Сама небось не помнишь? Ну да ладно, ложись скорее. В этой немецкой лачуге все-таки очень сыро и холодно.
Они накрылись тяжелым одеялом, и Магомедова растроганно заметила:
– Хороший ты человек, Женька. Ильинская недовольно покашляла.
– Ладно, ладно. Ты мне сказок на ночь не рассказывай. Давно научилась и без них засыпать.
– Уй, да я не понарошке, я всерьез, – обиделась было Зарема, но Женька, подложив под щеку ладошку, уже сладко посапывала.
* * *
Измотанная за день, Зара уснула как убитая, и открыла глаза, когда за крохотным окошком уже вовсю бушевало апрельское утро. В квадрат окна сквозь зеленые кроны сосен лезло ослепительно голубое небо, где-то гудел самолет и нестройно палили зенитки. Соседняя подушка была смята. Зара приподнялась на локтях и увидела, что Женька в трусиках и белом лифчике старательно делает зарядку.
– Подъем! – весело закричала она, сорвала с Заремы одеяло и вдруг остановилась, как вкопанная, любуясь стройной фигурой своей новой знакомой. Зара лежала на спине, водопадом падали на нее длинные черные волосы расплетенной косы.
– Ой, да какая же ты красивая, – остолбенело проговорила Женька. – Да если бы я была этим самым старшим лейтенантом Деминым, я бы перед такой красотой на коленки встала.
– Ты тоже красивая, – добродушно улыбнулась Магомедова.
– Я? – недовольно переспросила медсестра. – Выдумываешь? А хотя, может быть, и так. Жалко зеркала нет в моем люксе, а то бы мы рядом встали. А?
Они быстро позавтракали в небольшой уютной госпитальной столовой, потом Ильинская побежала к хирургу и вернулась от него с хрустящим белым халатом в руках, явно торжествующая.
– Идем, Зарема, подполковник Дранко разрешил тебе пребывание в седьмой палате без ограничений. Будешь покидать палату лишь во время перевязок, да еще когда «утку» кто-нибудь из них попросит.
– Какую утку? – не сразу догадалась Зарема.
– Пхи, – прыснула Женька. – Сразу видно, что боевых ранений ты не имела и по госпиталям не нежилась.
Утка – это, иными словами, судно. Только не то, на котором по Черному морю курортники плавают.
– Судно я знаю, – смутилась Магомедова.
– Слава богу, – вздохнула медсестра, – догадливое дите.
– Подполковник Дранко, наверное, очень добрый? – спросила Зарема.
– Мировой папашка, – выпалила Ильинская.
– И он очень любит… летчиков. Он вчера сказал, что всех, кого ему пришлось оперировать, – всех спас, кроме одного.
У веселой Женьки вдруг потухли глаза.
– Да, он сказал тебе правду. Он не мог спасти только одного летчика… Собственного сына.
– Что ты говоришь, – прошептала потрясенная Зарема.
У высокой белой двери они остановились, и Зарема долго не сводила глаз с белой таблички, где виднелась жирная семерка.
– Ой, Женя! Сердце колотится, – призналась она, – ноги чугунные стали. А я не должна, не имею права волнение ему показывать.
– Иди, иди, – сердито подтолкнула ее Ильинская.
Зарема решительно открыла дверь и остановилась на пороге. Палата была довольно просторная, с большим окном. Две кровати стояли у противоположных грязновато-серых стен. Две тумбочки, два стула и два забинтованных человека. Даже не сразу установила Зарема, к какой из коек ей надо идти, потому что раненые лежа, и к ней головами, и сквозь марлевую занавеску она не сразу узнала Николая. Она быстро приблизилась к его изголовью и остановилась, опасаясь напугать его внезапностью своего появления. Но Демин, вероятно, ее ожидал.
– Садись, – сказал он просто.
– Как ты узнал, что это я?
– Кто же еще может так тяжело дышать? – слабо рассмеялся он.
– Откуда ты взял? Я совсем, совсем спокойна.
– Не выдумывай. Лучше скажи: кормили тебя или нет, где ночевала?
– У одной прекрасной девчонки, – ответила Магомедова. – У медсестры Жени Ильинской. Она меня накормила и напоила не хуже родной матери.
– Это хо-ро-шо, – протяжно одобрил Демин. А теперь бери стул и садись. В ногах садись, чтобы я тебя видел.
Устроившись у его ног, она робко подняла глаза.
Правая нога Демина от ступни до колена настолько плотно была обмотана бинтами, что представляла тяжелую култышку. На спине она тоже увидела повязку, и правая сторона лица была забинтована. Зара видела лишь часть его лба да разметавшиеся, жесткие оттого, что к ним давно уже не прикасалась расческа, вихры. Демин пристально смотрел на нее свободным от повязки широко раскрытым глазом. Шершавым языком облизывал сухие, потрескавшиеся губы.
– Ну что, видишь, какой я? Федот, да не тот.
