Это сразу стало понятно. Лицо у нее немного смягчилось. Она напрямик спросила, со всей своей доверчивостью, люблю ли я ее. Это сломало преграду. Я сказал — да. Очень, сказал я. Тогда-то она и сказала, что хочет подарить мне на память что-то вроде залога. Она сняла браслет и протянула его мне. Я точно запомнил ее слова. Она сказала: «Храни его всегда. Тогда никто не попытается разбудить смерть». Не спрашивайте у меня, что это значит. Мне только подумалось, что уж слишком она высокопарно говорит. Потому что, не забывайте, отчасти я был настороже. И в эти романтические минуты я стоял к ней не ближе, чем вы к этим часам. После этого она оживилась. Сказала, что уже поздно, мол, что подумают люди, если застанут меня у нее в такой час.
Я еще был как одурманенный, мне хотелось сделать ей что-то хорошее. И у меня возникла романтическая идея. Я предложил ей завтра утром встать пораньше, позавтракать вдвоем и уйти гулять по городу, не дожидаясь остальных. Я наугад назвал семь часов. Вы понимаете. На самом деле я не хотел вставать в семь утра, чтобы пройти через земной рай с гурией без вуали. Но я стоял там и говорил все эти глупости. Она одобрила идею, видно думая только о том, чтобы поскорее меня выпроводить. Наконец спросила, не поцелую ли я ее на прощание. Конечно, сказал я. Вместо того чтобы обнять ее, крепко прижать к себе, как я сделал бы с любой другой женщиной, я всего лишь целомудренно и ласково поцеловал ее… Да нечего так смущенно на меня смотреть, копы! Вы сами хотели узнать правду! И после поцелуя отступил назад. Тогда Дженни выгнула свою лебединую шею и попросила: «И еще один — на счастье!» И в этот момент я увидел, как ее взгляд скользнул мимо меня. В глазах, голубых и спокойных, как мрамор, не было какого-то особенного выражения — так женщины ждут лифт. И в эту самую секунду канат был перерезан. Мой канат. Короче, я увидел…
Послышался щелчок, и над кроватью зажглось бра — сержант Престон уже не мог писать в темноте. «Никто, кроме Рейберна, — подумал Кент, — не решился бы изливать душу для записи». Сейчас рассказчик, засунув руки в карманы, оглядывал их с мрачным спокойствием и дерзостью. Настенные бра из-за матовых абажуров проливали мягкий театральный свет на эту театральную комнату, где Рейберн ставил спектакль.
— Вот именно, — самодовольно сказал Рейберн, кивая им. — Хитрая лиса! Тогда я понял. Я почувствовал. Хотя и представить не мог, что это была за игра. Я смог бы разобраться тогда, потому что вдруг это начало задевать меня. Но… вдруг мы услышали стук в дверь.
Хэдли встрепенулся:
— Стук в дверь? В какую именно?
— По-моему, вы называете ее главной дверью — та, на которой потом появилась эта ужасная табличка.
— Во сколько это было? Вы помните?
— Да. До полуночи оставалось каких-то несколько секунд. Я знаю это. Я посмотрел на часы, когда Дженни пожелала мне спокойной ночи.
— То есть вы находились в комнате, когда услышали этот стук?
— Конечно, в комнате, — начал Рейберн резко, но вдруг осекся, и впервые у него забегали глаза. — Ой! Постойте! Вы же не хотите сказать, что это был… Мне никто не говорил…
— Продолжайте. Что случилось, когда вы услышали стук?
— Дженни шепотом велела мне уйти. Чтобы меня не застали с ней. Поэтому я выскользнул через боковую дверь с «залогом» в кармане. Кажется, Дженни заперла за мной дверь на задвижку. Я быстро пересек коридор и вошел к себе в номер. Тоже через боковой вход.
— Сколько было времени?
— О, уже двенадцать. Вся эта перебежка заняла не больше десяти секунд. Признаюсь, я был в некотором замешательстве и даже расстроен. Но я начал все понимать. На случай, если забуду, я позвонил портье (во всяком случае, меня с ним связали) и попросил разбудить меня утром, без четверти семь. И поскольку у меня в голове все еще стоял этот романтический туман, я поинтересовался, где можно в это время позавтракать и что можно посмотреть в городе в столь ранний час. Большинство людей впадают в телячью любовь, когда им только-только минет двадцать лет. Я же дождался тридцати, пока меня настиг этот идиотский припадок. Мне представлялось, как мы едем в автобусе, а вокруг лежит снег. Так или иначе, я задал портье несколько вопросов. Да-да, предвидя ваш вопрос, скажу: это заняло минуты три-четыре.
