– Что за пропасть, – проворчал военком, – выходит, что все вы, летчики, гордые. И о подвигах рассказывать стыдитесь. А чего? Вот мы, партизаны, иного склада. Мы, как охотники, иной раз заливаем. И что было, и чего не было. Зато все от души. И знаешь, милый, от наших баек у партизанского костра воевать порою легче становилось и немец не таким страшным казался. А спас Костя Ветлугин меня по-настоящему, героически. – Деньдобрый улыбнулся и примолк. Синие его глаза, так контрастирующие с могучей, расплывшейся фигурой, затуманились воспоминаниями.
– Как же? – тихо повторил свой вопрос Демин.
– Я кровью в тот день истекал. Утром мы большой бой с карателями выдержали… Ранило человек десять легко, а меня, комиссара, как следует. Хирурги у нас были самодеятельные, с тяжелыми ранеными справиться не могли. Осколки некоторые удалили, но один остался. Недалеко от сердца, понимаешь. Проблему Гамлета, быть или не быть, решали несколько часов. Надо было срочно меня перебросить на Большую землю. Только кто же в дневное время пришлет «Дуглас». Это же на явное растерзание экипаж посылать, ни больше ни меньше. Я запретил даже радиограмму давать по этому поводу. Решили с командиром все же посадочный знак на полянке выложить – если будут наши с задания возвращаться, может, рискнет кто сесть добровольно.
Командиры авиационных групп многие знали место партизанского аэродрома, но риск огромный – площадка паршивая. «Дугласу» можно кое-как разбежаться, а порядочному самолету куда сложнее. У меня жар, бред, провалы сознания. Уже апостола Петра и райские врата вижу. Будто сидит этот старец белобородый и, меня завидев, посохом оземь стучит. «А ты есть безбожник окаянный, – кричит сей старик мне вместо приветствия, – и по всем святым уставам и наставлениям гореть бы тебе в геенне огненной, а не у врат рая стоять.
Но поскольку ты есть партизан и много уложил на земле русской окаянных фашистов, я пущу тебя в рай, токмо подожди, пока душа с телом расстанется окончательно».
Мне вся эта ерунда мерещится, а партизаны вокруг койки сидят и тоже этого самого момента опасаются.
Очень хлопчикам моим не хочется, чтобы у батьки комиссара душа с телом рассталась. И вдруг самолеты.
Наши, «Ильюшинские». Где-то за линией фронта фашистских гадов отштурмовали и домой возвращаются.
Целых двенадцать штук. Понимаешь? Мои хлопчики по всем правилам посадочное Т из фрицевского брезента растянули по земле, ракетами зелеными в небо пуляют, красные знамена развернули. Но надо было рысьи глаза иметь, чтобы всю эту демонстрацию заметить, потому что шли «Ильюшины» в стороне. У Кости Ветлугина зрение чуть получше рысьего оказалось. Заметит нас, и пошло все как по потам. Одиннадцать самолетов дороги к лесу блокировали, а он на посадку пошел, и вот я перед тобою, как видишь. Сам теперь понимать должен, кто для меня Костя Ветлугин и почему любая его просьба обязательна.
Военком внимательно посмотрел на притихшего капитана и негромко продолжал:
– Апостол Петр в те дни меня не дождался, и место мое в раю какой-то другой партизан занимает, царство ему небесное. А я выжил. Только вот крови много потерял, да и здоровье подрастратилось. Видишь, как меня, партизанского боевого комиссара, разнесло. Словно бюргер какой. Это все от сердечно-сосудистой недостаточности, как выражаются мои спасители-врачи на своем профессиональном языке. Вот и одышка, и боли в сердце. – Военком встал из-за широкого стола, заметно прихрамывая, прошелся по кабинету. Демин из уважения стал тоже приподниматься в кресле, но Деньдобрый остановил его:
– Отдыхай, отдыхай, хлопче. Раз в гости к батьке Деньдоброму пришел, сиди и отдыхай. Так вот, вылечился я и попал в больною инстанцию. А там сказали:
«Что же, товарищ полковник, по всему видно, что больше вам не партизанить. С одной стороны, здоровье, а с другой – партизанские бригады с честью уже выполнили свою миссию, фронт стоит на самой немецкой границе». Ну и предложили вот эту должность. Я подумал и одно лишь встречное условие поставил: чтобы разрешили в аппарат своих хлопцев взять. И теперь во всех отделах бывшие партизаны работают. Кто косой, кто подслеповатый, у кого руки одной недостает. Но работают на полном взаимном доверии и ни разочка своего бывшего комиссара не подвели пока. Видишь, какой я хитрый, а?
– Вижу, товарищ полковник, – улыбнулся Демин.
Деньдобрый подошел к высокому серому сейфу, повернул ручку.
– Однако, парень, делу – время, потехе – час. Я тебя вызвал не только затем, чтобы за недоставленный пакет побранить. Есть и поважнее надобность.
Деньдобрый достал из сейфа краспую коробочку и другую, белую, по размерам несколько большую.
– От имени Президиума Верховного Совета СССР вручаю вам, капитан Демин, правительственную награду – орден Боевого Красного Знамени.
У Демина перехватило дыхание.
– Да за что же… я же в госпитале войну кончал.
– Не те слова говоришь, – строго поправил Деньдобрый. – Надо другие, если ты их, разумеется, не забыл.
– Служу Советскому Союзу!
– Ну вот. Это лучше, – одобрил полковник, прикалывая орден к его кителю. – Это – итоговый, Николай Прокофьевич. За все бессонные ночи на войне, за нервное напряжение, за то, что ты мерз зимой и летал в зной, за часы под зенитным огнем. За то, что ты ни разу не согнулся даже мысленно перед врагом. За то, что у тебя сначала был хороший экипаж, а потом отличное звено. За то, что ты вырос и возмужал и всего себя отдавал Родине. Рад за тебя. Теперь ты полный кавалер ордена Боевого Красного Знамени. А вот это, – он протянул ему белую тяжелую коробочку, – Военный совет фронта награждает тебя личным оружием. Здесь пистолет ТТ с серебряной плашкой. Им тебя за последний боевой вылет на разведку Зееловских высот наградили. Не позабудь зарегистрировать. Ну, а теперь о самом главном… – Военком медленно опустился в кресло, вздохнул. Синие глаза грустно скользнули по личному делу летчика. – Может, все-таки еще немного послужишь, Николай, а? Я тебе могу помочь подыскать должность около авиации. На земле, конечно. Полагаю, командующий округом пошел бы навстречу.
– Нет, – резко ответил Демин и так быстро, будто хотел отсечь все сомнения сразу.
– Почему же?
– Потому что я без полетов службу в авиации не представляю.
Деньдобрый посмотрел на него с уважением.
– Гордый. Но, может быть, все-таки подумаешь?
– Нет, – так же твердо повторил Демин.
– Ну как знаешь, – сказал Деньдобрый и сделал на обложке личного дела какую-то косую пометку. – Пускаю в работу. Недели через две-три тебя рассчитают. Куда думаешь идти?
– Устроюсь работать и поступлю на вечерний факультет.
– И, если не секрет, в какой институт?
– Жена моя уже принята на истфак университета, а я в энергетический хочу попробовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93