Урожденная Рэндольф и таким образом приходившаяся кузиной первому мужу Ливи, она влачила нищенское существование с тех пор, как ее муж потерял все свое состояние в Черную Среду. Но она сохранила все прежние обширные связи и была вхожа во многие дома. – Тот тоже был не очень порядочным.
– А что вообще значит «быть порядочным»? – гнусаво осведомилась Гарриет Стоутс. – Брукс Гамильтон – один из самых лакомых кусочков, которые я когда-либо встречала...
– Которых, уверена, ты на своем веку перепробовала даже более чем достаточно, – вполголоса проговорила Маффи.
Глаза Гарриет свирепо сверкнули, но этим все и ограничилось. Миссис Хью Хэдфилд была единственной женщиной, чьего языка она побаивалась, к тому же та была замужем за человеком, который мог оказать Уилларду множество полезных услуг, а посему Гарриет было строго наказано быть с ней полюбезней, что означало оплатить ее и ван дер Гельтшин счета за ленч в этом ужасно дорогом ресторане, куда приходили вовсе не для того, чтобы поесть, а себя показать и других посмотреть, чтобы потом рассказать, кто с кем пришел и ушел, посудачить о завсегдатаях, не сидящих на месте, а переходящих от стола к столу, как песчинки, гонимые ветром пустыни, обсудить их социальное и финансовое положение, их супружеские взаимоотношения, выяснить, сумели ли они сохранить за собой достаточный статус-кво, чтобы претендовать на лучшие столики – у окон или рядом с дверью, – или уже находятся в вынужденной ссылке в Сибири, то бишь во втором зале.
Сумев, благодаря связям Маффи; перебраться из второго зала в первый, Гарриет твердо решила навеки закрепить за собой эту привилегию, и если для этого придется умасливать эту суку, то, значит, так тому и быть.
– Он... а вон и Лэлли Сомерсет. – Уязвленный отстутствием к нему интереса и уважения – что явно принижало его титул короля сплетен, который следовало во что бы то ни стало защитить, – Колли привстал было со своего стула, но Маффи быстро охладила его пыл. Она знала его еще с тех времен, когда он был обыкновенным Колином Прентиссом, только недавно прибывшим из Англии в Штаты без единого гроша в кармане, но зато с несколькими рекомендательными письмами, включая и одно к Маффи от старой ее школьной подруги, удачно выскочившей замуж за мандарина из министерства иностранных дел. «Пон – престранненький человечек, – говорилось в ее письме, – но у него гениальный нюх на самые пикантные сплетни: слушай его, но сама ничего ему не рассказывай».
– Сядьте, Колли. Когда обедаете за моим столом, не смейте убегать от меня за другой, – приказала она, натягивая вожжи.
Гарриет завороженным взглядом проследила, как Колли снова уселся на свое место. Было чему удивляться: Колли Прентисс был весьма влиятельным человеком в Нью-Йорке, одного его слова было достаточно, чтобы тебя приняли или с позором выгнали из избранного общества, а ссылки на его публикации в специальной колонке «Комментарии Колли» по авторитетности приравнивались чуть ли не к Священному Писанию. Гарриет сама ежедневно буквально зачитывалась ими. И тем не менее Маффи Хэдфилд обошлась с ним, как со своим слугой, – и он принял это, как должное!
Интересно, найдется ли в этом городе хоть один человек, которому нечего скрывать? – спросила себя Гарриет, но вслух сказала:
– Да, Колли. Расскажите нам о Ливи. Мы ведь ради этого все здесь собрались, не так ли?
– Итак, все о леди Банкрофт. – Колли выместил свое унижение на той из них, кто не мог дать ему сдачи. Выскочка! – мельтешило у него в голове. Только потому, что твой муж заделался новым миллиардером... могу поспорить на что угодно, что способ, благодаря которому он сколотил свой первый миллион, не выдерживает даже самого поверхностного расследования! Обращался поэтому он только к Маффи и Банни. Они, по крайней мере, были одного ранга с умирающей, чему в душе он здорово завидовал. О Ливи он всегда, ни разу не изменив себе, писал в самых льстивых тонах, для него она действительно являла собой Само Совершенство, и, хотя при встречах она была учтивой и внимательной к нему, он так и не удосужился чести, чтобы, обращаясь к нему, она звала его просто Колли, а не господин Прентисс. Не смог он – но не потому, что не пытался, – проникнуть и во внутреннее окружение Ливи, как это удалось, например, Ладди Ладбруку.
И вот теперь, преисполненный собственной важности, Колли начал свой рассказ.