Кент мысленно сопоставлял показания. История Рейберна точно совпадала и с установленными фактами, и с фактами, которые можно проверить. Согласно записям Хардвика, Рейберн разговаривал по телефону с двенадцати до трех минут первого. Если раньше и вызывало удивление, почему в такой поздний час состоялся столь долгий телефонный разговор, теперь было получено убедительное и правдоподобное объяснение. Рейберн говорил серьезно. Трудно было ему не поверить. Вопрос заключался в том, насколько его показания совпадают с показаниями Дэна. Дэн видел то самое привидение — служащего с кипой полотенец, стоявшего перед номером Дженни, — ровно в две минуты первого. Если принять за правду показания Дэна — а их никто не подвергал сомнению, — значит, Рейберн не мог быть этим неуловимым типом в униформе.
Но имелся еще один вопрос. Кто-то — наверняка человек в униформе — постучал в главную дверь за несколько секунд до двенадцати. Неужели он оставался в коридоре целых две минуты после того, как постучал? И не входил в комнату, то есть его не впустили? А собственно, почему нет? Во всяком случае, так казалось Кенту, который с интересом наблюдал за Хэдли и доктором Феллом.
Хэдли заглянул в свой блокнот.
— Вы видели человека, который стучался в дверь?
— Нет, — резко ответил Рейберн. — Больше никакой добровольной информации. Я отвечу на ваши вопросы, но больше не буду болтать. Благодарю.
— А вы уверены, что ваши часы показывали точное время?
— Да, они идут хорошо, и я как раз поставил их вечером по настенным часам в коридоре.
«Те же самые часы, — пронеслось в голове Кента, — на которые смотрел Дэн. Ну и что?»
— Прошу вас, продолжайте, — сказал Хэдли. — Итак, в полночь вы ушли из этой комнаты с браслетом миссис Кент…
— И я не спал. Не мог уснуть. Мне не потребовалось звонка портье. Задолго до семи я уже бодрствовал. Я оделся, чувствуя себя совершенно разбитым. В семь часов я вышел и постучал в номер Дженни. Она не отвечала. Даже когда я постучал сильнее. Это меня здорово разозлило. Я подумал, раз она спит на кровати, значит, находится ближе к главной двери и услышит, если я постучу в нее. Я обогнул угол коридора и подошел к этой двери. На ней висела табличка «Просьба не беспокоить». За этим последовала история нарушения мною гражданского долга. Я посмотрел на табличку и увидел нацарапанные поперек нее слова «Мертвая женщина». Я приподнял табличку, чтобы получше ее рассмотреть. И тогда увидел, что ключ так и торчит в скважине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Я еще был как одурманенный, мне хотелось сделать ей что-то хорошее. И у меня возникла романтическая идея. Я предложил ей завтра утром встать пораньше, позавтракать вдвоем и уйти гулять по городу, не дожидаясь остальных. Я наугад назвал семь часов. Вы понимаете. На самом деле я не хотел вставать в семь утра, чтобы пройти через земной рай с гурией без вуали. Но я стоял там и говорил все эти глупости. Она одобрила идею, видно думая только о том, чтобы поскорее меня выпроводить. Наконец спросила, не поцелую ли я ее на прощание. Конечно, сказал я. Вместо того чтобы обнять ее, крепко прижать к себе, как я сделал бы с любой другой женщиной, я всего лишь целомудренно и ласково поцеловал ее… Да нечего так смущенно на меня смотреть, копы! Вы сами хотели узнать правду! И после поцелуя отступил назад. Тогда Дженни выгнула свою лебединую шею и попросила: «И еще один — на счастье!» И в этот момент я увидел, как ее взгляд скользнул мимо меня. В глазах, голубых и спокойных, как мрамор, не было какого-то особенного выражения — так женщины ждут лифт. И в эту самую секунду канат был перерезан. Мой канат. Короче, я увидел…
Послышался щелчок, и над кроватью зажглось бра — сержант Престон уже не мог писать в темноте. «Никто, кроме Рейберна, — подумал Кент, — не решился бы изливать душу для записи». Сейчас рассказчик, засунув руки в карманы, оглядывал их с мрачным спокойствием и дерзостью. Настенные бра из-за матовых абажуров проливали мягкий театральный свет на эту театральную комнату, где Рейберн ставил спектакль.
— Вот именно, — самодовольно сказал Рейберн, кивая им. — Хитрая лиса! Тогда я понял. Я почувствовал. Хотя и представить не мог, что это была за игра. Я смог бы разобраться тогда, потому что вдруг это начало задевать меня. Но… вдруг мы услышали стук в дверь.
