— услужливо подсказал я.
— Да… нет… Просто я не хочу, чтобы кто-то еще пострадал…
Куда уж больше, подумал я. А вслух сказал:
— Никто и не пострадает. Напротив… Если удастся… ты предотвратишь преступление. Против человечества.
— Преступление Против Человечества! — Я отчетливо услышал, как он это произнес — каждое слово с большой буквы. Господи, подумал я, да он же еще совсем мальчишка… Ну, ладно, не совсем мальчишка… Все равно…
— Мне случайно удалось раздобыть кое-какие очень серьезные материалы, — я говорил спокойно, стараясь сбить с него этот избыточный аффект, — их нужно передать в американское посольство. Сам я не могу — нужно кое-что сделать… Да и шансов у тебя больше.
Он задумался. Видно, пришел в себя и сейчас прикидывал варианты. Мажору легче связаться с посольскими, чем человеку, — какое-нибудь общество Евразийско-Американской дружбы или культурный центр, куда людям путь, в общем, заказан…
— Пожалуй… Да, наверное, это возможно. А кому передать?
— Все равно — кому. Хоть мажору, хоть человеку. Не важно.
Надеюсь, у них найдется оборудование, чтобы прослушать эту пленку — говорят, у американцев такая техника, что нам и не снилась…
Я вложил ему в ладонь кассету.
— Тогда действуй.
— А… Что там? — недоуменно спросил он.
— Неважно. Ты просто передай, и все. Но сам… не через кого-то, сам. Американцу. Понял? Не нашему — только американцу! И не говори никому…
— Да я понял.
— Надеюсь.
Он помолчал. Потом спросил:
— Это и, правда, так важно?
— Да, — устало согласился я, — правда. Ну, беги — не нужно, чтобы нас видели вместе…
Он так и рванул — аж крылья захлопали. А я поспешил в Центр. Хоть бы Гарик был еще там — может, его вызвали в какие-то высшие инстанции, раз такое творится. Шевчук мне этого не простит — навести на них контору… ладно, потом разберемся… Если будет время…
* * *
— Ты выдвигаешь очень серьезные обвинения, — сказал Гарик.
Окна в помещении были заклеены липкой лентой — крест-накрест. Они что ж, ожидают еще взрывов? Аскольд их припугнул?
Я сказал:
— Еще бы… А как бы ты поступил на моем месте? Позволил бы тащить себя на бойню?
Он пожал плечами.
— Пока еще я на своем… А если это провокация?
— Тебе решать, Георгий. Тем более, есть доказательства.
— Эта пленка? А где она — у тебя?
— Разумеется, нет. Не такой я дурак. Я передал ее американцам.
— Что? — Гарик явно заинтересовался. — В посольство?
— Ага.
— Ну и глупо… — сказал он без должной уверенности в голосе. — Пленка может быть подделкой… От них всего можно ожидать, от этих бандитов — это ж нелюди.
«Сам— то ты кто?» -чуть было не спросил я. Но сказал только:
— Эта женщина… если она еще жива… допросите ее.
— Сдаешь ее мне, значит? — ядовито спросил он.
— Лучше тебе, чем Аскольду. Какой у меня выбор?
Как всегда, подумал я, как всегда; между большей и меньшей подлостью.
Он молчал. Потом стал накручивать диск телефона — я ждал, прикусив губу. А если я ошибался, и он под крылом Аскольда? Тогда все… конец…
Но он сказал:
— Машину к подъезду. Шофер свободен — я поведу сам.
И уже мне:
— Ладно. Поехали.
… Я забрался в машину. Какое-то время Гарик рулил молча, потом повернулся ко мне:
— Так что, вы там из Аскольда какого-то палача народов сделали?
Я пожал плечами.
Он задумчиво продолжил:
— То, что он предлагал… казалось разумным… В сущности, попечительские комитеты действуют нескоординировано… Порою нас прижимают из личных амбиций, из каких-то частных соображений.
— Он сосредоточил в своих руках слишком большую власть.
— Сама по себе власть еще не катастрофа. Вспомни, при Петре… Самодур? Самодержец, милый мой! В сущности, он же тогда положил начало Евразийскому Союзу.
— А сколько народу он положил, ваш Петр?
— Так он же грандов не меньше, чем людей, прижал.
Я ухмыльнулся:
— Это, разумеется, говорит в его пользу…
Гарик, казалось, не слышал.
— Я сам за Аскольда голосовал. Хотя мой комитет по его плану следовало упразднить… Он ратовал за самоуправление — по крайней мере, местное, за централизацию…
— Я не хочу централизованно отправляться в резервацию. Чтобы как в Китае? Нет уж, спасибо!
— Да откуда ты знаешь, как оно там в Китае? Никто же наверняка не знает.
— Вот это, — сухо сказал я, — меня и беспокоит.
Он покачал головой.
