Королек то и дело вскидывал голову и вглядывался в небо, дожидаясь, когда кончится дождь и он сможет улететь.
— Но их партия не такая большая, даже теперь, — возразил полковник. Он набил трубку табаком и не спеша прикурил. Комната наполнилась сладким голубоватым дымом.
— Дорогой полковник, — настаивал Сацугаи, — опасность нельзя измерять цифрами, особенно здесь, в Японии. — Он говорил так, будто отец Николаса был здесь случайным гостем. — Нужно учитывать активность врага, силу его ненависти. Эти люди не просто преданы своим идеям. Это фанатики мирового коммунизма. Их ни в коем случае нельзя недооценивать — именно с этого начинаются их первые победы.
Полковник ничего не ответил, сосредоточившись на своей трубке. Это была темно-коричневая вересковая трубка с изогнутой ручкой и высокой чашкой. Полковник пронес ее через всю войну, и она была ему очень дорога. Его коллекция насчитывала больше двадцати пяти трубок, но он неизменно курил только эту.
“На войне каждый обзаводится собственными приметами” — думал полковник. И это понятно: когда смерть каждый день и каждую ночь подступает из мрачных джунглей, когда твои товарищи падают под пулеметным огнем и взлетают на минах в нескольких шагах от тебя, или когда ты находишь их утром с перерезанными глотками, — тогда только эти маленькие суеверия и удерживают тебя от безумия.
Полковник тогда вбил себе в голову, что до тех пор, пока с ним его трубка, пока он может отнять руку от горячего пулемета и нащупать ее в кармане, — все обойдется.
Он отчетливо вспомнил то утро в начале лета 1945 года, когда его части начали наступление на Сингапур. Они вышли из лагеря и медленно продвигались к югу, поддерживая постоянный контакт по радио. Уже углубившись в джунгли, полковник привычно потянулся за своей трубкой, но ее в кармане не оказалось. Он остановился и осмотрелся, но в грязи, среди переплетенных корней, не нашел ничего, кроме многоножек и пиявок. Его охватил липкий страх, и он вместе со своими людьми вернулся в лагерь. Там полковник нашел свою трубку, наполовину увязшую в илистой почве, очистил ее и уже собирался отдать приказ на выступление, как послышались первые орудийные залпы. В том месте, откуда они только что ушли, земля сотрясалась от взрывов, и яростные фонтаны грязи и обагренных кровью листьев взмывали в воздух.
Полковник молча взмахнул рукой, и солдаты поползли сквозь густые джунгли. Их товарищей уже не было в живых. Тех, кто миновал хитроумно поставленные мины, уничтожил снайперский огонь. Негнущимися пальцами полковник нащупал в кармане трубку, взвалил на плечо пулемет и повел солдат на запад, через зловонные мангровые болота, чтобы обойти кровавый пейзаж смерти.
Глубокой ночью они вышли в тыл японского лагеря, бесшумно сняли часовых и повесили их на деревьях как молчаливых свидетелей. Часть людей полковник отправил обогнуть лагерь с юго-востока. Ровно в четыре утра они открыли огонь. Воздух наполнился шипением свинца и веселым дымком пулеметов. Этот испепеляющий огонь накрыл половину лагеря. Оставшиеся в живых отступили и попали прямо в руки второго эшелона. Оказавшись под перекрестным огнем, они дергались как безумные марионетки, пока от них не осталось и следа.
В другое время полковник посчитал бы это неразумной тратой боеприпасов, но только не в ту огненную ночь.
— Сацугаи, — спокойно сказал полковник, выпуская облачко ароматного дыма. Война все еще звучала у него в ушах. — Я не сомневаюсь, что вы знаете, историю своей страны не хуже других. И вы понимаете, что коммунизм не может прижиться в Японии. Его утопические идеи равенства противоречат слишком многим японским традициям. Насаждать коммунизм в Японии просто смехотворно — народ никогда не пойдет за этими людьми.
На лице Сацугаи появилось подобие улыбки.
— Мое мнение не имеет никакого значения, не так ли? Важно то, что думают американцы. Они осознают коммунистическую угрозу и они знают, что мы — дзайбацу — главный бастион на пути коммунизма. С ним не справиться путем либеральных реформ. Ваш Макартур понял это в 1947 году.
Глаза полковника сверкнули.
— Тогда мы все были полны надежд...
— Надежды, полковник, это удел наивных, — вежливо перебил его Сацугаи. — Нужно смотреть правде в глаза. Фукуока всего лишь узким проливом отделена от материка. И оттуда исходит вполне реальная угроза, можете мне поверить. Они всегда будут стремиться проникнуть сюда и свергнуть правительство. Вот почему мы настаиваем на самых жестких мерах. Либерализму здесь не место, и вы не можете с этим не согласиться.
