В Филадельфию, где нас все любят.
Мы – я, Нифкин и мой живот, который я уже воспринимала как нечто отдельное от меня, – летели в первом классе. Собственно, мы и были первым классом. Макси прислала лимузин к моему дому, который и доставил нас к отстоящему на девять миль аэропорту. На мое имя зарезервировали четыре кресла, и никто и бровью не повел при виде маленького перепуганного рэт-терьера в зеленой пластиковой клетке. В настоящий момент от земли нас отделяли тридцать тысяч футов, мои ступни покоились на подушке, ноги укутывало одеяло, в руке я держала стакан ледяной воды «Эвиан» со вкусом лайма, на соседнем сиденье, под которым устроился Нифкин, лежали свежие номера глянцевых журналов. «Космо», «Гламур», «Мадемуазель», «Мирабелла», «Мокси». Свеженький апрельский номер «Мокси».
Я взяла журнал, почувствовав, как учащенно забилось сердце, как засосало под ложечкой, как холодный пот выступил на шее.
Положила его. Зачем расстраиваться? Я счастлива, добилась успеха, лечу в Голливуд первым классом, чтобы получить огромную сумму, не говоря уже о тесном общении с суперзвездами.
Взяла журнал. Положила. Опять взяла.
– Дерьмо, – пробормотала, не обращаясь к кому-то конкретному, пролистала, пока не добралась до рубрики «Хорош в постели».
«Вещи, которые она оставила после себя», – прочитала я.
«Я ее больше не люблю» – так начиналась статья.
Когда я просыпаюсь утром, мысль о ней – не первое, что приходит в голову: здесь ли она, когда я увижу ее, когда обниму? Я просыпаюсь и думаю о работе, о моей новой подружке или, что чаще, о моей семье, моей матери, о том, как она справляется после недавней смерти отца.
Я слышу нашу песню по радио и не сразу переключаюсь на другую станцию. Я вижу ее фамилию в газете и не чувствую, как кто то большой и сердитый топчется на моем сердце. Я могу зайти в ресторан «Тик-Так», где мы ели омлеты и картофель фри, сидели бок о бок в кабинке и лыбились, глядя друг на друга. Я могу сидеть в той же самой кабинке, не вспоминая, как она сначала садилась напротив, а потом перебиралась ближе ко мне. «Хочу пообщаться, – всякий раз говорила она. – Наношу тебе визит. Привет, сосед!» – восклицала она и целовала, целовала меня, пока официантка с копной светлых волос и кофейником в руке не останавливалась, чтобы покачать головой.
Я вернул себе «Тик-Так». Когда-то это был наш ресторан, теперь он снова мой. По пути домой с работы я проезжаю мимо, мне нравится омлет со шпинатом, и иногда я даже могу заказать его, не вспоминая, как она на автостоянке оскаливала передо мной зубы, чтобы я сказал ей, не застрял ли между ними шпинат.
Вот эти мелочи и цепляют меня раз за разом.
Прошлым вечером я подметал пол. Моя новая подружка обещала заглянуть ко мне, и я наводил порядок. На полу нашел гранулу собачьего корма, попавшую в щель между плитками.
Я, разумеется, вернул все более или менее ценное, одежду и бижутерию, и убрал остальное. Ее письма перекочевали в мой стенной шкаф, фотография исчезла в подвале. Но как можно гарантировать, что гранула собачьего корма для ее песика, каким-то образом долгие месяцы пролежавшая незамеченной в моей квартире, вдруг не окажется в совке для мусора. Это едва не сбило меня с ног. Как можно такое пережить?
«У всех есть история, – говорит моя новая подруга, пытаясь успокоить. – У всех есть жизненный багаж, все несут с собой частицы своего прошлого». Она воспитательница детского сада, она изучала социологию. Утешать и сочувствовать – ее профессия. Но я прихожу в ярость, находя вишневую помаду К. в бардачке моего автомобиля, синюю варежку – в кармане зимнего пальто. Злюсь я и из-за вещей, которых не могу найти, – галстука в горошек, футболки с надписью «Приятного аппетита», которую получил, отослав три этикетки в компанию «Крафт макарони и чиз», – потому что знаю: они у нее и я их никогда не увижу.
Я думаю, когда отношения заканчиваются, следует объявлять День вещевого перемирия. Не сразу, когда вы оба еще злитесь, оба не в себе и, возможно, еще склонны к спонтанному сексу, а попозже, когда вы уже можете общаться как цивилизованные люди, но до того, как завершится процесс превращения бывшей возлюбленной в воспоминание.
«Процесс превращения бывшей возлюбленной в воспоминание», – с грустью подумала я. Вот, значит, что с ним происходило. Да только превращение бывшей возлюбленной в воспоминание – это одно, а вот превращение ребенка в пустяк, на который не стоит и отвлекаться, совсем другое, вызывающее законную ярость. Спонтанный секс, значит! А как насчет его последствий?
