понятны были странные манеры Фрэнка, когда он говорил о Ребекке, и молчаливость Беатрисы, обычно ей несвойственная.
Я сама создала себе ад. Если бы я заговорила с Максимом, он давно рассказал бы мне обо всем, и мы могли бы счастливо прожить все это время, не разделяемые черными тенями прошлого.
– Жиль и Би больше никогда не приезжали к нам на уик-энд, и мы никогда не обсуждали их последнее посещение. Думаю, однако, что Би кое о чем догадалась, так же, как и Фрэнк. Ребекка опять стала держать себя очень хорошо, и поведение ее здесь, у меня на глазах, было безупречным. Но если я куда-нибудь уезжал, я никогда не мог быть спокойным: она могла снова взяться за Фрэнка или за любого из обслуживающих нас рабочих. И тогда бы бомба разорвалась, и наша жизнь получила бы огласку. У нее был кузен, некий Джек Фэвелл. Он воспитывался за границей, но теперь вернулся в Англию. Он постоянно приезжал сюда.
– Я знаю его, – сказала я, – он был здесь в тот самый день, когда ты уезжал в Лондон.
– Почему ты не сказала мне об этом? Я узнал все от Фрэнка, который случайно видел его машину возле дома.
– Я не хотела говорить, чтобы не напоминать о Ребекке.
– Напоминать мне, – усмехнулся Максим. – Как будто мне еще нужно было о ней напоминать. Она приглашала Джек в коттедж на берегу. Слугам она говорила, что на всю ночь уходит в море, а сама проводила ночи вместе с ним в коттедже.
Я опять предостерег ее, что не потерплю его присутствия в Мандерли, и если застану его здесь, то просто пристрелю. Она пожала плечами, но обошлось без брани. Я заметил, что она плохо выглядит: бледнее обычного, нервна и явно утомлена. Но пока все шло без особых перемен.
Однажды она уехала в Лондон и в тот же день вернулась назад. Так она обычно не поступала, и я ее не ждал. Я пообедал у Фрэнка в его домике и вернулся домой около половины одиннадцатого. В холле я увидел ее шарф, перчатки и подумал: какого дьявола она вернулась! Но дома ее не было, очевидно, она ушла в свой коттедж. Я почувствовал, что больше не в состоянии выносить эту жизнь, полную фальши и лжи. И решил так или иначе положить этому конец. Я взял с собой ружье и решил хорошенько припугнуть ее и ее кузена. Прислуга даже не видела, что я вернулся домой. Я тихо пробрался в сад и направился к бухточке. Я увидел свет в окне и направился прямо в коттедж. К моему удивлению, она была совсем одна. Она лежала на диване, а рядом стояла пепельница, доверху наполненная окурками. Она выглядела больной, измученной.
Я сразу начал говорить о Фэвелле… Я достаточно долго терпел эту жизнь, полную унижений и позора. Но теперь – конец.
– Что вы делали в Лондоне, меня не касается. Можете быть там с Фэвеллом или с кем-то другим – это ваше дело. Но не здесь, не в Мандерли.
– А что если мне больше нравится здесь? Что вы сделаете?
– Вы знаете мои условия, я честно соблюдал наш позорный договор, чего нельзя сказать о вас. Я терпел достаточно долго, Ребекка. Но больше не желаю.
Она бросила сигарету в пепельницу, встала с дивана и потянулась, подняв руки над головой.
– Ты прав, Максим, пора начинать новую страницу в нашей жизни.
Она начала ходить по комнате – взад и вперед, засунув руки в карманы брюк, очень бледная, очень худая; в своем костюме матроса она была похожа на мальчика, но мальчика с лицом ботичеллиевской мадонны.
– Думали ли вы когда-нибудь о том, – заговорила она, – как трудно вам будет собрать какой-нибудь материал для суда, если захотите развода? Все ваши друзья, все ваши слуги убеждены, что мы очень счастливая супружеская пара.
– А Фрэнк, а Беатриса? – спросила я.
– У вашего Фрэнка нет никакого материала против меня, а Беатриса докажет в суде только то, что приревновала ко мне своего мужа, которому вздумалось однажды свалять дурака. О нет, Макс, чертовски трудно будет хоть что-нибудь доказать. – Она издевательски улыбалась. – А я могу заставить Дэнни дать любую присягу в суде, а за ней в слепом неведении присягнут и остальные слуги. Ведь все думают, что мы живем, как счастливые супруги. Ну и как же вы сможете доказать, что это не так?
Она села на край стола, покачивая одной ногой, обутой в сандалию из синих и белых полосок.
– Мы, Дэнни и я, могли бы выставить вас перед судом полным дураком. И вам бы после этого не поверил ни один человек.
И снова она встала передо мной, раскачиваясь на каблуках.