— Я вижу только, что страна опять страдает в угоду определенным интересам, так же, как это было во время войны.
На мгновение их взгляды скрестились. Казалось, в воздухе вот-вот вспыхнет электрический разряд.
— Если бы в 1873 году дела обстояли так, как они обстоят сегодня, — мягко вставил Сацугаи, — идеи сэйканрон никогда не потерпели бы поражения.
Он говорил о военной кампании против Кореи, которую стремилось развязать общество Гэньёся. Провал этой политики послужил поводом для первого открытого выступления против правительства Мэйдзи — покушения на Томоми Ивакура.
— Не забывайте, полковник, если бы эти идеи подучили поддержку, не было бы войны в Корее, а коммунисты оказались бы зажаты в Маньчжурии. Теперь же, — Сацугаи пожал плечами, — Соединенные Штаты ведут одну бесполезную войну за другой.
— Что вы хотите этим сказать?
— Разве это не очевидно? Вы сами воевали в азиатских джунглях. Там американские танки, артиллерия или даже массированные бомбардировки ничего не решают. Коммунисты слишком хорошо организованы, и их людские резервы практически неисчерпаемы.
— Вьетнам нас не касается, — Трубка полковника погасла, но он этого, казалось, не замечал.
— Извините, дорогой сэр, — Сацугаи скрестил ноги и расправил складки на шерстяных брюках, — но я должен заметить, что в этом вы глубоко заблуждаетесь. Если Вьетнам падет, следующей, несомненно, будет Камбоджа. А что потом станет с Таиландом? Нет, так называемая “теория домино” слишком правдоподобна — от этой перспективы мороз идет по коже.
Веки полковника были полуприкрыты, будто он задремал. Остывшая трубка по-прежнему находилась в уголке его рта. Он прислушивался к убаюкивающему шуму дождя, барабанившего по оконному стеклу и карнизам. Мысли полковника погрузились в прошлое.
Они были идеалистами. По крайней мере, вначале. Но к 1947 году американская политика в Японии резко переменилась. Американцам уже не так нужны были военные репарации: они довольствовались тем, что Япония стада демилитаризованной. Теперь их больше занимало другое: Япония должна была превратиться в их форпост против коммунизма на Дальнем Востоке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
— Но их партия не такая большая, даже теперь, — возразил полковник. Он набил трубку табаком и не спеша прикурил. Комната наполнилась сладким голубоватым дымом.
— Дорогой полковник, — настаивал Сацугаи, — опасность нельзя измерять цифрами, особенно здесь, в Японии. — Он говорил так, будто отец Николаса был здесь случайным гостем. — Нужно учитывать активность врага, силу его ненависти. Эти люди не просто преданы своим идеям. Это фанатики мирового коммунизма. Их ни в коем случае нельзя недооценивать — именно с этого начинаются их первые победы.
Полковник ничего не ответил, сосредоточившись на своей трубке. Это была темно-коричневая вересковая трубка с изогнутой ручкой и высокой чашкой. Полковник пронес ее через всю войну, и она была ему очень дорога. Его коллекция насчитывала больше двадцати пяти трубок, но он неизменно курил только эту.
“На войне каждый обзаводится собственными приметами” — думал полковник. И это понятно: когда смерть каждый день и каждую ночь подступает из мрачных джунглей, когда твои товарищи падают под пулеметным огнем и взлетают на минах в нескольких шагах от тебя, или когда ты находишь их утром с перерезанными глотками, — тогда только эти маленькие суеверия и удерживают тебя от безумия.
Полковник тогда вбил себе в голову, что до тех пор, пока с ним его трубка, пока он может отнять руку от горячего пулемета и нащупать ее в кармане, — все обойдется.
Он отчетливо вспомнил то утро в начале лета 1945 года, когда его части начали наступление на Сингапур. Они вышли из лагеря и медленно продвигались к югу, поддерживая постоянный контакт по радио. Уже углубившись в джунгли, полковник привычно потянулся за своей трубкой, но ее в кармане не оказалось. Он остановился и осмотрелся, но в грязи, среди переплетенных корней, не нашел ничего, кроме многоножек и пиявок. Его охватил липкий страх, и он вместе со своими людьми вернулся в лагерь. Там полковник нашел свою трубку, наполовину увязшую в илистой почве, очистил ее и уже собирался отдать приказ на выступление, как послышались первые орудийные залпы. В том месте, откуда они только что ушли, земля сотрясалась от взрывов, и яростные фонтаны грязи и обагренных кровью листьев взмывали в воздух.
