– В шесть вечера я уезжаю на три дня в Москву. Твою рукопись прочтет мой заместитель Сергей Федорович Оленин, а затем уже я.
– Когда же мне прийти за ответом?
– Ровно через месяц. А ты что же хотел? – вздохнул Батурин, показывая на стеллажи, забитые тонкими и толстыми папками. – Видишь, сколько их тут. А я не знаю, в какой папке талант, а в какой – сплошная графомания. Но все это сработано людьми, и люди ждут.
– Но ведь об авиации надо в первую очередь, – настаивал Демин.
У Батурина глаза наполнились смешинками.
– Ну вот что, летчик, ты, я вижу, уже на таран пошел. Ладно, считай, что твоя взяла. Приходи через две недели за ответом.
* * *
Демин лежал на тахте, подложив под затылок сцепленные ладони, и перебирал в памяти события последних дней, вслушиваясь в шум городской улицы за окном и веселую неразбериху трамвайных перезвонов. Нет, эти события явно не радовали. Неудачи и неприятности словно выстроились в длинную очередь, которой не видно было конца. До пенсии еще четыре дня, а в доме хоть шаром покати, даже заварка для чая и та подошла к концу.
Хоть бы боцман Кирка поскорее вернулся из плавания, все-таки пробежала меж ними какая-то добрая искра. Боцман обещал взять Николая на авральную разгрузку.
Сегодня утром Демин был у Заремы. Ей немного теперь лучше. Зара встретила его в саду, залитом майским солнцем, и они тотчас же убежали в далекую тенистую аллейку, чтобы досыта нацеловаться. Волосы она на этот раз в косу не заплела. Полураспущенные, сзади они были перехвачены голубой лептой.
– Тебе так нравится? – спросила она.
– Еще не знаю.
– А ты привыкни. Скоро я их вообще обрежу. Сейчас не модно, а студентке университета надо шагать в ногу со временем. Как ты живешь? Осунулся, побледнел.
Бедненький, – протянула Зарема, – тебе одному гадко?
– Гадко.
– Подожди еще десять деньков. Меня выпишут.
– Тебе надо хорошо питаться, – задумчиво промолвил он, – и еще доктор считает, что не худо бы раздобыть путевку в санаторий.
– Излишняя роскошь, – вздохнула Зарема, – обойдемся.
– Нет, я попробую, – загорелся вдруг Демин, – и как же я об этом раньше не подумал? Путевку достать можно через военкомат. Ведь там наш славный полковник Деньдобрый.
– Верно, – оживилась и Зарема.
– Так я туда прямо сейчас и направлюсь, – заулыбался Демин.
Но в военкомате его ожидало сильное огорчение. Очутившись у знакомого особняка, он быстро поднялся наверх по широкой лестнице. В приемной толпились отставники. Демин несколько удивился, увидев за столом уже другого лейтенанта, а не знакомого ему однорукого партизана, но большого значения этому не придал.
– Товарищ лейтенант, – крикнул Демин через головы присутствующих, – можно на прием к полковнику Деньдоброму записаться?
– К полковнику Деньдоброму? – как-то странно переспросил дежурный и удивленно посмотрел на Демина. – Да разве вы ничего не знаете?
– Нет. Ничего, – простодушно ответил Демин.
– Полковник Деньдобрый уже как два месяца назад скончался от инфаркта.
Демин побрел из военкомата домой медленной, разбитой походкой. «Вот и еще одного доброго человека скосила проклятая смерть!» А наутро еще одна тяжелая весть: у Зары снова тридцать девять с лишним, и она слегла. Хирург, к которому теперь, как к родному брату, привязался Демин, ничего не скрывал:
– Дело значительно хуже, чем я предполагал, милый мой летчик, хотя и но по моей уже части. С хирургией все в порядке. Но у Заремы затемнение в легком. Правда, небольшой очажок, но он прогрессирует. Вы понимаете, что это означает? Надо снова повторить пенициллиновую блокаду. А потом усиленное питание. И солнце. Горячее солнце. Лучше – Южный берег Крыма.
«И черт меня дернул перепечатывать Ленькину тетрадь, – ругал себя Николай. – Это только по наивности можно было подумать, что она пригодится кому-нибудь. Если Зарке снова нужен пенициллин, спущу на барахолке часы и реглан. Все-таки это что-то даст на первое время».
Демин вздохнул, встал с потертого дивана и нехотя сел за стол. Ничего не поделаешь, надо было готовить к зачету перевод из «Саги о Форсайтах». Он придвинул к себе словарь.
В открытое окно вызывающе лезло бездонное майское небо. Где-то далеко проплыл невидимый самолет, оставив после себя широкий, разлапистый след. Во дворе мальчишки громко колотили деревянного «чижика», загоняя его в четырехугольник, нарисованный на влажной земле. До Демина не сразу дошли их звонкие голоса.