Но теперь я нанял уборщиков. Попросил уделить особое внимание полу, показал гранулу собачьего корма и что-то пробормотал насчет жучков, мышей и прочих грызунов. Но в действительности меня преследуют не они, а воспоминания.
Я больше ее не люблю. Но это не значит, что у меня не болит сердце.
Уф. Я откинулась на мягкую, обтянутую кожей, широченную спинку сиденья и закрыла глаза. Меня переполняли грусть и ярость, к которым вдруг добавилась такая отчаянная надежда, что меня чуть не вырвало. Брюс написал эту статью три месяца назад. Именно таков цикл подготовки журнала. Он уже видел мое письмо? Он знал, что я беременна? И какие чувства он испытывает сейчас?
– Ему все еще недостает меня, – пробормотала я, сложив руки на животе. Означало ли это, что есть надежда? Я подумала, а не отправить ли ему футболку с надписью «Приятного аппетита» как знак доброй воли, предложение примирения. Потом вспомнила, что в последний раз отправила ему по почте сообщение о том, что я ношу под сердцем его ребенка, а он даже не соблаговолил снять трубку и спросить, как я себя чувствую.
«Он больше не любит меня», – напомнила я себе. И задалась вопросом, а что чувствовала Э., читая все это... Э., воспитательница детского сада с ее елейными разговорами о багаже и маленькими мягкими ручками. Задумывалась она над тем, почему Брюс до сих пор пишет обо мне, по прошествии стольких месяцев? Задумывалась ли, почему я до сих пор ему небезразлична? А я небезразлична, или только уговариваю себя? А если бы я позвонила, что бы он мне сказал?
Я повернулась, взбила подушку, приложила к иллюминатору, привалилась к ней головой. Закрыла глаза, а когда открыла вновь, командир объявлял о посадке в прекрасном Лос-Анджелесе, где сияло солнце, ветер дул с юго-запада, а температура не превышала идеальных 80 градусов.
Я вышла из самолета с карманами, полными маленьких подарков от стюардесс. Это были пачки мятных пастилок, завернутые в фольгу шоколадки, маски для глаз, полотенца, носки. В одной руке я держала клетку с Нифкином, во второй – чемодан. В чемодане лежали несколько пар трусиков, «Комплект беременной» без длинной юбки и блузы, которые были на мне, кое-что из косметики, ночная рубщика, домашние тапочки, телефонная книжка, дневник и моя теперь настольная книга «Ваш здоровый ребенок».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Мы – я, Нифкин и мой живот, который я уже воспринимала как нечто отдельное от меня, – летели в первом классе. Собственно, мы и были первым классом. Макси прислала лимузин к моему дому, который и доставил нас к отстоящему на девять миль аэропорту. На мое имя зарезервировали четыре кресла, и никто и бровью не повел при виде маленького перепуганного рэт-терьера в зеленой пластиковой клетке. В настоящий момент от земли нас отделяли тридцать тысяч футов, мои ступни покоились на подушке, ноги укутывало одеяло, в руке я держала стакан ледяной воды «Эвиан» со вкусом лайма, на соседнем сиденье, под которым устроился Нифкин, лежали свежие номера глянцевых журналов. «Космо», «Гламур», «Мадемуазель», «Мирабелла», «Мокси». Свеженький апрельский номер «Мокси».
Я взяла журнал, почувствовав, как учащенно забилось сердце, как засосало под ложечкой, как холодный пот выступил на шее.
Положила его. Зачем расстраиваться? Я счастлива, добилась успеха, лечу в Голливуд первым классом, чтобы получить огромную сумму, не говоря уже о тесном общении с суперзвездами.
Взяла журнал. Положила. Опять взяла.
– Дерьмо, – пробормотала, не обращаясь к кому-то конкретному, пролистала, пока не добралась до рубрики «Хорош в постели».
«Вещи, которые она оставила после себя», – прочитала я.
«Я ее больше не люблю» – так начиналась статья.
Когда я просыпаюсь утром, мысль о ней – не первое, что приходит в голову: здесь ли она, когда я увижу ее, когда обниму? Я просыпаюсь и думаю о работе, о моей новой подружке или, что чаще, о моей семье, моей матери, о том, как она справляется после недавней смерти отца.
Я слышу нашу песню по радио и не сразу переключаюсь на другую станцию. Я вижу ее фамилию в газете и не чувствую, как кто то большой и сердитый топчется на моем сердце. Я могу зайти в ресторан «Тик-Так», где мы ели омлеты и картофель фри, сидели бок о бок в кабинке и лыбились, глядя друг на друга. Я могу сидеть в той же самой кабинке, не вспоминая, как она сначала садилась напротив, а потом перебиралась ближе ко мне. «Хочу пообщаться, – всякий раз говорила она. – Наношу тебе визит. Привет, сосед!» – восклицала она и целовала, целовала меня, пока официантка с копной светлых волос и кофейником в руке не останавливалась, чтобы покачать головой.
