Я отказывалась его надевать. Говорила, что стесняюсь. По правде говоря, я считала, что выгляжу в нем глупо. Женщины обычных габаритов стесняются своих ягодиц и животов. Как я могла чувствовать себя комфортно в ленточках и треугольничках материи, которые он иной раз приносил? Мне казалось, что это дурная шутка, даже насмешка, как в программе «Откровенная камера». То есть стоило бы мне надеть это белье и в полной мере продемонстрировать свою глупость, как Аллен Фант и его операторы выскочили бы из чулана с «юпитерами» и камерами наготове. И как Брюс ни убеждал меня («Я бы не купил его тебе, если бы не хотел видеть тебя в нем»), я не могла заставить себя надеть это белье.
Я захлопнула журнал. Заплатила за покупки, сунула в карман, поплелась домой. И хотя я знала, что статья написана задолго до того, как Брюс получил мое письмо, если вообще получил, мне казалось, что мне дали пощечину.
Поскольку ни на какую вечеринку я не собиралась (и целоваться мне было не с кем); то вызвалась подежурить в редакции на Новый год. Освободилась в половине двенадцатого, вернулась домой, надела на Нифкина теплую попону, которую он терпеть не мог (он полагал, я в этом уверена, что выглядит в ней глупо... и, должна признать, в этом я с ним полностью согласна), сама влезла в шубу. Сунула в карман бутылку виноградного сока, и мы пошли к Пеннс-Лендинг и посидели на набережной, наблюдая за фейерверком, тогда как вокруг кричали, обнимались и целовались пьяные подростки и жители Южной Филадельфии, празднуя наступление 1999 года.
По возвращении домой я сделала то, что следовало сделать гораздо раньше. Достала большую картонную коробку и начала складывать в нее вещи: а) которые давал мне Брюс, б.) которые напоминали мне о нем.
В коробку отправилась наполовину растаявшая свеча-сфера, которую мы вместе зажигали в Вермонте, в мерцающем, мягком, ароматном свете которой занимались любовью. Компанию ей составили все письма, которые он посылал мне, каждое в своем конверте, все эротическое белье, которое он мне купил, но я ни разу не надела, вибратор, отделанные розовым мехом наручники, которые вообще не следовало держать в квартире, где ждали появления на свет ребенка. К ним присоединилось стеклянное, расписанное вручную ожерелье, подаренное матерью Брюса на мой последний день рождения, и кожаная сумка, которую я получила от нее годом раньше. После некоторого раздумья я решила оставить сотовый телефон, который в конце концов больше не мог ассоциироваться с Брюсом, поскольку тот не звонил. И я сохранила си-ди Эни Дифранко и Мэри Чапин Карпентер, Лиз Фэйр и Сюзан Вернер. Это была моя музыка, а не его.
Я сложила все лишнее, заклеила коробку липкой лентой и отнесла в подвал, думая, что потом, возможно, сумею продать что-то ценное, а пока, во всяком случае, уберу с глаз. То есть сделала первый шаг к тому, чтобы забыть Брюса. А поднявшись наверх, раскрыла свой дневник, новый том, с обложкой из мраморной бумаги и толстыми, разлинованными страницами. Написала: «1999», и Нифкин тут же запрыгнул на подлокотник дивана и уселся там, глядя, как мне показалось, с одобрением на мои слова: «Моему ребенку, которого я уже очень люблю».
Практически весь январь шел дождь, а весь февраль – снег. На десять минут он выбеливал улицы, но городские автобусы и пешеходы быстренько превращали белизну в серую грязь. Я старалась не смотреть на красные сердца в витринах аптечных магазинов. Я заставляла себя не раскрывать появившийся на лотках ко Дню святого Валентина красно-розовый номер «Мокси», где, как извещала обложка, была помещена статья Брюса под названием «Заставь его вопить: 10 новых обжигающих сексуальных трюков для искательницы эротических приключений». Но в один из неудачных дней раскрыла журнал на рубрике Брюса, когда стояла в очереди в кассу, и увидела его в ярко-алых боксерских трусах, с лицом лучащимся блаженством, в постели с женщиной, как я искренне надеялась, одной из моделей «Мокси», а не загадочной Э. Я бросила журнал на стойку, словно обожглась, и решила после личных консультаций с Самантой («Забудь его, Кэнни») и дебатов по электронной почте с Макси («Если хочешь, его убьют»), что действительно лучше всего не обращать внимания на его опусы и благодарить Бога за то, что февраль – короткий месяц.