– Дорогие мои... какая роскошь! Дом Морпетов всегда слыл за одно из самых великолепных частных владений в Лондоне, но в течение многих лет он был запущен, и ему грозило либо полное запустение, либо превращение в доходный дом, когда сэр Уильям, которым он еще был тогда, не выкупил его у Морпетов. И слава Богу, говорю я, ибо дом этот надо видеть собственными глазами, чтобы поверить в мои слова! Во истину того, что я утверждаю!
Тот факт, что сам он увидел его впервые, рассказчик оставил при себе.
Выдержав паузу, чтобы убедиться, что полностью завладел их вниманием, Колли продолжал:
– Наверх к ней меня провела ее дочь Розалинда. По всей видимости, она заменила собой личного помощника матери Джеймза Латтрелл-Ли, ныне виконта Челмского. Я был единственным посетителем. Остальных она приняла до меня, оставив мне напоследок ровно полчаса.
– Ну и как там Розалинда? – Маффи надоело самолюбование Колли, и она решила все расставить по своим местам.
– Как обычно, как же еще? – осадил ее Колли. Он никогда раньше не встречал Розалинду: впервые в жизни увидел ее, когда она вела его к матери.
Банни пальцем поманила к себе официанта, чтобы тот вновь наполнил ее бокал. Зачем же отказывать себе в удовольствии отлично поесть за чужой счет? Она взяла со стола меню и, пока Колли бубнил свой рассказ, внимательно просмотрела его.
– Розалинда повела меня наверх, ах, какая лестница: по ней на второй этаж можно подняться прямо в карете, запряженной четверкой лошадей, – и затем по коридору туда, где, как на троне, – и это не просто сравнение: огромнейшая кровать, когда-то принадлежавшая Полине Бонапарт, вся в позолоте и шелках – восседала Ливи. – Голос его понизился до шепота. – На ней был великолепнейший шелковый, мягкий, как кожа, потрясающего многоцветья кафтан, а голову украшал тюрбан, такой же многоцветный. Тут он понизил голос: – У бедняжки выпали все волосы от химиотерапии. Дома она всегда повязывает голову тюрбаном, а когда отправляется куда-нибудь с визитом, то надевает какой-нибудь из великолепных своих париков.
– А я думала, она вообще никуда не выходит, – заметила Гарриет Стоутс.
– Она очень редко наносит визиты, а у себя дома вообще не принимает гостей, но у меня есть авторитетные свидетельства, что, когда она все же принимает чьи-либо приглашения, то появляется на людях в парике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
– А что вообще значит «быть порядочным»? – гнусаво осведомилась Гарриет Стоутс. – Брукс Гамильтон – один из самых лакомых кусочков, которые я когда-либо встречала...
– Которых, уверена, ты на своем веку перепробовала даже более чем достаточно, – вполголоса проговорила Маффи.
Глаза Гарриет свирепо сверкнули, но этим все и ограничилось. Миссис Хью Хэдфилд была единственной женщиной, чьего языка она побаивалась, к тому же та была замужем за человеком, который мог оказать Уилларду множество полезных услуг, а посему Гарриет было строго наказано быть с ней полюбезней, что означало оплатить ее и ван дер Гельтшин счета за ленч в этом ужасно дорогом ресторане, куда приходили вовсе не для того, чтобы поесть, а себя показать и других посмотреть, чтобы потом рассказать, кто с кем пришел и ушел, посудачить о завсегдатаях, не сидящих на месте, а переходящих от стола к столу, как песчинки, гонимые ветром пустыни, обсудить их социальное и финансовое положение, их супружеские взаимоотношения, выяснить, сумели ли они сохранить за собой достаточный статус-кво, чтобы претендовать на лучшие столики – у окон или рядом с дверью, – или уже находятся в вынужденной ссылке в Сибири, то бишь во втором зале.
Сумев, благодаря связям Маффи; перебраться из второго зала в первый, Гарриет твердо решила навеки закрепить за собой эту привилегию, и если для этого придется умасливать эту суку, то, значит, так тому и быть.
– Он... а вон и Лэлли Сомерсет. – Уязвленный отстутствием к нему интереса и уважения – что явно принижало его титул короля сплетен, который следовало во что бы то ни стало защитить, – Колли привстал было со своего стула, но Маффи быстро охладила его пыл. Она знала его еще с тех времен, когда он был обыкновенным Колином Прентиссом, только недавно прибывшим из Англии в Штаты без единого гроша в кармане, но зато с несколькими рекомендательными письмами, включая и одно к Маффи от старой ее школьной подруги, удачно выскочившей замуж за мандарина из министерства иностранных дел. «Пон – престранненький человечек, – говорилось в ее письме, – но у него гениальный нюх на самые пикантные сплетни: слушай его, но сама ничего ему не рассказывай».