Голос у него был хриплый и резкий, слова прозвучали грубовато, но Зарема сделала вид, что ничего этого не заметила. Она опустилась на колени, Демин близко от себя увидел ее странно похорошевшее лицо, свежее, будто росой умытое, радостный и тревожный взгляд ее больших черных глаз.
– Ты такой же, как и всегда. Ты всегда для меня одинаковый, Коленька, – прошептала она. – И ты не можешь быть другим.
Стараясь не причинить ему боли, она едва прикоснулась к его губам.
– Так не целуют, – улыбнулся Демин и привлек ее к себе. – Бедненькая, ты, наверное, больше меня переживала?
– А ты как думал?
– Только не плачь. Ты же горянка.
– Горянки тоже плачут по любимым.
Он нежно погладил ее длинную черную косу и замолк.
– Ты о чем задумался? О будущем?
– Угадала, цыганка. О будущем.
– Если я цыганка, я его тебе предскажу.
– Попробуй.
– Давай ладонь.
Демин протянул ей здоровую руку и сладко зажмурится. После жестокого боя, полета домой на тяжело поврежденном ИЛе и мучительной боли во время операции, сейчас ему было так приятно в этой светлой палате, рядом с девушкой, которая вся до капельки принадлежала только ему. На длинных тонких ресницах Заремы давно уже просохли слезы, и она тараторила веселой скороговоркой опытной гадалки:
– Молодой, красивый, стройный, как джигит, зеленоглазый. Позолоти ручку, всю правду тебе расскажу.
– Чего же тебе дать? Разве вот осколки, вынутые во время операции. Но их куда-то хирург уволок.
– Щедрый, веселый, нежный, – продолжала бойко Зарема. – Длинная, длинная у тебя линия жизни. Раны твои быстро заживут, и как только отгремит салют победы, выпадет тебе большая, большая дорога. Ты не один отправишься в эту дорогу. Трефовая дама дарит тебе свою любовь. Слышишь, она ко всему готова, эта трефовая дама. Будут у тебя впереди и радости, и невзгоды, но трефовая дама никогда не оставит тебя. Ты долго-долго не состаришься, и трефовая дама тоже. Потом вырастут у вас дети и станут ласкать тебя и ее в глубокой старости. Ну как?
– Получается, – засмеялся Демин, но снова помрачнел. – Только одного не сказала мне трефовая дама – буду ли я летать?
– Летать? – переспросила Магомедова.
– Да, летать, – повторил Демин. – Сидеть в кабине ИЛа, запускать мотор, отдавать от себя ручку на пикировании и тянуть на себя при выводе… и бить врагов из пушек и пулеметов, где бы они ни попадались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Они накрылись тяжелым одеялом, и Магомедова растроганно заметила:
– Хороший ты человек, Женька. Ильинская недовольно покашляла.
– Ладно, ладно. Ты мне сказок на ночь не рассказывай. Давно научилась и без них засыпать.
– Уй, да я не понарошке, я всерьез, – обиделась было Зарема, но Женька, подложив под щеку ладошку, уже сладко посапывала.
* * *
Измотанная за день, Зара уснула как убитая, и открыла глаза, когда за крохотным окошком уже вовсю бушевало апрельское утро. В квадрат окна сквозь зеленые кроны сосен лезло ослепительно голубое небо, где-то гудел самолет и нестройно палили зенитки. Соседняя подушка была смята. Зара приподнялась на локтях и увидела, что Женька в трусиках и белом лифчике старательно делает зарядку.
– Подъем! – весело закричала она, сорвала с Заремы одеяло и вдруг остановилась, как вкопанная, любуясь стройной фигурой своей новой знакомой. Зара лежала на спине, водопадом падали на нее длинные черные волосы расплетенной косы.
– Ой, да какая же ты красивая, – остолбенело проговорила Женька. – Да если бы я была этим самым старшим лейтенантом Деминым, я бы перед такой красотой на коленки встала.
– Ты тоже красивая, – добродушно улыбнулась Магомедова.
– Я? – недовольно переспросила медсестра. – Выдумываешь? А хотя, может быть, и так. Жалко зеркала нет в моем люксе, а то бы мы рядом встали. А?
Они быстро позавтракали в небольшой уютной госпитальной столовой, потом Ильинская побежала к хирургу и вернулась от него с хрустящим белым халатом в руках, явно торжествующая.
– Идем, Зарема, подполковник Дранко разрешил тебе пребывание в седьмой палате без ограничений. Будешь покидать палату лишь во время перевязок, да еще когда «утку» кто-нибудь из них попросит.
– Какую утку? – не сразу догадалась Зарема.
– Пхи, – прыснула Женька. – Сразу видно, что боевых ранений ты не имела и по госпиталям не нежилась.
Утка – это, иными словами, судно. Только не то, на котором по Черному морю курортники плавают.
– Судно я знаю, – смутилась Магомедова.
– Слава богу, – вздохнула медсестра, – догадливое дите.
– Подполковник Дранко, наверное, очень добрый? – спросила Зарема.
– Мировой папашка, – выпалила Ильинская.