«Тетенька, мы тут не знаем никакого Демина, честное, слово, не знаем. А что?» – «Да подожди ты, Володька, может, это новые жильцы, те, что с отдельным входом комнату имеют. А?» – «Это у которых тетенька Зарема?» Демин отбросил словарь и выскочил во двор. Увидев молоденькую почтальоншу, быстро спросил:
– Это вы, что ли, Демина тут ищете?
– Ну, предположим.
– Так я и есть Демин.
– Вам телеграмма-«молния».
Демин взял телеграмму и быстро вернулся домой, разорвал синюю склейку. Всего пять слов: «Немедленно приезжайте редакцию «Восхода». Батурин». Демин торопливо натянул на себя гимнастерку, застегивая пуговицы негнущимися пальцами, а мысль лихорадочно работала:
«Если бы отвергли, телеграммой-«молнией» не вызывали бы! Значит, что-то получается. Милая Зарка, если бы встал из гроба хозяин черной клеенчатой тетради, Леня Пчелинцев, и узнал, в каком ты тяжелом состоянии, он бы без всякой жалости отдал свое детище. Мы ее оба любим, – оправдывал себя Демин, – и если бы Леня был на моем месте, он поступил бы точно так же, как и я. Неважно сейчас, за чьей подписью будет фигурировать это повествование. Какой толк, что я уберу свою фамилию, а поставлю его? За это никто не прибавит и рубля. Только расспросы ненужные пойдут, что, как, откуда, почему. А сейчас конечный результат важен – спасти Зару, поставить ее на ноги, уберечь от этого проклятого затемнения в легком. Вот почему я не дрогнул, поставив на повести свою фамилию. Как только все наладится, я ее сниму. Подумаешь, книгу примут к печати под моей фамилией, а в самый последний час я поставлю на ней имя истинного автора, своего лучшего друга Лени Пчелинцева». Так рассуждал капитан запаса Николай Демин, стоя на тамбурной площадке трамвайного прицепа. И ему казалось, что все это оправдано стечением обстоятельств, что в эти часы по-иному поступить он не может. Тяжелую дверь у редакционного подъезда он рванул с такой силой, что она застонала. Секретарша Оленька, сидевшая в приемной за своим столиком, уже не была такой, как прежде, равнодушно-неприступной. Едва Демин появился, как весело вспорхнула навстречу, с кокетливой улыбочкой воскликнула:
– Ох, Николай Прокофьевич, так и перепугать можно!
Он сразу отметил эту кокетливость.
– А я добрый. Я в своей жизни еще никого не напугал, Оленька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Когда же мне прийти за ответом?
– Ровно через месяц. А ты что же хотел? – вздохнул Батурин, показывая на стеллажи, забитые тонкими и толстыми папками. – Видишь, сколько их тут. А я не знаю, в какой папке талант, а в какой – сплошная графомания. Но все это сработано людьми, и люди ждут.
– Но ведь об авиации надо в первую очередь, – настаивал Демин.
У Батурина глаза наполнились смешинками.
– Ну вот что, летчик, ты, я вижу, уже на таран пошел. Ладно, считай, что твоя взяла. Приходи через две недели за ответом.
* * *
Демин лежал на тахте, подложив под затылок сцепленные ладони, и перебирал в памяти события последних дней, вслушиваясь в шум городской улицы за окном и веселую неразбериху трамвайных перезвонов. Нет, эти события явно не радовали. Неудачи и неприятности словно выстроились в длинную очередь, которой не видно было конца. До пенсии еще четыре дня, а в доме хоть шаром покати, даже заварка для чая и та подошла к концу.
Хоть бы боцман Кирка поскорее вернулся из плавания, все-таки пробежала меж ними какая-то добрая искра. Боцман обещал взять Николая на авральную разгрузку.
Сегодня утром Демин был у Заремы. Ей немного теперь лучше. Зара встретила его в саду, залитом майским солнцем, и они тотчас же убежали в далекую тенистую аллейку, чтобы досыта нацеловаться. Волосы она на этот раз в косу не заплела. Полураспущенные, сзади они были перехвачены голубой лептой.
– Тебе так нравится? – спросила она.
– Еще не знаю.
– А ты привыкни. Скоро я их вообще обрежу. Сейчас не модно, а студентке университета надо шагать в ногу со временем. Как ты живешь? Осунулся, побледнел.
Бедненький, – протянула Зарема, – тебе одному гадко?
– Гадко.
– Подожди еще десять деньков. Меня выпишут.
– Тебе надо хорошо питаться, – задумчиво промолвил он, – и еще доктор считает, что не худо бы раздобыть путевку в санаторий.
– Излишняя роскошь, – вздохнула Зарема, – обойдемся.
– Нет, я попробую, – загорелся вдруг Демин, – и как же я об этом раньше не подумал? Путевку достать можно через военкомат. Ведь там наш славный полковник Деньдобрый.
– Верно, – оживилась и Зарема.