– Сядьте, Колли. Когда обедаете за моим столом, не смейте убегать от меня за другой, – приказала она, натягивая вожжи.
Гарриет завороженным взглядом проследила, как Колли снова уселся на свое место. Было чему удивляться: Колли Прентисс был весьма влиятельным человеком в Нью-Йорке, одного его слова было достаточно, чтобы тебя приняли или с позором выгнали из избранного общества, а ссылки на его публикации в специальной колонке «Комментарии Колли» по авторитетности приравнивались чуть ли не к Священному Писанию. Гарриет сама ежедневно буквально зачитывалась ими. И тем не менее Маффи Хэдфилд обошлась с ним, как со своим слугой, – и он принял это, как должное!
Интересно, найдется ли в этом городе хоть один человек, которому нечего скрывать? – спросила себя Гарриет, но вслух сказала:
– Да, Колли. Расскажите нам о Ливи. Мы ведь ради этого все здесь собрались, не так ли?
– Итак, все о леди Банкрофт. – Колли выместил свое унижение на той из них, кто не мог дать ему сдачи. Выскочка! – мельтешило у него в голове. Только потому, что твой муж заделался новым миллиардером... могу поспорить на что угодно, что способ, благодаря которому он сколотил свой первый миллион, не выдерживает даже самого поверхностного расследования! Обращался поэтому он только к Маффи и Банни. Они, по крайней мере, были одного ранга с умирающей, чему в душе он здорово завидовал. О Ливи он всегда, ни разу не изменив себе, писал в самых льстивых тонах, для него она действительно являла собой Само Совершенство, и, хотя при встречах она была учтивой и внимательной к нему, он так и не удосужился чести, чтобы, обращаясь к нему, она звала его просто Колли, а не господин Прентисс. Не смог он – но не потому, что не пытался, – проникнуть и во внутреннее окружение Ливи, как это удалось, например, Ладди Ладбруку.
И вот теперь, преисполненный собственной важности, Колли начал свой рассказ.
– Дорогие мои... какая роскошь! Дом Морпетов всегда слыл за одно из самых великолепных частных владений в Лондоне, но в течение многих лет он был запущен, и ему грозило либо полное запустение, либо превращение в доходный дом, когда сэр Уильям, которым он еще был тогда, не выкупил его у Морпетов. И слава Богу, говорю я, ибо дом этот надо видеть собственными глазами, чтобы поверить в мои слова! Во истину того, что я утверждаю!
Тот факт, что сам он увидел его впервые, рассказчик оставил при себе.
Выдержав паузу, чтобы убедиться, что полностью завладел их вниманием, Колли продолжал:
– Наверх к ней меня провела ее дочь Розалинда. По всей видимости, она заменила собой личного помощника матери Джеймза Латтрелл-Ли, ныне виконта Челмского. Я был единственным посетителем. Остальных она приняла до меня, оставив мне напоследок ровно полчаса.
– Ну и как там Розалинда? – Маффи надоело самолюбование Колли, и она решила все расставить по своим местам.
– Как обычно, как же еще? – осадил ее Колли. Он никогда раньше не встречал Розалинду: впервые в жизни увидел ее, когда она вела его к матери.
Банни пальцем поманила к себе официанта, чтобы тот вновь наполнил ее бокал. Зачем же отказывать себе в удовольствии отлично поесть за чужой счет? Она взяла со стола меню и, пока Колли бубнил свой рассказ, внимательно просмотрела его.
– Розалинда повела меня наверх, ах, какая лестница: по ней на второй этаж можно подняться прямо в карете, запряженной четверкой лошадей, – и затем по коридору туда, где, как на троне, – и это не просто сравнение: огромнейшая кровать, когда-то принадлежавшая Полине Бонапарт, вся в позолоте и шелках – восседала Ливи. – Голос его понизился до шепота. – На ней был великолепнейший шелковый, мягкий, как кожа, потрясающего многоцветья кафтан, а голову украшал тюрбан, такой же многоцветный. Тут он понизил голос: – У бедняжки выпали все волосы от химиотерапии. Дома она всегда повязывает голову тюрбаном, а когда отправляется куда-нибудь с визитом, то надевает какой-нибудь из великолепных своих париков.
– А я думала, она вообще никуда не выходит, – заметила Гарриет Стоутс.
– Она очень редко наносит визиты, а у себя дома вообще не принимает гостей, но у меня есть авторитетные свидетельства, что, когда она все же принимает чьи-либо приглашения, то появляется на людях в парике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107