– И он очень любит… летчиков. Он вчера сказал, что всех, кого ему пришлось оперировать, – всех спас, кроме одного.
У веселой Женьки вдруг потухли глаза.
– Да, он сказал тебе правду. Он не мог спасти только одного летчика… Собственного сына.
– Что ты говоришь, – прошептала потрясенная Зарема.
У высокой белой двери они остановились, и Зарема долго не сводила глаз с белой таблички, где виднелась жирная семерка.
– Ой, Женя! Сердце колотится, – призналась она, – ноги чугунные стали. А я не должна, не имею права волнение ему показывать.
– Иди, иди, – сердито подтолкнула ее Ильинская.
Зарема решительно открыла дверь и остановилась на пороге. Палата была довольно просторная, с большим окном. Две кровати стояли у противоположных грязновато-серых стен. Две тумбочки, два стула и два забинтованных человека. Даже не сразу установила Зарема, к какой из коек ей надо идти, потому что раненые лежа, и к ней головами, и сквозь марлевую занавеску она не сразу узнала Николая. Она быстро приблизилась к его изголовью и остановилась, опасаясь напугать его внезапностью своего появления. Но Демин, вероятно, ее ожидал.
– Садись, – сказал он просто.
– Как ты узнал, что это я?
– Кто же еще может так тяжело дышать? – слабо рассмеялся он.
– Откуда ты взял? Я совсем, совсем спокойна.
– Не выдумывай. Лучше скажи: кормили тебя или нет, где ночевала?
– У одной прекрасной девчонки, – ответила Магомедова. – У медсестры Жени Ильинской. Она меня накормила и напоила не хуже родной матери.
– Это хо-ро-шо, – протяжно одобрил Демин. А теперь бери стул и садись. В ногах садись, чтобы я тебя видел.
Устроившись у его ног, она робко подняла глаза.
Правая нога Демина от ступни до колена настолько плотно была обмотана бинтами, что представляла тяжелую култышку. На спине она тоже увидела повязку, и правая сторона лица была забинтована. Зара видела лишь часть его лба да разметавшиеся, жесткие оттого, что к ним давно уже не прикасалась расческа, вихры. Демин пристально смотрел на нее свободным от повязки широко раскрытым глазом. Шершавым языком облизывал сухие, потрескавшиеся губы.
– Ну что, видишь, какой я? Федот, да не тот.
Голос у него был хриплый и резкий, слова прозвучали грубовато, но Зарема сделала вид, что ничего этого не заметила. Она опустилась на колени, Демин близко от себя увидел ее странно похорошевшее лицо, свежее, будто росой умытое, радостный и тревожный взгляд ее больших черных глаз.
– Ты такой же, как и всегда. Ты всегда для меня одинаковый, Коленька, – прошептала она. – И ты не можешь быть другим.
Стараясь не причинить ему боли, она едва прикоснулась к его губам.
– Так не целуют, – улыбнулся Демин и привлек ее к себе. – Бедненькая, ты, наверное, больше меня переживала?
– А ты как думал?
– Только не плачь. Ты же горянка.
– Горянки тоже плачут по любимым.
Он нежно погладил ее длинную черную косу и замолк.
– Ты о чем задумался? О будущем?
– Угадала, цыганка. О будущем.
– Если я цыганка, я его тебе предскажу.
– Попробуй.
– Давай ладонь.
Демин протянул ей здоровую руку и сладко зажмурится. После жестокого боя, полета домой на тяжело поврежденном ИЛе и мучительной боли во время операции, сейчас ему было так приятно в этой светлой палате, рядом с девушкой, которая вся до капельки принадлежала только ему. На длинных тонких ресницах Заремы давно уже просохли слезы, и она тараторила веселой скороговоркой опытной гадалки:
– Молодой, красивый, стройный, как джигит, зеленоглазый. Позолоти ручку, всю правду тебе расскажу.
– Чего же тебе дать? Разве вот осколки, вынутые во время операции. Но их куда-то хирург уволок.
– Щедрый, веселый, нежный, – продолжала бойко Зарема. – Длинная, длинная у тебя линия жизни. Раны твои быстро заживут, и как только отгремит салют победы, выпадет тебе большая, большая дорога. Ты не один отправишься в эту дорогу. Трефовая дама дарит тебе свою любовь. Слышишь, она ко всему готова, эта трефовая дама. Будут у тебя впереди и радости, и невзгоды, но трефовая дама никогда не оставит тебя. Ты долго-долго не состаришься, и трефовая дама тоже. Потом вырастут у вас дети и станут ласкать тебя и ее в глубокой старости. Ну как?
– Получается, – засмеялся Демин, но снова помрачнел. – Только одного не сказала мне трефовая дама – буду ли я летать?
– Летать? – переспросила Магомедова.
– Да, летать, – повторил Демин. – Сидеть в кабине ИЛа, запускать мотор, отдавать от себя ручку на пикировании и тянуть на себя при выводе… и бить врагов из пушек и пулеметов, где бы они ни попадались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93