Да что там! Если б я сделалась вашей женой, вы бы меня за первую же провинность удушили ночью подушкой, как мавр в трагедии, которая вам так нравится. Как, бишь, звали его жену, Дездемона? Непременно удушила бы, у вас и глаза, как у Отелло.
- Пожалуй, что удушил бы, - согласился полковник.
- Ну, а мне такой конец вовсе не по вкусу. Я собираюсь дожить до ста лет и побывать еще на десяти тысячах раутов и балов и играть в карты каждый вечер до самого тысяча восьмисотого года. И я хочу везде быть первой, сэр, и хочу, чтобы мне льстили и говорили любезности, а от вас я этого никогда не слышу, и хочу смеяться и веселиться, а на вас как взглянешь, никакое веселье на ум нейдет, и хочу карету шестеркой или восьмеркой, и бриллианты, и новое платье каждую неделю, и чтобы люди говорили: "Смотрите, вот герцогиня! Как хороша нынче ее светлость! Дорогу Madame l'Ambassadrice d'Angleterre! Супруге английского посла (франц.). Карету ее сиятельства!" - вот чего я хочу. А вы... вам нужна жена, которая будет подавать вам туфли и ночной колпак, и сидеть у ваших ног, и ахать и охать, слушая ваших Шекспиров и Мильтонов и прочий вздор. Маменька - вот для вас самая подходящая жена, будь вы чуть постарше; впрочем, по виду вы на десять лет старше ее, да, да, противный, насупленный старикашка! Сидели бы вдвоем и ворковали бы, пара стареньких голубков на жердочке. А у меня есть крылья, и я хочу летать, сэр. - И она раскинула свои прекрасные руки, словно в самом: деле могла вспорхнуть и улететь, как та хорошенькая "гори", в которую влюблен был путешественник в книжке.
- А что на это скажет ваш Питер Уилкинс? - спросил Эсмонд, которому прекрасная Беатриса всего милее казалась, когда бывала в задорном расположении духа и высмеивала его.
- Герцогиня знает свое место, - со смехом отвечала она. - У меня ведь есть уже готовый сын тридцати лет от роду - милорд Арран, и, кроме того, четыре дочки. Вот-то будут шипеть от злости, когда я сяду хозяйкой во главе стола! Но я даю им на это один только месяц; через месяц все четыре будут обожать меня, и лорд Арран тоже, и не только они, но и все вассалы его светлости и все его единомышленники в Шотландии. Так я задумала; а когда я что задумаю, значит, так оно и будет. Его светлость - первый джентльмен в Европе, и мне угодно составить его счастье. А когда вернется король, можете рассчитывать на мое покровительство, кузен Эсмонд, потому что король должен вернуться и вернется; я сама привезу его из Версаля, хотя бы для этого пришлось спрятать его под своим кринолином.
- Хочу верить, что вы будете счастливы в свете, Беатриса, - вздохнув, сказал Эсмонд. - Мне ведь можно называть вас Беатрисой, покуда вы еще не сделались миледи герцогинею? А уж тогда я только буду отвешивать почтительные поклоны вашей светлости.
- Пожалуйста, Гарри, без вздохов и без насмешек,сказала она. - Я очень благодарна его светлости за его доброту, да, именно благодарна; и намерена носить его славное имя с подобающим достоинством. Я не говорю, что он покорил мое сердце, но я обязана ему уважением, послушанием и признательностью - все это я ему обещала, но только это; и его благородное сердце этим удовлетворилось. Он знает обо мне все - даже историю моего обручения с этим несчастным, которого я не могла себя заставить полюбить и которому охотно вернула его слово, радуясь, что могу получить назад свое. Мне двадцать пять лет...
- Двадцать шесть, дорогая, - сказал Эсмонд.
- Двадцать пять, сэр; мне угодно считать, что двадцать пять; и за восемь лет я ни разу не встретила мужчины, который затронул бы мое сердце. Пожалуй... да, пожалуй, вам это однажды удалось, Гарри, хоть и очень ненадолго; это было, когда вы приехали из Лилля после вашей дуэли с негодяем Мохэном, которая спасла жизнь Фрэнку. Мне тогда показалось, что я могу полюбить вас; матушка умоляла меня об этом чуть не на коленях, и я поддалась - на один день. Но потом я снова почувствовала прежний холод и прежний страх - я ведь боюсь вас, Гарри, боюсь вашей меланхолии, и я была рада, когда вы уехали, и дала слово лорду Эшбернхэму, только чтобы больше не возвращаться мыслью к вам, - вот, если хотите знать правду. Вы для меня, должно быть, слишком хороши. Я не могла бы дать вам счастья и только извелась бы понапрасну, стараясь любить вас. Но если бы вы попросили моей руки в тот день, когда мы опоясали вас шпагой, ваше желание исполнилось бы, сэр, и за это время мы уже успели бы сделать друг друга несчастными. Я тогда нарочно весь вечер проболтала с глупым лордом Эшбернхэмом, чтобы позлить вас и маменьку, и, кажется, мне это удалось. Как легко говоришь сейчас обо всем этом! Кажется, будто тысяча лет прошла с тех пор, и хотя мы с вами сидим в одной комнате, нас разделяет высокая - высокая стена. Милый мой, добрый, преданный, скучный кузен! Я вас все-таки очень люблю, сэр, и горжусь вами, и знаю, что вы очень добрый и очень верный друг и что вы настоящий джентльмен, несмотря на... несмотря на маленькое неблагополучие в вашей родословной, добавила она, лукаво тряхнув головой. - А теперь, сэр, - сказала она, церемонно приседая, - нам больше не следует беседовать с вами иначе как в присутствии маменьки, потому что его светлость не слишком вас жалует, а он ревнив, как мавр из вашей любимой трагедии.
Хотя самая ласковость, с которой были сказаны эти слова, пронзила мистера Эсмонда острой болью, он ничем не выдал наружно своего страдания (что впоследствии подтверждала ему сама Беатриса) и, отлично управляя собой, ответил с безмятежной улыбкой:
- Я еще не сказал своего последнего слова, дорогая моя, и потому беседа наша не может считаться оконченной. Вот, кстати, и матушка ваша (в самом деле, леди Каслвуд в эту минуту вошла в комнату, и Эсмонд, прочтя выражение тревоги в ее милых чертах, поспешил встать и почтительно поцеловать ей руку). Пусть миледи также услышит мое последнее слово; тайны тут нет, это лишь прощальное благословение в придачу к свадебному подарку от пожилого джентльмена, вашего опекуна; я привык смотреть на себя как на опекуна всей семьи, и мне кажется, я уже так стар, что всем вам гожусь в дедушки. А потому, как дед и опекун, я прошу миледи герцогиню принять от меня свадебный подарок - бриллианты, которые оставила мне в наследство вдова моего отца. Год тому назад я мечтал подарить их Беатрисе Эсмонд, но они и герцогине сделают честь, хотя для прекраснейшей женщины в мире их игра недостаточно хороша. - С этими словами он достал из кармана футляр, в котором хранились бриллианты, и поднес его своей родственнице.
У нее вырвался крик восторга - камни и в самом деле были дивной красоты и ценности также немалой; и минуту спустя ожерелье уже сверкало там, где, в прелестной поэме мистера Попа, поблескивает крест Белинды, и украшало собою самую белую и самую стройную шейку в Англки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168