы нездешний, сын мой? — мягко спросил он.
Врать смысла не имело, и я сказал:
— Я из Верхнего Города.
— За чем вы пришли?
Я уже открыл, было, рот, чтобы сказать, что это не его дело, но тут священник мягко добавил:
— За утешением?
Я подумал.
— Не знаю. Пожалуй, что и так. Я… как бы это сказать… не вижу смысла.
— От вас ничего не требуется, — мягко сказал священник, — просто — поверить.
Я покачал головой.
— В том-то и беда, отец… я ведь не религиозен. Я ведь естественник. Там, где вы видите волю Божию, я вижу лишь… необходимость. Или хуже того — случайность.
— То, что мы называем случайностью, — сказал священник, — на деле может оказаться частью Божьего промысла.
И ведь этот проклятый твердолобый атеизм мажоров мне претит. Почему же я сопротивляюсь возможности поверить? Просто потому, что я знаю — как это на самом деле было? Но ведь нет никакого «на самом деле»…
— Тут, — сказал я, — я с вами согласен. Вполне. Не в этом дело… Церковь не признает за грандами первородного греха, верно, отец?
Священник поднял на меня прозрачные глаза.
— Грандам, — сказал он твердо, — первородный грех неведом ни в каком виде. Но и на них есть свой грех — иначе они бы не были изгнаны из рая… позже, чем люди. Но изгнаны.
— С чего бы? — сухо спросил я.
— Гордыня… — коротко ответил священник. — Когда гранды остались любимыми детьми Господа, они возгордились. Мы лучше людей — вот так сказали они. Мы почти равны самому Господу, а уж ангелам его — и подавно. Ибо мы и есть они… И мощь их была велика, и разгневался Господь, и низверг их на землю, и покарал всемирным потопом. Тогда уцелел лишь один из них — единственный, кто не был настолько горд, чтобы не поверить человеку. Ною. И взойти в ковчег. С тех пор гранды и люди — братья, и гранды пекутся о людях, как старшие братья — о младших.
— Это звучит довольно странно, — заметил я, — если учесть, что нынче мажоры не очень-то поощряют религию…
— Не надо путать теологию с текущей политикой, друг мой, — заметил священник, — тем более что в Государственном Совете немало и людей.
— Да, — сухо сказал я, — двадцать пять процентов. Соответственно квоте.
— А сколько бы вы хотели? — поинтересовался священник. — Пятьдесят? Или сто?
Тут только я сообразил, что батюшка вполне может быть человеком государственным — ходили слухи, что ты просто не можешь получить приход, если не ладишь с властями. Вода камень точит — святой отец донесет, выплывет на свет Божий наше с Кимом общее дело, то да се… тогда мне будет одна дорога — прямиком в Нижний Город, считать палочку Коха в отстойниках. Валька меня убьет.
Я сменил тему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25