По ней можно было идти вечно” никогда не приближаясь к цели и не отдаляясь от нее.
— Но ты держишься, — мягко сказала Итами. — Это обнадеживает.
Они достигли крутых деревянных ступенек, ведущих к дверям из бронзы и лакированного дерева. Двери оказались открыты, словно молча ожидали кого-то, предлагая тень и покой. Они остановились. Итами положила руку мальчику на плечо, так тихо, что он бы и не почувствовал ее прикосновения, если бы не видел.
— Когда твой отец попросил найти для тебя подходящуюрю , я стала колебаться. — Она покачала головой. — Я не решалась ему возражать, но мне было тревожно. — Итами вздохнула. — Иногда мне бывает жаль тебя. Как сложится твоя жизнь? На Западе ты не станешь своим из-за восточной крови, а японцы будут презирать тебя за европейскую внешность.
Рука Итами поднялась в воздух как бабочка и слегка коснулась пальцем щеки Николаса.
— Даже твои глаза — это глаза отца. — Она опустила руку. — Но меня не так просто обмануть. — Итами отвела от него беспощадный взгляд. — Давай войдем и помолимся.
— Правда, красиво? — сказала Итами.
Николас не мог не согласиться. Они стояли перед небольшим ручьем, пробиравшимся среди огромных замшелых камней. Все вокруг — даже вода, даже галька — все было зеленым. Николасу казалось, будто здесь было не сорок видов мха, а добрые четыре тысячи.
— И тихо, — продолжала Итами. — Здесь так тихо. Остального мира словно и не существует.
Она свернула зонтик в тени развесистой криптомерии и глубоко вдохнула воздух, запрокинув маленькую голову.
— Кажется, что само время исчезло, Николас. Будто и не было двадцатого века, экспансии, империализма — будто не было войны. — Итами закрыла глаза. — Не было войны.
Николас пристально смотрел на нее, пока она не разомкнула ресницы.
— Но война была. — Итами отвернулась. — Присядем на эту каменную скамью? Хорошо. Возможно, здесь когда-то сидел сёгун, один из Токугава, Здесь начинаешь чувствовать историю, верно? Ее непрерывность... и свое место. — Итами посмотрела на мальчика. — Ты этого, видимо, не чувствуешь. Пока еще нет. В этом отношении мы с тобой похожи. Да, похожи. — Она засмеялась. — Вижу, ты удивлен. Напрасно. Мы оба чужаки, навсегда отрезанные от того, к чему сильнее всего стремимся.
— Но вы ведь принадлежите к Нобунага, — возразил Николас, — одной из самых древних аристократических семей Японии.
Итами ответила ядовитой улыбкой, обнажившей ее ровные, блестящие от слюны зубы.
— Да, — согласилась она со вздохом, — Нобунага. Но, как часто бывает в Японии, это только внешность, великолепный фасад, за которым скрывается мерзость запустения.
Ее искаженное гневом лицо больше не казалось красивым.
— Слушай меня хорошенько, Николас. Мы потеряли честь, мы позволили западным варварам развратить себя. Мы — народ, достойный презрения. Наши предки должны содрогнуться в могилах, увидев наши дела. Их духи — ками — предпочтут вечный покой возвращению в нашу жизнь.
Николас молча слушал, а голос Итами становился все громче. Николас догадывался, что ей трудно было начать этот разговор, но теперь она уже не в силах остановиться.
— Ты знаешь, что такое дзайбацу, Николас?
— Только название, — ответил он, снова сбитый с толку ее вопросом.
— Спроси когда-нибудь об этом своего отца. Полковник много знает о дзайбацу, и тебе тоже следует это знать. — Словно объясняя свой неожиданный вопрос, Итами добавила. — Сацугаи работает на одну из дзайбацу.
— На какую?
— Я ненавижу своего мужа, Николас. И только твой отец, — она отрывисто засмеялась, — знает почему. Это так забавно! Но жизнь любит насмехаться над нами, удерживая нас от того, чего мы больше всего жаждем. — Итами сцепила на коленях свои крохотные руки. — Что толку быть одной из Нобунага, если я навсегда обречена нести на себе позор моего прадеда? Я так же не могу избавиться от этого позора, как ты от своей смешанной крови.
Когда моему прадеду было двадцать восемь лет, он оставил службу у сёгуна. Ты знаешь, Николас, что такое ронин?
— Самурай, оставшийся без сюзерена.
— Да, воин, лишившийся чести. Разбойник, вор. Мой прадед стал наемником, продающим свою отвагу тому, кто больше заплатит. Возмущенный его низким поступком, сёгун послал за ним людей, которые в конце концов его выследили. Нет, моему прадеду не суждено было самоубийство сеппуку — сёгун не даровал бы ему такую благородную смерть. Он больше не был буси , он стад просто падалью, и его распяли, как последнего негодяя.