Я вернул себе «Тик-Так». Когда-то это был наш ресторан, теперь он снова мой. По пути домой с работы я проезжаю мимо, мне нравится омлет со шпинатом, и иногда я даже могу заказать его, не вспоминая, как она на автостоянке оскаливала передо мной зубы, чтобы я сказал ей, не застрял ли между ними шпинат.
Вот эти мелочи и цепляют меня раз за разом.
Прошлым вечером я подметал пол. Моя новая подружка обещала заглянуть ко мне, и я наводил порядок. На полу нашел гранулу собачьего корма, попавшую в щель между плитками.
Я, разумеется, вернул все более или менее ценное, одежду и бижутерию, и убрал остальное. Ее письма перекочевали в мой стенной шкаф, фотография исчезла в подвале. Но как можно гарантировать, что гранула собачьего корма для ее песика, каким-то образом долгие месяцы пролежавшая незамеченной в моей квартире, вдруг не окажется в совке для мусора. Это едва не сбило меня с ног. Как можно такое пережить?
«У всех есть история, – говорит моя новая подруга, пытаясь успокоить. – У всех есть жизненный багаж, все несут с собой частицы своего прошлого». Она воспитательница детского сада, она изучала социологию. Утешать и сочувствовать – ее профессия. Но я прихожу в ярость, находя вишневую помаду К. в бардачке моего автомобиля, синюю варежку – в кармане зимнего пальто. Злюсь я и из-за вещей, которых не могу найти, – галстука в горошек, футболки с надписью «Приятного аппетита», которую получил, отослав три этикетки в компанию «Крафт макарони и чиз», – потому что знаю: они у нее и я их никогда не увижу.
Я думаю, когда отношения заканчиваются, следует объявлять День вещевого перемирия. Не сразу, когда вы оба еще злитесь, оба не в себе и, возможно, еще склонны к спонтанному сексу, а попозже, когда вы уже можете общаться как цивилизованные люди, но до того, как завершится процесс превращения бывшей возлюбленной в воспоминание.
«Процесс превращения бывшей возлюбленной в воспоминание», – с грустью подумала я. Вот, значит, что с ним происходило. Да только превращение бывшей возлюбленной в воспоминание – это одно, а вот превращение ребенка в пустяк, на который не стоит и отвлекаться, совсем другое, вызывающее законную ярость. Спонтанный секс, значит! А как насчет его последствий?
Но теперь я нанял уборщиков. Попросил уделить особое внимание полу, показал гранулу собачьего корма и что-то пробормотал насчет жучков, мышей и прочих грызунов. Но в действительности меня преследуют не они, а воспоминания.
Я больше ее не люблю. Но это не значит, что у меня не болит сердце.
Уф. Я откинулась на мягкую, обтянутую кожей, широченную спинку сиденья и закрыла глаза. Меня переполняли грусть и ярость, к которым вдруг добавилась такая отчаянная надежда, что меня чуть не вырвало. Брюс написал эту статью три месяца назад. Именно таков цикл подготовки журнала. Он уже видел мое письмо? Он знал, что я беременна? И какие чувства он испытывает сейчас?
– Ему все еще недостает меня, – пробормотала я, сложив руки на животе. Означало ли это, что есть надежда? Я подумала, а не отправить ли ему футболку с надписью «Приятного аппетита» как знак доброй воли, предложение примирения. Потом вспомнила, что в последний раз отправила ему по почте сообщение о том, что я ношу под сердцем его ребенка, а он даже не соблаговолил снять трубку и спросить, как я себя чувствую.
«Он больше не любит меня», – напомнила я себе. И задалась вопросом, а что чувствовала Э., читая все это... Э., воспитательница детского сада с ее елейными разговорами о багаже и маленькими мягкими ручками. Задумывалась она над тем, почему Брюс до сих пор пишет обо мне, по прошествии стольких месяцев? Задумывалась ли, почему я до сих пор ему небезразлична? А я небезразлична, или только уговариваю себя? А если бы я позвонила, что бы он мне сказал?
Я повернулась, взбила подушку, приложила к иллюминатору, привалилась к ней головой. Закрыла глаза, а когда открыла вновь, командир объявлял о посадке в прекрасном Лос-Анджелесе, где сияло солнце, ветер дул с юго-запада, а температура не превышала идеальных 80 градусов.
Я вышла из самолета с карманами, полными маленьких подарков от стюардесс. Это были пачки мятных пастилок, завернутые в фольгу шоколадки, маски для глаз, полотенца, носки. В одной руке я держала клетку с Нифкином, во второй – чемодан. В чемодане лежали несколько пар трусиков, «Комплект беременной» без длинной юбки и блузы, которые были на мне, кое-что из косметики, ночная рубщика, домашние тапочки, телефонная книжка, дневник и моя теперь настольная книга «Ваш здоровый ребенок».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104