Завершив исследования, она констатировала:
– Блох, вроде, нет.
Кот, с удовольствием принимая внимание человека, издавал урчащие звуки, озорничая, пробовал на зуб ласкающую руку и думал: «Блохи. Блохи лишь у ослабленных животных. Мне это не позволительно. Я должен быть сильным по долгу службы. Блохи – это не для меня». Появление Фёдора привнесло ещё большую теплоту в обстановку. Рубина рассказывала о положении дел в Молдавии, спрашивала о ситуации и ценах в России. Отвечала всё больше Мария Петровна. Попытки цыганки разговорить своих новых знакомых не увенчались успехом: они уже слишком много знали, чтобы можно было сотрясать воздух пустым рассуждениями или передавать информацию кому попало.
Глава 15
«Я считала себя доброй, сердечной, счастливой. Теперь я кажусь себе злой. Моя разыгравшаяся фантазия рисует страшные образы. Или, быть может, я схожу с ума? Порой мне кажется, что вместо рта у меня пасть с острыми и большими зубами, а с клыков капает обильная слюна. Я уверена, что могу быть безжалостной, жестокой. Как это всё может жить во мне? Так какая же я на самом-то деле?
Я помню, как нравилось мне ощущать себя почти волшебной феей, почти что богиней доброты, а теперь, захватывает восторг, когда представляю свои зубы, вонзившиеся в его тело. Так что я за зверь такой, что за чудовище, которое недавно представляло себя совершенством? Или так у всех, но только никто не признаётся, не рассказывает об этом другим? Как же узнать? У кого бы спросить?
Да разве можно кому-нибудь верить?! Любимый, единственный, умный! Как мог оказаться ты таким гадом? Как мог не зайти, не спросить, как дела? Я же знаю, ты рядом, а делать десять шагов в мою сторону не в состоянии! Почему же так всё? Почему?
А как я могу быть такой дрянью? Господи, ты же есть, я же чувствую! Помоги мне, Всесильный!»
Сонечка отбросила ручку и, закрыв руками лицо, скорчилась над столом, подвывая, постанывая.
Мария Петровна с любовью смотрела на любимый смородиновый куст, набравший силу и красоту, щедро плодоносящий, радующий неизменно седьмой год к ряду. Из открытого окна комнаты дочери раздались звуки, больно резанувшие материнское сердце. Состояние успокоения сменилось кратковременным смятением, быстро переходящим в острую жалость и растерянные попытки разума найти средство, способное поддержать ребёнка в такой не детской ситуации.
«Что я могу ей сказать? Я, похоронившая рано спившегося мужа, одинокая, больная, ничего не видевшая в жизни? Как я могу поддержать её, девочку, пытающуюся вырваться из этого круга?» Мать, глядя невидящими глазами под ноги, топталась под окном, слушая стоны, не зная, что предпринять. Пришла на память бабушка, пережившая две отечественные войны, и не потерявшая в них мужа, которая всегда бормотала под нос «Отче наш». И, вспоминая её тембр голоса, её интонации и состояние, Мария Петровна вслух начала подражать манере искусной в чтении молитв прародительнице. Она и не заметила в старательных попытках восстановить в памяти мастерство общения с Высшим своих предков, как звуки из окна доноситься перестали, а вместо них, появилось и уже с минуту гремело изумлением заплаканное лицо дочери, почти выпадающей из дома в огород.
– Мамочка, милая, ты что? С тобой всё хорошо?
– Да, лишь бы с тобой было хорошо, дорогая моя.
Через пятнадцать минут обе женщины пили чай на маленькой и захламлённой террасе. Мать пытливо заглядывала в заплаканные глаза дочери, растерянно соображая, что можно было бы сказать, посоветовать. Сонечке почему-то стало легче и спокойнее рассуждать самой с собой о себе же, и она даже решилась озвучить своё состояние:
– Знаешь, мам, мне кажется, что я очень старая.
– Что ты говоришь такое! Мне уж сорок, а я себе старой совсем не кажусь! Хоть и болит всё почитай.
– Да я не об этом!
– О чём же?
– Не знаю. Возраст здесь не при чём.
– Не пугай меня, деточка моя!
– Ты послушай! Я будто бы вижу и понимаю всё очень глубоко, не так как другие. Я и в школе-то чувствовала, что не такая, как все. Я как будто бы могу заглянуть дальше и быстрее всех. Как будто бы знаю больше других только не знаю что именно.
Мать, не выдержав этих высоких материй, резко заметила:
– Знаешь больше других, а забеременела от чужого мужика, как и не каждая другая сумеет!
– Мама! Ты не хочешь меня понять! При чём здесь это! А, может, и это мне помогло! Я столько пережила! Я так страдаю! Ты не знаешь ничего!
– Так расскажи!
– Я пытаюсь. Ты не слушаешь!
– Я слушаю, слушаю.
– Я о душе говорю.
– Понимаю.
– Ведь души-то у всех разные! Мне досталась старая душа, наверно.