– Так я туда прямо сейчас и направлюсь, – заулыбался Демин.
Но в военкомате его ожидало сильное огорчение. Очутившись у знакомого особняка, он быстро поднялся наверх по широкой лестнице. В приемной толпились отставники. Демин несколько удивился, увидев за столом уже другого лейтенанта, а не знакомого ему однорукого партизана, но большого значения этому не придал.
– Товарищ лейтенант, – крикнул Демин через головы присутствующих, – можно на прием к полковнику Деньдоброму записаться?
– К полковнику Деньдоброму? – как-то странно переспросил дежурный и удивленно посмотрел на Демина. – Да разве вы ничего не знаете?
– Нет. Ничего, – простодушно ответил Демин.
– Полковник Деньдобрый уже как два месяца назад скончался от инфаркта.
Демин побрел из военкомата домой медленной, разбитой походкой. «Вот и еще одного доброго человека скосила проклятая смерть!» А наутро еще одна тяжелая весть: у Зары снова тридцать девять с лишним, и она слегла. Хирург, к которому теперь, как к родному брату, привязался Демин, ничего не скрывал:
– Дело значительно хуже, чем я предполагал, милый мой летчик, хотя и но по моей уже части. С хирургией все в порядке. Но у Заремы затемнение в легком. Правда, небольшой очажок, но он прогрессирует. Вы понимаете, что это означает? Надо снова повторить пенициллиновую блокаду. А потом усиленное питание. И солнце. Горячее солнце. Лучше – Южный берег Крыма.
«И черт меня дернул перепечатывать Ленькину тетрадь, – ругал себя Николай. – Это только по наивности можно было подумать, что она пригодится кому-нибудь. Если Зарке снова нужен пенициллин, спущу на барахолке часы и реглан. Все-таки это что-то даст на первое время».
Демин вздохнул, встал с потертого дивана и нехотя сел за стол. Ничего не поделаешь, надо было готовить к зачету перевод из «Саги о Форсайтах». Он придвинул к себе словарь.
В открытое окно вызывающе лезло бездонное майское небо. Где-то далеко проплыл невидимый самолет, оставив после себя широкий, разлапистый след. Во дворе мальчишки громко колотили деревянного «чижика», загоняя его в четырехугольник, нарисованный на влажной земле. До Демина не сразу дошли их звонкие голоса.
«Тетенька, мы тут не знаем никакого Демина, честное, слово, не знаем. А что?» – «Да подожди ты, Володька, может, это новые жильцы, те, что с отдельным входом комнату имеют. А?» – «Это у которых тетенька Зарема?» Демин отбросил словарь и выскочил во двор. Увидев молоденькую почтальоншу, быстро спросил:
– Это вы, что ли, Демина тут ищете?
– Ну, предположим.
– Так я и есть Демин.
– Вам телеграмма-«молния».
Демин взял телеграмму и быстро вернулся домой, разорвал синюю склейку. Всего пять слов: «Немедленно приезжайте редакцию «Восхода». Батурин». Демин торопливо натянул на себя гимнастерку, застегивая пуговицы негнущимися пальцами, а мысль лихорадочно работала:
«Если бы отвергли, телеграммой-«молнией» не вызывали бы! Значит, что-то получается. Милая Зарка, если бы встал из гроба хозяин черной клеенчатой тетради, Леня Пчелинцев, и узнал, в каком ты тяжелом состоянии, он бы без всякой жалости отдал свое детище. Мы ее оба любим, – оправдывал себя Демин, – и если бы Леня был на моем месте, он поступил бы точно так же, как и я. Неважно сейчас, за чьей подписью будет фигурировать это повествование. Какой толк, что я уберу свою фамилию, а поставлю его? За это никто не прибавит и рубля. Только расспросы ненужные пойдут, что, как, откуда, почему. А сейчас конечный результат важен – спасти Зару, поставить ее на ноги, уберечь от этого проклятого затемнения в легком. Вот почему я не дрогнул, поставив на повести свою фамилию. Как только все наладится, я ее сниму. Подумаешь, книгу примут к печати под моей фамилией, а в самый последний час я поставлю на ней имя истинного автора, своего лучшего друга Лени Пчелинцева». Так рассуждал капитан запаса Николай Демин, стоя на тамбурной площадке трамвайного прицепа. И ему казалось, что все это оправдано стечением обстоятельств, что в эти часы по-иному поступить он не может. Тяжелую дверь у редакционного подъезда он рванул с такой силой, что она застонала. Секретарша Оленька, сидевшая в приемной за своим столиком, уже не была такой, как прежде, равнодушно-неприступной. Едва Демин появился, как весело вспорхнула навстречу, с кокетливой улыбочкой воскликнула:
– Ох, Николай Прокофьевич, так и перепугать можно!
Он сразу отметил эту кокетливость.
– А я добрый. Я в своей жизни еще никого не напугал, Оленька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93