— Знаешь, что меня поражает? Чуть ли не тысячу лет живем бок о бок, а кое-где и больше — и что? Чуть обстановка обостряется — мы виноваты! Террористке, бабе этой истеричной, ты поверил. Что ты из нас захватчиков делаешь? Завоевателей? А то не знаешь, как оно было. Да предки ваши, чтобы от набегов спастись, сами к нам на коленях приползли — приходите, мол, правьте! Детей своих продавали… да что там продавали — подкидывали, чтобы лишний рот не кормить…
— Хватит, Гарик… Нечего тут мне пропагандировать… Без того тошно.
Высшее существо он из себя корчит… Благодетеля. Господи, да если бы не этот их странный облик — не помогли бы им никакие аэростаты… Ничего бы не помогло. Вырезали бы, они бы и пикнуть не успели…
Машина притормозила у кордона. Толпа почти разбрелась — словно кто-то резко повернул выключатель. Лишь с той стороны оцепления бродили возбужденные, затянутые в черную кожу подростки. Патрульные демонстративно их игнорировали. Дождь кончился, солнце уже садилось, и деревья на углу, казалось, были охвачены пламенем. Вода была как жидкое золото, мосты, перекинутые над Днепром, растворялись в этом огне.
Гарик опустил боковое стекло и высунулся наружу, но патрульные уже расступились, увидев номера.
— Куда теперь? — спросил он, выруливая на середину горбатой мостовой.
— К «Човену».
— А… — Он укоризненно покачал головой. — Опять этот Себастиан.
— Да не при чем тут Себастиан. Он и не знал ничего.
— Надо же, — проговорил Гарик недоверчиво.
Улочка была слишком узкой, чтобы шикарный автомобиль Гарика мог протиснуться, — мы оставили машину на углу.
Только бы она была жива, подумал я, говорят, Шевчук чудотворец, замечательный врач, но он же не всесилен.
У двери, ведущей в галерею, мы остановились.
На улице было пусто — она всегда не была особенно оживленной, но сейчас даже окна закрыты наглухо. Занавески повсюду задернуты.
— Ну? — сказал Гарик.
Я молчал.
Дверь в галерею была заперта, и на замке красовалась большая сургучная печать.
* * *
— Они успели раньше, — сказал я уныло. — Люди Аскольда.
— Похоже на то, — голос Гарика звучал невыразительно.
Я ударил ладонью по двери. Деревянная панель отозвалась мягким гулом.
— Шевчук… Бучко… они же всех уничтожат! Аскольду не нужны свидетели!
Гарик вздохнул.
— Лесь, — сказал он в этой своей дурацкой манере: терпеливо, точно ребенку, — ты же понимаешь… у меня нет никаких оснований ни в чем обвинять Аскольда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Да… нет… Просто я не хочу, чтобы кто-то еще пострадал…
Куда уж больше, подумал я. А вслух сказал:
— Никто и не пострадает. Напротив… Если удастся… ты предотвратишь преступление. Против человечества.
— Преступление Против Человечества! — Я отчетливо услышал, как он это произнес — каждое слово с большой буквы. Господи, подумал я, да он же еще совсем мальчишка… Ну, ладно, не совсем мальчишка… Все равно…
— Мне случайно удалось раздобыть кое-какие очень серьезные материалы, — я говорил спокойно, стараясь сбить с него этот избыточный аффект, — их нужно передать в американское посольство. Сам я не могу — нужно кое-что сделать… Да и шансов у тебя больше.
Он задумался. Видно, пришел в себя и сейчас прикидывал варианты. Мажору легче связаться с посольскими, чем человеку, — какое-нибудь общество Евразийско-Американской дружбы или культурный центр, куда людям путь, в общем, заказан…
— Пожалуй… Да, наверное, это возможно. А кому передать?
— Все равно — кому. Хоть мажору, хоть человеку. Не важно.
Надеюсь, у них найдется оборудование, чтобы прослушать эту пленку — говорят, у американцев такая техника, что нам и не снилась…
Я вложил ему в ладонь кассету.
— Тогда действуй.
— А… Что там? — недоуменно спросил он.
— Неважно. Ты просто передай, и все. Но сам… не через кого-то, сам. Американцу. Понял? Не нашему — только американцу! И не говори никому…
— Да я понял.
— Надеюсь.
Он помолчал. Потом спросил:
— Это и, правда, так важно?
— Да, — устало согласился я, — правда. Ну, беги — не нужно, чтобы нас видели вместе…
Он так и рванул — аж крылья захлопали. А я поспешил в Центр. Хоть бы Гарик был еще там — может, его вызвали в какие-то высшие инстанции, раз такое творится. Шевчук мне этого не простит — навести на них контору… ладно, потом разберемся… Если будет время…
* * *
— Ты выдвигаешь очень серьезные обвинения, — сказал Гарик.
Окна в помещении были заклеены липкой лентой — крест-накрест. Они что ж, ожидают еще взрывов? Аскольд их припугнул?
Я сказал:
— Еще бы… А как бы ты поступил на моем месте? Позволил бы тащить себя на бойню?
Он пожал плечами.
— Пока еще я на своем… А если это провокация?
— Тебе решать, Георгий. Тем более, есть доказательства.