Хэдли встрепенулся:
— Стук в дверь? В какую именно?
— По-моему, вы называете ее главной дверью — та, на которой потом появилась эта ужасная табличка.
— Во сколько это было? Вы помните?
— Да. До полуночи оставалось каких-то несколько секунд. Я знаю это. Я посмотрел на часы, когда Дженни пожелала мне спокойной ночи.
— То есть вы находились в комнате, когда услышали этот стук?
— Конечно, в комнате, — начал Рейберн резко, но вдруг осекся, и впервые у него забегали глаза. — Ой! Постойте! Вы же не хотите сказать, что это был… Мне никто не говорил…
— Продолжайте. Что случилось, когда вы услышали стук?
— Дженни шепотом велела мне уйти. Чтобы меня не застали с ней. Поэтому я выскользнул через боковую дверь с «залогом» в кармане. Кажется, Дженни заперла за мной дверь на задвижку. Я быстро пересек коридор и вошел к себе в номер. Тоже через боковой вход.
— Сколько было времени?
— О, уже двенадцать. Вся эта перебежка заняла не больше десяти секунд. Признаюсь, я был в некотором замешательстве и даже расстроен. Но я начал все понимать. На случай, если забуду, я позвонил портье (во всяком случае, меня с ним связали) и попросил разбудить меня утром, без четверти семь. И поскольку у меня в голове все еще стоял этот романтический туман, я поинтересовался, где можно в это время позавтракать и что можно посмотреть в городе в столь ранний час. Большинство людей впадают в телячью любовь, когда им только-только минет двадцать лет. Я же дождался тридцати, пока меня настиг этот идиотский припадок. Мне представлялось, как мы едем в автобусе, а вокруг лежит снег. Так или иначе, я задал портье несколько вопросов. Да-да, предвидя ваш вопрос, скажу: это заняло минуты три-четыре.
Кент мысленно сопоставлял показания. История Рейберна точно совпадала и с установленными фактами, и с фактами, которые можно проверить. Согласно записям Хардвика, Рейберн разговаривал по телефону с двенадцати до трех минут первого. Если раньше и вызывало удивление, почему в такой поздний час состоялся столь долгий телефонный разговор, теперь было получено убедительное и правдоподобное объяснение. Рейберн говорил серьезно. Трудно было ему не поверить. Вопрос заключался в том, насколько его показания совпадают с показаниями Дэна. Дэн видел то самое привидение — служащего с кипой полотенец, стоявшего перед номером Дженни, — ровно в две минуты первого. Если принять за правду показания Дэна — а их никто не подвергал сомнению, — значит, Рейберн не мог быть этим неуловимым типом в униформе.
Но имелся еще один вопрос. Кто-то — наверняка человек в униформе — постучал в главную дверь за несколько секунд до двенадцати. Неужели он оставался в коридоре целых две минуты после того, как постучал? И не входил в комнату, то есть его не впустили? А собственно, почему нет? Во всяком случае, так казалось Кенту, который с интересом наблюдал за Хэдли и доктором Феллом.
Хэдли заглянул в свой блокнот.
— Вы видели человека, который стучался в дверь?
— Нет, — резко ответил Рейберн. — Больше никакой добровольной информации. Я отвечу на ваши вопросы, но больше не буду болтать. Благодарю.
— А вы уверены, что ваши часы показывали точное время?
— Да, они идут хорошо, и я как раз поставил их вечером по настенным часам в коридоре.
«Те же самые часы, — пронеслось в голове Кента, — на которые смотрел Дэн. Ну и что?»
— Прошу вас, продолжайте, — сказал Хэдли. — Итак, в полночь вы ушли из этой комнаты с браслетом миссис Кент…
— И я не спал. Не мог уснуть. Мне не потребовалось звонка портье. Задолго до семи я уже бодрствовал. Я оделся, чувствуя себя совершенно разбитым. В семь часов я вышел и постучал в номер Дженни. Она не отвечала. Даже когда я постучал сильнее. Это меня здорово разозлило. Я подумал, раз она спит на кровати, значит, находится ближе к главной двери и услышит, если я постучу в нее. Я обогнул угол коридора и подошел к этой двери. На ней висела табличка «Просьба не беспокоить». За этим последовала история нарушения мною гражданского долга. Я посмотрел на табличку и увидел нацарапанные поперек нее слова «Мертвая женщина». Я приподнял табличку, чтобы получше ее рассмотреть. И тогда увидел, что ключ так и торчит в скважине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62