– Досталась. А я-то глупая думала, что самое главное в человеке – это душа и есть. То, что есть ты – так это и есть душа, которая в теле живёт. А у тебя вроде бы, как телу душа досталась.
– Да какая разница, мама! Главное, что я – это и тело и душа, вместе.
– Это понятно. Дальше давай.
– Есть люди плохие, есть хорошие. Это потому, что души плохие, или хорошие. А я не плохая и не хорошая. Я всякая быть могу, потому что очень старая, и видимо, много скиталась где-то.
– Что-то ты городишь, милая моя, не пойму. Ты что, демон, что ли скитающийся? Как душа твоя может скитаться? Она же в теле живёт.
– Она же там не всегда жила. И не всегда жить будет. И вообще, Серёжа говорил, что души много раз приходят на Землю, отрабатывая свою карму.
– А. Серёжа опять. Вот я ему яйца-то оторву, Серёже твоему, твоя душа сразу и помолодеет и скитаться перестанет!
– Мама! Ты ничего не поняла! Не надо мне его яиц! Что ты сразу – «яйца»! Он мне много интересного рассказывал, а всё остальное второстепенно!
– Второстепенно? Беременность – это второстепенно? Хорошо, что так всё закончилось. А если бы рожать? Как ты со своей старой душой Евдокие в глаза бы смотрела?
– Я надеялась, что Серёжа всё сам с ней решит.
– Надеялась. Душа старая, мудрая, а решит всё Серёжа. Так зачем же тебе твоя мудрая старость? Ты не противоречишь себе, девочка?
– Спасибо, мама. Я, кажется, всё поняла.
В хаосе состояний и мыслей стал намечаться порядок, собирающийся, структурирующийся вокруг спасительной маминой подсказки. Разбросанные, недодуманные, не увенчанные выводами мыслеформы стали подтягиваться к стержню с названием «мудрость».
«Вот… Вот, это где-то здесь. Мудрость. Я же мудрая, я чувствую, знаю даже. Я уверена! Так и надо жить, как мудрая! Сама! Ни на кого не опираться в своих решениях! Не доверять никому, даже мужчине, которого люблю! Он же просто человек! Что он может лучше, чем я?! Он ошибается также, как и все люди! Как я так смогла довериться ему?! Старше он меня возрастом? Это меня обмануло? Да, вроде бы, нет. Он обладает большими знаниями. Вот и всё! Всё!»
– Мне надо учиться, мама.
– Господи, Слава тебе!
– У меня еще есть время поступить в этом году.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Блох, вроде, нет.
Кот, с удовольствием принимая внимание человека, издавал урчащие звуки, озорничая, пробовал на зуб ласкающую руку и думал: «Блохи. Блохи лишь у ослабленных животных. Мне это не позволительно. Я должен быть сильным по долгу службы. Блохи – это не для меня». Появление Фёдора привнесло ещё большую теплоту в обстановку. Рубина рассказывала о положении дел в Молдавии, спрашивала о ситуации и ценах в России. Отвечала всё больше Мария Петровна. Попытки цыганки разговорить своих новых знакомых не увенчались успехом: они уже слишком много знали, чтобы можно было сотрясать воздух пустым рассуждениями или передавать информацию кому попало.
Глава 15
«Я считала себя доброй, сердечной, счастливой. Теперь я кажусь себе злой. Моя разыгравшаяся фантазия рисует страшные образы. Или, быть может, я схожу с ума? Порой мне кажется, что вместо рта у меня пасть с острыми и большими зубами, а с клыков капает обильная слюна. Я уверена, что могу быть безжалостной, жестокой. Как это всё может жить во мне? Так какая же я на самом-то деле?
Я помню, как нравилось мне ощущать себя почти волшебной феей, почти что богиней доброты, а теперь, захватывает восторг, когда представляю свои зубы, вонзившиеся в его тело. Так что я за зверь такой, что за чудовище, которое недавно представляло себя совершенством? Или так у всех, но только никто не признаётся, не рассказывает об этом другим? Как же узнать? У кого бы спросить?
Да разве можно кому-нибудь верить?! Любимый, единственный, умный! Как мог оказаться ты таким гадом? Как мог не зайти, не спросить, как дела? Я же знаю, ты рядом, а делать десять шагов в мою сторону не в состоянии! Почему же так всё? Почему?
А как я могу быть такой дрянью? Господи, ты же есть, я же чувствую! Помоги мне, Всесильный!»
Сонечка отбросила ручку и, закрыв руками лицо, скорчилась над столом, подвывая, постанывая.
Мария Петровна с любовью смотрела на любимый смородиновый куст, набравший силу и красоту, щедро плодоносящий, радующий неизменно седьмой год к ряду. Из открытого окна комнаты дочери раздались звуки, больно резанувшие материнское сердце. Состояние успокоения сменилось кратковременным смятением, быстро переходящим в острую жалость и растерянные попытки разума найти средство, способное поддержать ребёнка в такой не детской ситуации.