— Эта пленка? А где она — у тебя?
— Разумеется, нет. Не такой я дурак. Я передал ее американцам.
— Что? — Гарик явно заинтересовался. — В посольство?
— Ага.
— Ну и глупо… — сказал он без должной уверенности в голосе. — Пленка может быть подделкой… От них всего можно ожидать, от этих бандитов — это ж нелюди.
«Сам— то ты кто?» -чуть было не спросил я. Но сказал только:
— Эта женщина… если она еще жива… допросите ее.
— Сдаешь ее мне, значит? — ядовито спросил он.
— Лучше тебе, чем Аскольду. Какой у меня выбор?
Как всегда, подумал я, как всегда; между большей и меньшей подлостью.
Он молчал. Потом стал накручивать диск телефона — я ждал, прикусив губу. А если я ошибался, и он под крылом Аскольда? Тогда все… конец…
Но он сказал:
— Машину к подъезду. Шофер свободен — я поведу сам.
И уже мне:
— Ладно. Поехали.
… Я забрался в машину. Какое-то время Гарик рулил молча, потом повернулся ко мне:
— Так что, вы там из Аскольда какого-то палача народов сделали?
Я пожал плечами.
Он задумчиво продолжил:
— То, что он предлагал… казалось разумным… В сущности, попечительские комитеты действуют нескоординировано… Порою нас прижимают из личных амбиций, из каких-то частных соображений.
— Он сосредоточил в своих руках слишком большую власть.
— Сама по себе власть еще не катастрофа. Вспомни, при Петре… Самодур? Самодержец, милый мой! В сущности, он же тогда положил начало Евразийскому Союзу.
— А сколько народу он положил, ваш Петр?
— Так он же грандов не меньше, чем людей, прижал.
Я ухмыльнулся:
— Это, разумеется, говорит в его пользу…
Гарик, казалось, не слышал.
— Я сам за Аскольда голосовал. Хотя мой комитет по его плану следовало упразднить… Он ратовал за самоуправление — по крайней мере, местное, за централизацию…
— Я не хочу централизованно отправляться в резервацию. Чтобы как в Китае? Нет уж, спасибо!
— Да откуда ты знаешь, как оно там в Китае? Никто же наверняка не знает.
— Вот это, — сухо сказал я, — меня и беспокоит.
Он покачал головой.
— Знаешь, что меня поражает? Чуть ли не тысячу лет живем бок о бок, а кое-где и больше — и что? Чуть обстановка обостряется — мы виноваты! Террористке, бабе этой истеричной, ты поверил. Что ты из нас захватчиков делаешь? Завоевателей? А то не знаешь, как оно было. Да предки ваши, чтобы от набегов спастись, сами к нам на коленях приползли — приходите, мол, правьте! Детей своих продавали… да что там продавали — подкидывали, чтобы лишний рот не кормить…
— Хватит, Гарик… Нечего тут мне пропагандировать… Без того тошно.
Высшее существо он из себя корчит… Благодетеля. Господи, да если бы не этот их странный облик — не помогли бы им никакие аэростаты… Ничего бы не помогло. Вырезали бы, они бы и пикнуть не успели…
Машина притормозила у кордона. Толпа почти разбрелась — словно кто-то резко повернул выключатель. Лишь с той стороны оцепления бродили возбужденные, затянутые в черную кожу подростки. Патрульные демонстративно их игнорировали. Дождь кончился, солнце уже садилось, и деревья на углу, казалось, были охвачены пламенем. Вода была как жидкое золото, мосты, перекинутые над Днепром, растворялись в этом огне.
Гарик опустил боковое стекло и высунулся наружу, но патрульные уже расступились, увидев номера.
— Куда теперь? — спросил он, выруливая на середину горбатой мостовой.
— К «Човену».
— А… — Он укоризненно покачал головой. — Опять этот Себастиан.
— Да не при чем тут Себастиан. Он и не знал ничего.
— Надо же, — проговорил Гарик недоверчиво.
Улочка была слишком узкой, чтобы шикарный автомобиль Гарика мог протиснуться, — мы оставили машину на углу.
Только бы она была жива, подумал я, говорят, Шевчук чудотворец, замечательный врач, но он же не всесилен.
У двери, ведущей в галерею, мы остановились.
На улице было пусто — она всегда не была особенно оживленной, но сейчас даже окна закрыты наглухо. Занавески повсюду задернуты.
— Ну? — сказал Гарик.
Я молчал.
Дверь в галерею была заперта, и на замке красовалась большая сургучная печать.
* * *
— Они успели раньше, — сказал я уныло. — Люди Аскольда.
— Похоже на то, — голос Гарика звучал невыразительно.
Я ударил ладонью по двери. Деревянная панель отозвалась мягким гулом.
— Шевчук… Бучко… они же всех уничтожат! Аскольду не нужны свидетели!
Гарик вздохнул.
— Лесь, — сказал он в этой своей дурацкой манере: терпеливо, точно ребенку, — ты же понимаешь… у меня нет никаких оснований ни в чем обвинять Аскольда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25