Время шло. У меня на животе появлялись все новые полоски беременности, и я пристрастилась к импортному сыру «Стилтон», который продавался в «Шефе маркет» на Южной улице по шестнадцать долларов за фунт. Несколько раз у меня возникало желание сунуть кусок сыра в карман и выскользнуть из магазина, не заплатив за него, но я этого не сделала. Не хотелось долго и нудно рассказывать о моих сырных пристрастиях тому, кто придет вносить за меня залог после моего неизбежного ареста.
Во время второго триместра чувствовала я себя очень даже неплохо, как, собственно, и обещали практически все пособия для ожидающих ребенка. «Вас переполняет энергия, вы буквально светитесь изнутри», – читала я в одной брошюре, под фотографией светящейся и полной энергии беременной женщины, которая шагала по полю подсолнухов рука об руку с мужем, в чьих глазах читалось обожание. Однако сонливость никуда не делась, да и груди болели так сильно, что иной раз мне казалось, они вот-вот оторвутся и куда-то укатятся. А как-то вечером, сидя перед телевизором, я съела целую банку чатни. Иногда, пожалуй, чаще, чем иногда, мне становилось так жалко себя, что я плакала. Во всех моих книжках беременные женщины изображались с мужьями (а в самых прогрессивных с партнерами), то есть было кому натереть живот маслом какао, принести мороженое и соленый огурчик, подбодрить и помочь в выборе имени. У меня же никого не было, если не считать Саманты и Люси, двух ежевечерних телефонных звонков матери и одной ночи в неделю, проведенной в ее доме. Никто не пошел бы в магазин поздно вечером, если б возникла такая необходимость, никто не обсуждал со мной сравнительные достоинства и недостатки таких имен, как Алиса и Эбигейл, никто не убеждал меня не бояться ни боли, ни будущего, никто не говорил мне, что все будет хорошо.
И жизнь скорее усложнялась, чем упрощалась. Во-первых, на работе начали что-то замечать. Еще не подходили и не спрашивали в лоб, но я ловила на себе случайные взгляды в женском туалете, а в кафетерии, когда я входила туда, разговоры, бывало, смолкали.
Как-то во второй половине дня к моему столу подкатилась Габби. Она затаила на меня зло с осени, когда мой большущий материал о Макси открыл воскресный номер «Икзэминер», к огромной радости руководства редакции. Главный редактор просто сиял, потому что мы оказались единственной газетой Восточного побережья, которой удалось взять у Макси интервью, не говоря уж о том, что только для нас она столь откровенно рассказала о своей жизни, своих целях, своих неудачных романах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Я захлопнула журнал. Заплатила за покупки, сунула в карман, поплелась домой. И хотя я знала, что статья написана задолго до того, как Брюс получил мое письмо, если вообще получил, мне казалось, что мне дали пощечину.
Поскольку ни на какую вечеринку я не собиралась (и целоваться мне было не с кем); то вызвалась подежурить в редакции на Новый год. Освободилась в половине двенадцатого, вернулась домой, надела на Нифкина теплую попону, которую он терпеть не мог (он полагал, я в этом уверена, что выглядит в ней глупо... и, должна признать, в этом я с ним полностью согласна), сама влезла в шубу. Сунула в карман бутылку виноградного сока, и мы пошли к Пеннс-Лендинг и посидели на набережной, наблюдая за фейерверком, тогда как вокруг кричали, обнимались и целовались пьяные подростки и жители Южной Филадельфии, празднуя наступление 1999 года.
По возвращении домой я сделала то, что следовало сделать гораздо раньше. Достала большую картонную коробку и начала складывать в нее вещи: а) которые давал мне Брюс, б.) которые напоминали мне о нем.
В коробку отправилась наполовину растаявшая свеча-сфера, которую мы вместе зажигали в Вермонте, в мерцающем, мягком, ароматном свете которой занимались любовью. Компанию ей составили все письма, которые он посылал мне, каждое в своем конверте, все эротическое белье, которое он мне купил, но я ни разу не надела, вибратор, отделанные розовым мехом наручники, которые вообще не следовало держать в квартире, где ждали появления на свет ребенка. К ним присоединилось стеклянное, расписанное вручную ожерелье, подаренное матерью Брюса на мой последний день рождения, и кожаная сумка, которую я получила от нее годом раньше. После некоторого раздумья я решила оставить сотовый телефон, который в конце концов больше не мог ассоциироваться с Брюсом, поскольку тот не звонил. И я сохранила си-ди Эни Дифранко и Мэри Чапин Карпентер, Лиз Фэйр и Сюзан Вернер. Это была моя музыка, а не его.