– Если у меня будет ребенок, Макс, вы никогда не сможете отказаться от него. Он будет расти здесь, в Мандерли, будет носить ваше имя, и вы ничего не сможете поделать. Вы ведь хотели бы иметь сына и наследника вашего дорого Мандерли? Это было бы величайшей радостью в вашей жизни, Макс. И вот вы увидите моего сына, Макс, в колыбельке под каштановым деревом, а затем бегающего по лугам и газонам за бабочками, когда он немного подрастет. Вы будете следить за тем, как он растет и развивается и радоваться тому, что после вашей смерти он останется здесь в качестве законного владельца Мандерли.
Она замолчала на минутку, а затем начала громко хохотать:
– О, боже, как смешно, как весело, как безумно увлекательно… Я сказала вам, что собираюсь открыть новую страницу своей жизни. Теперь вы поняли, в чем дело? И все ваши арендаторы, все местные жители будут в полном восторге: «Это то, что мы все ждали, на что надеялись, миссис де Винтер». А я буду безукоризненной матерью, Макс, как была безукоризненной женой. И никогда, и никому не придет в голову… – В одной руке она держала сигарету, а другую сунула в карман и глядела мне в лицо, все так же усмехаясь.
…Когда я выстрелил в нее, она продолжала стоять против меня. Я попал прямо в сердце, и пуля прошла навылет. Она не сразу упала, а продолжала стоять с широко открытыми глазами, все так же улыбаясь.
Голос Максима упал до шепота, а его рука, которую я держала в своих, была холодной, как лед.
– Я совсем забыл, – снова начал он, – что из тела вытекает так много крови. Я принес морской воды в ведре и стал тряпкой мыть пол. Все было залито кровью, даже у камина, к которому она не подходила, стояла большая лужа крови. После того, как я вымыл весь пол, я поднял тело Ребекки и отнес его на лодку. Положил ее на пол в каюте и попытался вывести лодку в море. Ветерок налетал порывами, и вывести судно против прилива было нелегко. Я давно не ходил под парусом, так как никогда не плавал вместе с ней и совсем отвык от этого спорта. С большим трудом я вывел судно из бухточки в залив, но дальше вести его не сумел. Было ужасающе темно. Абсолютно безлунная ночь. Кое-как, ощупью, я спустился в каюту, заклинил дверь и открыл водопроводные краны. Вода начала проступать на полу. После этого кинжалом, который специально захватил с собой, я пробил в днище одну за другой три дыры, а сам перешел на шлюпку. До этого сбросил с парусника в море спасательный круг, канат и весла, чтобы создать видимость крушения, и стал наблюдать за медленным погружением судна в море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Я сама создала себе ад. Если бы я заговорила с Максимом, он давно рассказал бы мне обо всем, и мы могли бы счастливо прожить все это время, не разделяемые черными тенями прошлого.
– Жиль и Би больше никогда не приезжали к нам на уик-энд, и мы никогда не обсуждали их последнее посещение. Думаю, однако, что Би кое о чем догадалась, так же, как и Фрэнк. Ребекка опять стала держать себя очень хорошо, и поведение ее здесь, у меня на глазах, было безупречным. Но если я куда-нибудь уезжал, я никогда не мог быть спокойным: она могла снова взяться за Фрэнка или за любого из обслуживающих нас рабочих. И тогда бы бомба разорвалась, и наша жизнь получила бы огласку. У нее был кузен, некий Джек Фэвелл. Он воспитывался за границей, но теперь вернулся в Англию. Он постоянно приезжал сюда.
– Я знаю его, – сказала я, – он был здесь в тот самый день, когда ты уезжал в Лондон.
– Почему ты не сказала мне об этом? Я узнал все от Фрэнка, который случайно видел его машину возле дома.
– Я не хотела говорить, чтобы не напоминать о Ребекке.
– Напоминать мне, – усмехнулся Максим. – Как будто мне еще нужно было о ней напоминать. Она приглашала Джек в коттедж на берегу. Слугам она говорила, что на всю ночь уходит в море, а сама проводила ночи вместе с ним в коттедже.
Я опять предостерег ее, что не потерплю его присутствия в Мандерли, и если застану его здесь, то просто пристрелю. Она пожала плечами, но обошлось без брани. Я заметил, что она плохо выглядит: бледнее обычного, нервна и явно утомлена. Но пока все шло без особых перемен.
Однажды она уехала в Лондон и в тот же день вернулась назад. Так она обычно не поступала, и я ее не ждал. Я пообедал у Фрэнка в его домике и вернулся домой около половины одиннадцатого. В холле я увидел ее шарф, перчатки и подумал: какого дьявола она вернулась! Но дома ее не было, очевидно, она ушла в свой коттедж. Я почувствовал, что больше не в состоянии выносить эту жизнь, полную фальши и лжи. И решил так или иначе положить этому конец. Я взял с собой ружье и решил хорошенько припугнуть ее и ее кузена. Прислуга даже не видела, что я вернулся домой. Я тихо пробрался в сад и направился к бухточке. Я увидел свет в окне и направился прямо в коттедж. К моему удивлению, она была совсем одна. Она лежала на диване, а рядом стояла пепельница, доверху наполненная окурками. Она выглядела больной, измученной.