В таких случаях обычно уничтожали всю семью, всех женщин и детей, чтобы лишить преступника самого дорогого и прервать его род. Но с нашей семьей этого не произошло.
— Почему? — спросил Николас — Что случилось? Итами пожала плечами и вымученно улыбнулась.
— Карма. Моя карма, которая определяет всю мою жизнь. Я не могу с ней смириться, она причиняет мне боль, и я плачу по ночам. Мне стыдно в этом признаваться. Я буси , женщина-воин, и у меня в крови закипают тысячи сражений, моя душа отзывается взмахом меча, смертоносным отливом его клинка.
Итами встала, и зонтик раскрылся над ней, как огромный цветок.
— Когда-нибудь ты это поймешь. И помни: теперь тебе тяжело в додзё. Не перебивай, я знаю. Но ты не должен отступать. Слышишь? Никогда. — Она отвернулась; мягкие цвета зонтика помогали скрыть ярость в ее глазах. — Пора возвращаться на землю.
* * *
— Это Аи Ути, — сообщил Муромати. Он держал в руках боккэн . Семь учеников из группы Николаса окружили его ровным полукругом.
— Это первая аксиома школы Итто, одна из сотен. Аи Ути — это значит относиться к противнику так, как он относится к вам. Это расчет времени, на котором строится кэндзюцу . Аи Ути — это отсутствие гнева. Это значит обращаться с противником как с почетным гостем. Это значит забыть страх. Аи Ути — это первая и последняя аксиома, которая замыкает круг Дзэн. Запомните это.
Таким был первый урок Николаса, который он получил врю семь лет назад. Мальчик не понял тогда слов учителя, но никогда о них не забывал. И потом, когда он с холодной яростью тысячи раз взмахивал катана под присмотром Муромати, когда он постигал моральное учение кэндзюцу , когда его знания и умения ширились с головокружительной быстротой, — Николас всегда вспоминал тот первый урок, и это придавало ему мужества.
И он снова и снова повторял удары, чувствуя, что его руки и ноги оставляют в воздухе глубокие борозды, пока его усилия не были вознаграждены — меч Николаса перестал быть мечом, цель перестала быть целью, и он понял, что первый урок, который преподал ему Муромати много лет назад, и есть высшая мудрость.
* * *
И все-таки Николас не был доволен своими занятиями. Однажды, размышляя об этом вечером, после тренировки, он почувствовал, что в зале кто-то есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
— Но ты держишься, — мягко сказала Итами. — Это обнадеживает.
Они достигли крутых деревянных ступенек, ведущих к дверям из бронзы и лакированного дерева. Двери оказались открыты, словно молча ожидали кого-то, предлагая тень и покой. Они остановились. Итами положила руку мальчику на плечо, так тихо, что он бы и не почувствовал ее прикосновения, если бы не видел.
— Когда твой отец попросил найти для тебя подходящуюрю , я стала колебаться. — Она покачала головой. — Я не решалась ему возражать, но мне было тревожно. — Итами вздохнула. — Иногда мне бывает жаль тебя. Как сложится твоя жизнь? На Западе ты не станешь своим из-за восточной крови, а японцы будут презирать тебя за европейскую внешность.
Рука Итами поднялась в воздух как бабочка и слегка коснулась пальцем щеки Николаса.
— Даже твои глаза — это глаза отца. — Она опустила руку. — Но меня не так просто обмануть. — Итами отвела от него беспощадный взгляд. — Давай войдем и помолимся.
— Правда, красиво? — сказала Итами.
Николас не мог не согласиться. Они стояли перед небольшим ручьем, пробиравшимся среди огромных замшелых камней. Все вокруг — даже вода, даже галька — все было зеленым. Николасу казалось, будто здесь было не сорок видов мха, а добрые четыре тысячи.
— И тихо, — продолжала Итами. — Здесь так тихо. Остального мира словно и не существует.
Она свернула зонтик в тени развесистой криптомерии и глубоко вдохнула воздух, запрокинув маленькую голову.
— Кажется, что само время исчезло, Николас. Будто и не было двадцатого века, экспансии, империализма — будто не было войны. — Итами закрыла глаза. — Не было войны.
Николас пристально смотрел на нее, пока она не разомкнула ресницы.
— Но война была. — Итами отвернулась. — Присядем на эту каменную скамью? Хорошо. Возможно, здесь когда-то сидел сёгун, один из Токугава, Здесь начинаешь чувствовать историю, верно? Ее непрерывность... и свое место. — Итами посмотрела на мальчика. — Ты этого, видимо, не чувствуешь. Пока еще нет. В этом отношении мы с тобой похожи. Да, похожи. — Она засмеялась. — Вижу, ты удивлен. Напрасно. Мы оба чужаки, навсегда отрезанные от того, к чему сильнее всего стремимся.