Полковник молча взмахнул рукой, и солдаты поползли сквозь густые джунгли. Их товарищей уже не было в живых. Тех, кто миновал хитроумно поставленные мины, уничтожил снайперский огонь. Негнущимися пальцами полковник нащупал в кармане трубку, взвалил на плечо пулемет и повел солдат на запад, через зловонные мангровые болота, чтобы обойти кровавый пейзаж смерти.
Глубокой ночью они вышли в тыл японского лагеря, бесшумно сняли часовых и повесили их на деревьях как молчаливых свидетелей. Часть людей полковник отправил обогнуть лагерь с юго-востока. Ровно в четыре утра они открыли огонь. Воздух наполнился шипением свинца и веселым дымком пулеметов. Этот испепеляющий огонь накрыл половину лагеря. Оставшиеся в живых отступили и попали прямо в руки второго эшелона. Оказавшись под перекрестным огнем, они дергались как безумные марионетки, пока от них не осталось и следа.
В другое время полковник посчитал бы это неразумной тратой боеприпасов, но только не в ту огненную ночь.
— Сацугаи, — спокойно сказал полковник, выпуская облачко ароматного дыма. Война все еще звучала у него в ушах. — Я не сомневаюсь, что вы знаете, историю своей страны не хуже других. И вы понимаете, что коммунизм не может прижиться в Японии. Его утопические идеи равенства противоречат слишком многим японским традициям. Насаждать коммунизм в Японии просто смехотворно — народ никогда не пойдет за этими людьми.
На лице Сацугаи появилось подобие улыбки.
— Мое мнение не имеет никакого значения, не так ли? Важно то, что думают американцы. Они осознают коммунистическую угрозу и они знают, что мы — дзайбацу — главный бастион на пути коммунизма. С ним не справиться путем либеральных реформ. Ваш Макартур понял это в 1947 году.
Глаза полковника сверкнули.
— Тогда мы все были полны надежд...
— Надежды, полковник, это удел наивных, — вежливо перебил его Сацугаи. — Нужно смотреть правде в глаза. Фукуока всего лишь узким проливом отделена от материка. И оттуда исходит вполне реальная угроза, можете мне поверить. Они всегда будут стремиться проникнуть сюда и свергнуть правительство. Вот почему мы настаиваем на самых жестких мерах. Либерализму здесь не место, и вы не можете с этим не согласиться.
— Я вижу только, что страна опять страдает в угоду определенным интересам, так же, как это было во время войны.
На мгновение их взгляды скрестились. Казалось, в воздухе вот-вот вспыхнет электрический разряд.
— Если бы в 1873 году дела обстояли так, как они обстоят сегодня, — мягко вставил Сацугаи, — идеи сэйканрон никогда не потерпели бы поражения.
Он говорил о военной кампании против Кореи, которую стремилось развязать общество Гэньёся. Провал этой политики послужил поводом для первого открытого выступления против правительства Мэйдзи — покушения на Томоми Ивакура.
— Не забывайте, полковник, если бы эти идеи подучили поддержку, не было бы войны в Корее, а коммунисты оказались бы зажаты в Маньчжурии. Теперь же, — Сацугаи пожал плечами, — Соединенные Штаты ведут одну бесполезную войну за другой.
— Что вы хотите этим сказать?
— Разве это не очевидно? Вы сами воевали в азиатских джунглях. Там американские танки, артиллерия или даже массированные бомбардировки ничего не решают. Коммунисты слишком хорошо организованы, и их людские резервы практически неисчерпаемы.
— Вьетнам нас не касается, — Трубка полковника погасла, но он этого, казалось, не замечал.
— Извините, дорогой сэр, — Сацугаи скрестил ноги и расправил складки на шерстяных брюках, — но я должен заметить, что в этом вы глубоко заблуждаетесь. Если Вьетнам падет, следующей, несомненно, будет Камбоджа. А что потом станет с Таиландом? Нет, так называемая “теория домино” слишком правдоподобна — от этой перспективы мороз идет по коже.
Веки полковника были полуприкрыты, будто он задремал. Остывшая трубка по-прежнему находилась в уголке его рта. Он прислушивался к убаюкивающему шуму дождя, барабанившего по оконному стеклу и карнизам. Мысли полковника погрузились в прошлое.
Они были идеалистами. По крайней мере, вначале. Но к 1947 году американская политика в Японии резко переменилась. Американцам уже не так нужны были военные репарации: они довольствовались тем, что Япония стада демилитаризованной. Теперь их больше занимало другое: Япония должна была превратиться в их форпост против коммунизма на Дальнем Востоке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128