Я сразу начал говорить о Фэвелле… Я достаточно долго терпел эту жизнь, полную унижений и позора. Но теперь – конец.
– Что вы делали в Лондоне, меня не касается. Можете быть там с Фэвеллом или с кем-то другим – это ваше дело. Но не здесь, не в Мандерли.
– А что если мне больше нравится здесь? Что вы сделаете?
– Вы знаете мои условия, я честно соблюдал наш позорный договор, чего нельзя сказать о вас. Я терпел достаточно долго, Ребекка. Но больше не желаю.
Она бросила сигарету в пепельницу, встала с дивана и потянулась, подняв руки над головой.
– Ты прав, Максим, пора начинать новую страницу в нашей жизни.
Она начала ходить по комнате – взад и вперед, засунув руки в карманы брюк, очень бледная, очень худая; в своем костюме матроса она была похожа на мальчика, но мальчика с лицом ботичеллиевской мадонны.
– Думали ли вы когда-нибудь о том, – заговорила она, – как трудно вам будет собрать какой-нибудь материал для суда, если захотите развода? Все ваши друзья, все ваши слуги убеждены, что мы очень счастливая супружеская пара.
– А Фрэнк, а Беатриса? – спросила я.
– У вашего Фрэнка нет никакого материала против меня, а Беатриса докажет в суде только то, что приревновала ко мне своего мужа, которому вздумалось однажды свалять дурака. О нет, Макс, чертовски трудно будет хоть что-нибудь доказать. – Она издевательски улыбалась. – А я могу заставить Дэнни дать любую присягу в суде, а за ней в слепом неведении присягнут и остальные слуги. Ведь все думают, что мы живем, как счастливые супруги. Ну и как же вы сможете доказать, что это не так?
Она села на край стола, покачивая одной ногой, обутой в сандалию из синих и белых полосок.
– Мы, Дэнни и я, могли бы выставить вас перед судом полным дураком. И вам бы после этого не поверил ни один человек.
И снова она встала передо мной, раскачиваясь на каблуках.
– Если у меня будет ребенок, Макс, вы никогда не сможете отказаться от него. Он будет расти здесь, в Мандерли, будет носить ваше имя, и вы ничего не сможете поделать. Вы ведь хотели бы иметь сына и наследника вашего дорого Мандерли? Это было бы величайшей радостью в вашей жизни, Макс. И вот вы увидите моего сына, Макс, в колыбельке под каштановым деревом, а затем бегающего по лугам и газонам за бабочками, когда он немного подрастет. Вы будете следить за тем, как он растет и развивается и радоваться тому, что после вашей смерти он останется здесь в качестве законного владельца Мандерли.
Она замолчала на минутку, а затем начала громко хохотать:
– О, боже, как смешно, как весело, как безумно увлекательно… Я сказала вам, что собираюсь открыть новую страницу своей жизни. Теперь вы поняли, в чем дело? И все ваши арендаторы, все местные жители будут в полном восторге: «Это то, что мы все ждали, на что надеялись, миссис де Винтер». А я буду безукоризненной матерью, Макс, как была безукоризненной женой. И никогда, и никому не придет в голову… – В одной руке она держала сигарету, а другую сунула в карман и глядела мне в лицо, все так же усмехаясь.
…Когда я выстрелил в нее, она продолжала стоять против меня. Я попал прямо в сердце, и пуля прошла навылет. Она не сразу упала, а продолжала стоять с широко открытыми глазами, все так же улыбаясь.
Голос Максима упал до шепота, а его рука, которую я держала в своих, была холодной, как лед.
– Я совсем забыл, – снова начал он, – что из тела вытекает так много крови. Я принес морской воды в ведре и стал тряпкой мыть пол. Все было залито кровью, даже у камина, к которому она не подходила, стояла большая лужа крови. После того, как я вымыл весь пол, я поднял тело Ребекки и отнес его на лодку. Положил ее на пол в каюте и попытался вывести лодку в море. Ветерок налетал порывами, и вывести судно против прилива было нелегко. Я давно не ходил под парусом, так как никогда не плавал вместе с ней и совсем отвык от этого спорта. С большим трудом я вывел судно из бухточки в залив, но дальше вести его не сумел. Было ужасающе темно. Абсолютно безлунная ночь. Кое-как, ощупью, я спустился в каюту, заклинил дверь и открыл водопроводные краны. Вода начала проступать на полу. После этого кинжалом, который специально захватил с собой, я пробил в днище одну за другой три дыры, а сам перешел на шлюпку. До этого сбросил с парусника в море спасательный круг, канат и весла, чтобы создать видимость крушения, и стал наблюдать за медленным погружением судна в море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60