— Но вы ведь принадлежите к Нобунага, — возразил Николас, — одной из самых древних аристократических семей Японии.
Итами ответила ядовитой улыбкой, обнажившей ее ровные, блестящие от слюны зубы.
— Да, — согласилась она со вздохом, — Нобунага. Но, как часто бывает в Японии, это только внешность, великолепный фасад, за которым скрывается мерзость запустения.
Ее искаженное гневом лицо больше не казалось красивым.
— Слушай меня хорошенько, Николас. Мы потеряли честь, мы позволили западным варварам развратить себя. Мы — народ, достойный презрения. Наши предки должны содрогнуться в могилах, увидев наши дела. Их духи — ками — предпочтут вечный покой возвращению в нашу жизнь.
Николас молча слушал, а голос Итами становился все громче. Николас догадывался, что ей трудно было начать этот разговор, но теперь она уже не в силах остановиться.
— Ты знаешь, что такое дзайбацу, Николас?
— Только название, — ответил он, снова сбитый с толку ее вопросом.
— Спроси когда-нибудь об этом своего отца. Полковник много знает о дзайбацу, и тебе тоже следует это знать. — Словно объясняя свой неожиданный вопрос, Итами добавила. — Сацугаи работает на одну из дзайбацу.
— На какую?
— Я ненавижу своего мужа, Николас. И только твой отец, — она отрывисто засмеялась, — знает почему. Это так забавно! Но жизнь любит насмехаться над нами, удерживая нас от того, чего мы больше всего жаждем. — Итами сцепила на коленях свои крохотные руки. — Что толку быть одной из Нобунага, если я навсегда обречена нести на себе позор моего прадеда? Я так же не могу избавиться от этого позора, как ты от своей смешанной крови.
Когда моему прадеду было двадцать восемь лет, он оставил службу у сёгуна. Ты знаешь, Николас, что такое ронин?
— Самурай, оставшийся без сюзерена.
— Да, воин, лишившийся чести. Разбойник, вор. Мой прадед стал наемником, продающим свою отвагу тому, кто больше заплатит. Возмущенный его низким поступком, сёгун послал за ним людей, которые в конце концов его выследили. Нет, моему прадеду не суждено было самоубийство сеппуку — сёгун не даровал бы ему такую благородную смерть. Он больше не был буси , он стад просто падалью, и его распяли, как последнего негодяя.
В таких случаях обычно уничтожали всю семью, всех женщин и детей, чтобы лишить преступника самого дорогого и прервать его род. Но с нашей семьей этого не произошло.
— Почему? — спросил Николас — Что случилось? Итами пожала плечами и вымученно улыбнулась.
— Карма. Моя карма, которая определяет всю мою жизнь. Я не могу с ней смириться, она причиняет мне боль, и я плачу по ночам. Мне стыдно в этом признаваться. Я буси , женщина-воин, и у меня в крови закипают тысячи сражений, моя душа отзывается взмахом меча, смертоносным отливом его клинка.
Итами встала, и зонтик раскрылся над ней, как огромный цветок.
— Когда-нибудь ты это поймешь. И помни: теперь тебе тяжело в додзё. Не перебивай, я знаю. Но ты не должен отступать. Слышишь? Никогда. — Она отвернулась; мягкие цвета зонтика помогали скрыть ярость в ее глазах. — Пора возвращаться на землю.
* * *
— Это Аи Ути, — сообщил Муромати. Он держал в руках боккэн . Семь учеников из группы Николаса окружили его ровным полукругом.
— Это первая аксиома школы Итто, одна из сотен. Аи Ути — это значит относиться к противнику так, как он относится к вам. Это расчет времени, на котором строится кэндзюцу . Аи Ути — это отсутствие гнева. Это значит обращаться с противником как с почетным гостем. Это значит забыть страх. Аи Ути — это первая и последняя аксиома, которая замыкает круг Дзэн. Запомните это.
Таким был первый урок Николаса, который он получил врю семь лет назад. Мальчик не понял тогда слов учителя, но никогда о них не забывал. И потом, когда он с холодной яростью тысячи раз взмахивал катана под присмотром Муромати, когда он постигал моральное учение кэндзюцу , когда его знания и умения ширились с головокружительной быстротой, — Николас всегда вспоминал тот первый урок, и это придавало ему мужества.
И он снова и снова повторял удары, чувствуя, что его руки и ноги оставляют в воздухе глубокие борозды, пока его усилия не были вознаграждены — меч Николаса перестал быть мечом, цель перестала быть целью, и он понял, что первый урок, который преподал ему Муромати много лет назад, и есть высшая мудрость.
* * *
И все-таки Николас не был доволен своими занятиями. Однажды, размышляя об этом вечером, после тренировки, он почувствовал, что в зале кто-то есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128