«Что я могу ей сказать? Я, похоронившая рано спившегося мужа, одинокая, больная, ничего не видевшая в жизни? Как я могу поддержать её, девочку, пытающуюся вырваться из этого круга?» Мать, глядя невидящими глазами под ноги, топталась под окном, слушая стоны, не зная, что предпринять. Пришла на память бабушка, пережившая две отечественные войны, и не потерявшая в них мужа, которая всегда бормотала под нос «Отче наш». И, вспоминая её тембр голоса, её интонации и состояние, Мария Петровна вслух начала подражать манере искусной в чтении молитв прародительнице. Она и не заметила в старательных попытках восстановить в памяти мастерство общения с Высшим своих предков, как звуки из окна доноситься перестали, а вместо них, появилось и уже с минуту гремело изумлением заплаканное лицо дочери, почти выпадающей из дома в огород.
– Мамочка, милая, ты что? С тобой всё хорошо?
– Да, лишь бы с тобой было хорошо, дорогая моя.
Через пятнадцать минут обе женщины пили чай на маленькой и захламлённой террасе. Мать пытливо заглядывала в заплаканные глаза дочери, растерянно соображая, что можно было бы сказать, посоветовать. Сонечке почему-то стало легче и спокойнее рассуждать самой с собой о себе же, и она даже решилась озвучить своё состояние:
– Знаешь, мам, мне кажется, что я очень старая.
– Что ты говоришь такое! Мне уж сорок, а я себе старой совсем не кажусь! Хоть и болит всё почитай.
– Да я не об этом!
– О чём же?
– Не знаю. Возраст здесь не при чём.
– Не пугай меня, деточка моя!
– Ты послушай! Я будто бы вижу и понимаю всё очень глубоко, не так как другие. Я и в школе-то чувствовала, что не такая, как все. Я как будто бы могу заглянуть дальше и быстрее всех. Как будто бы знаю больше других только не знаю что именно.
Мать, не выдержав этих высоких материй, резко заметила:
– Знаешь больше других, а забеременела от чужого мужика, как и не каждая другая сумеет!
– Мама! Ты не хочешь меня понять! При чём здесь это! А, может, и это мне помогло! Я столько пережила! Я так страдаю! Ты не знаешь ничего!
– Так расскажи!
– Я пытаюсь. Ты не слушаешь!
– Я слушаю, слушаю.
– Я о душе говорю.
– Понимаю.
– Ведь души-то у всех разные! Мне досталась старая душа, наверно.
– Досталась. А я-то глупая думала, что самое главное в человеке – это душа и есть. То, что есть ты – так это и есть душа, которая в теле живёт. А у тебя вроде бы, как телу душа досталась.
– Да какая разница, мама! Главное, что я – это и тело и душа, вместе.
– Это понятно. Дальше давай.
– Есть люди плохие, есть хорошие. Это потому, что души плохие, или хорошие. А я не плохая и не хорошая. Я всякая быть могу, потому что очень старая, и видимо, много скиталась где-то.
– Что-то ты городишь, милая моя, не пойму. Ты что, демон, что ли скитающийся? Как душа твоя может скитаться? Она же в теле живёт.
– Она же там не всегда жила. И не всегда жить будет. И вообще, Серёжа говорил, что души много раз приходят на Землю, отрабатывая свою карму.
– А. Серёжа опять. Вот я ему яйца-то оторву, Серёже твоему, твоя душа сразу и помолодеет и скитаться перестанет!
– Мама! Ты ничего не поняла! Не надо мне его яиц! Что ты сразу – «яйца»! Он мне много интересного рассказывал, а всё остальное второстепенно!
– Второстепенно? Беременность – это второстепенно? Хорошо, что так всё закончилось. А если бы рожать? Как ты со своей старой душой Евдокие в глаза бы смотрела?
– Я надеялась, что Серёжа всё сам с ней решит.
– Надеялась. Душа старая, мудрая, а решит всё Серёжа. Так зачем же тебе твоя мудрая старость? Ты не противоречишь себе, девочка?
– Спасибо, мама. Я, кажется, всё поняла.
В хаосе состояний и мыслей стал намечаться порядок, собирающийся, структурирующийся вокруг спасительной маминой подсказки. Разбросанные, недодуманные, не увенчанные выводами мыслеформы стали подтягиваться к стержню с названием «мудрость».
«Вот… Вот, это где-то здесь. Мудрость. Я же мудрая, я чувствую, знаю даже. Я уверена! Так и надо жить, как мудрая! Сама! Ни на кого не опираться в своих решениях! Не доверять никому, даже мужчине, которого люблю! Он же просто человек! Что он может лучше, чем я?! Он ошибается также, как и все люди! Как я так смогла довериться ему?! Старше он меня возрастом? Это меня обмануло? Да, вроде бы, нет. Он обладает большими знаниями. Вот и всё! Всё!»
– Мне надо учиться, мама.
– Господи, Слава тебе!
– У меня еще есть время поступить в этом году.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97