Я сложила все лишнее, заклеила коробку липкой лентой и отнесла в подвал, думая, что потом, возможно, сумею продать что-то ценное, а пока, во всяком случае, уберу с глаз. То есть сделала первый шаг к тому, чтобы забыть Брюса. А поднявшись наверх, раскрыла свой дневник, новый том, с обложкой из мраморной бумаги и толстыми, разлинованными страницами. Написала: «1999», и Нифкин тут же запрыгнул на подлокотник дивана и уселся там, глядя, как мне показалось, с одобрением на мои слова: «Моему ребенку, которого я уже очень люблю».
Практически весь январь шел дождь, а весь февраль – снег. На десять минут он выбеливал улицы, но городские автобусы и пешеходы быстренько превращали белизну в серую грязь. Я старалась не смотреть на красные сердца в витринах аптечных магазинов. Я заставляла себя не раскрывать появившийся на лотках ко Дню святого Валентина красно-розовый номер «Мокси», где, как извещала обложка, была помещена статья Брюса под названием «Заставь его вопить: 10 новых обжигающих сексуальных трюков для искательницы эротических приключений». Но в один из неудачных дней раскрыла журнал на рубрике Брюса, когда стояла в очереди в кассу, и увидела его в ярко-алых боксерских трусах, с лицом лучащимся блаженством, в постели с женщиной, как я искренне надеялась, одной из моделей «Мокси», а не загадочной Э. Я бросила журнал на стойку, словно обожглась, и решила после личных консультаций с Самантой («Забудь его, Кэнни») и дебатов по электронной почте с Макси («Если хочешь, его убьют»), что действительно лучше всего не обращать внимания на его опусы и благодарить Бога за то, что февраль – короткий месяц.
Время шло. У меня на животе появлялись все новые полоски беременности, и я пристрастилась к импортному сыру «Стилтон», который продавался в «Шефе маркет» на Южной улице по шестнадцать долларов за фунт. Несколько раз у меня возникало желание сунуть кусок сыра в карман и выскользнуть из магазина, не заплатив за него, но я этого не сделала. Не хотелось долго и нудно рассказывать о моих сырных пристрастиях тому, кто придет вносить за меня залог после моего неизбежного ареста.
Во время второго триместра чувствовала я себя очень даже неплохо, как, собственно, и обещали практически все пособия для ожидающих ребенка. «Вас переполняет энергия, вы буквально светитесь изнутри», – читала я в одной брошюре, под фотографией светящейся и полной энергии беременной женщины, которая шагала по полю подсолнухов рука об руку с мужем, в чьих глазах читалось обожание. Однако сонливость никуда не делась, да и груди болели так сильно, что иной раз мне казалось, они вот-вот оторвутся и куда-то укатятся. А как-то вечером, сидя перед телевизором, я съела целую банку чатни. Иногда, пожалуй, чаще, чем иногда, мне становилось так жалко себя, что я плакала. Во всех моих книжках беременные женщины изображались с мужьями (а в самых прогрессивных с партнерами), то есть было кому натереть живот маслом какао, принести мороженое и соленый огурчик, подбодрить и помочь в выборе имени. У меня же никого не было, если не считать Саманты и Люси, двух ежевечерних телефонных звонков матери и одной ночи в неделю, проведенной в ее доме. Никто не пошел бы в магазин поздно вечером, если б возникла такая необходимость, никто не обсуждал со мной сравнительные достоинства и недостатки таких имен, как Алиса и Эбигейл, никто не убеждал меня не бояться ни боли, ни будущего, никто не говорил мне, что все будет хорошо.
И жизнь скорее усложнялась, чем упрощалась. Во-первых, на работе начали что-то замечать. Еще не подходили и не спрашивали в лоб, но я ловила на себе случайные взгляды в женском туалете, а в кафетерии, когда я входила туда, разговоры, бывало, смолкали.
Как-то во второй половине дня к моему столу подкатилась Габби. Она затаила на меня зло с осени, когда мой большущий материал о Макси открыл воскресный номер «Икзэминер», к огромной радости руководства редакции. Главный редактор просто сиял, потому что мы оказались единственной газетой Восточного побережья, которой удалось взять у Макси интервью, не говоря уж о том, что только для нас она столь откровенно рассказала о своей жизни, своих целях, своих неудачных романах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104