Я не слышу тебя и не вижу. Я должен уехать. И ты это знаешь: дай мне уйти.
Она сказала тихо: «Ты будешь меня чувствовать». Она подошла и положила руку ему на плечо. И дрожание пальцев ее говорило: «Останься со мною. Не покидай меня». Были сладки чуткие поцелуи ее маленьких рук… «Я сейчас от нее вырвусь, – думал он, – сейчас, еще только мгновение». Он закрыл лаза и наслаждался пожатием маленьких пальцев. Но руки поднялись, и щеки его дрогнули от мягкого прикосновения. Медленно обвила она его шею, запрокинула ему голову, поднялась на цыпочки и прижалась влажными губами к его рту.
«Как странно все-таки, – подумал он, – ее нервы говорят, а мои понимают этот немой язык».
Она увлекла его за собою – заставила присесть на кровать. Села к нему на колени, осыпала градом ласк. Вынула вату из ушей, стала шептать знойные, нежные слова. Он их не понимал – так тихо она говорила. Но чувствовал смысл, чувствовал, что все они значат: «Останься». Что она уже говорит: «Как хорошо, что ты остаешься».
Его глаза все еще были закрыты. Он все еще слышал бессвязный лепет ее губ, чувствовал прикосновение ее маленьких пальцев, скользивших по лицу и груди. Она не настаивала, не убеждала – а все же он чувствовал ток ее нервов, который владел им, господствовал. Медленно, тихо он опускался все ниже и ниже.
Но вдруг она вскочила. Он открыл глаза, когда она подбежала к двери и заперла ее. И спустила тяжелую оконную портьеру. Тусклые сумерки окутали комнату.
Он хотел подняться. Но она уже вернулась. Он не успел пошевельнуть и пальцем. Сбросила с себя черный плащ, подошла к нему, нежною рукою закрыла ему веки, прикоснулась губами к его рту. Он не сопротивлялся…
«Ты останешься?» – спросила она. Но он почувствовал, что это был уже не вопрос. Она хотела только услышать ответ – из его собственных уст.
– Да, – ответил он тихо.
Ее поцелуи обрушились, словно ливень в майскую ночь. Ее ласки сыпались на него, будто цвет яблони. Ее нежные слова лились, как сверкающие брызги каскадов на озере в парке.
– Ты научил меня, – шептала она, – ты – ты показал мне, что такое любовь, – и ты должен остаться, остаться для меня, любовь которой ты сам создал.
Она прикоснулась к его ране и поцеловала ее. Подняла лицо и блуждающим взором взглянула на него. «Я тебе сделала больно, – шептала она, – я попала в тебя – в самое сердце. Ты хочешь ударить меня? Не принести ли мне хлыст: делай, что хочешь. Рви мое тело зубами – возьми нож. Пей мою кровь – делай, что хочешь, – все, все – я раба твоя».
Он снова закрыл глаза и глубоко вздохнул. «Ты госпожа, – подумал он, – победительница».
Иногда, входя в библиотеку, ему казалось, будто откуда-то из углов слышит он чей-то насмешливый хохот. Услыхав его в первый раз, он подумал, что это Альрауне, хотя смех ее был не такой. Он оглянулся, но никого не увидел. Когда он услышал смех во второй раз, он испугался. «Это хриплый голос дядюшки Якоба. – подумал он, – это он смеется надо мною». Но он овладел собою, очнулся. «Галлюцинация», – пробормотал он, и действительно нервы его были в хаотическом состоянии. Он был как во сне. Когда оставался один, он шатался, движения его были вялы, взгляд апатичен. Когда же был с нею, все существо его напрягалось, нервы были натянуты и кровь мчалась бешеным вихрем.
Он был ее учителем – это правда. Он открыл ей глаза, посвятил ее в тайны Востока, научил всем играм древних народов, для которых любовь – великое искусство. Но казалось, будто он не говорит ей ничего нового и лишь пробуждает в ней воспоминания о том, что она когда-то знала. Часто, когда он еще говорил, ее страсть вспыхивала ярким пламенем, вырывалась наружу, словно лесной пожар в жаркую летнюю пору. Он зажег факел. И сам теперь устрашился этого пожара, сжигавшего его тело, повергавшего его в бездну страсти и мук…
Однажды, идя через двор, он встретил Фройтсгейма.
– Вы не катаетесь больше верхом, молодой барин, – заметил старый кучер.
Он сказал тихо: «Нет, не катаюсь». Взгляд его встретился с взглядом старика, и он увидел, как зашевелились старые губы.
– Не говори, старик, – поспешно сказал он. – Я знаю, что ты мне скажешь. Но я не могу – я не в силах.
Кучер долго смотрел ему вслед, когда он шел в сторону сада. Потом сплюнул, задумчиво покачал головою и перекрестился.
Однажды вечером Фрида Гонтрам сидела на каменной скамье под буковым деревом. Он подошел к ней и протянул руку.
– Уже вернулись, Фрида?
– Два месяца прошло, – сказала она.
Он схватился за голову. «Прошло? – пробормотал он. – Мне казалось: всего только неделя». – «Что с вашим братом?» – продолжал он.
– Умер, – ответила она, – давно уже. Мы похоронили его наверху, в Давосе, – я и викарий Шредер.
– Умер, – повторил он. Потом, словно желая отогнать от себя эту мысль, быстро спросил: – Что вообще нового слышно? Мы живем тут совсем отшельниками, не выходим из сада.
«От удара умерла княгиня Волконская, – начала она. – Графиня Ольга…» Но он не дал ей продолжать. «Нет, – закричал он, – не говорите. Я не хочу слушать. Смерть – смерть – смерть. Молчите, Фрида, молчите».
Он был рад, что она вернулась. Они мало говорили, но сидели друг против друга. Было лучше, когда в доме есть еще человек. Альрауне сердилась, что Фрида Гонтрам вернулась.
– Зачем она приехала? Мне она не нужна… Мне не нужно никого, кроме тебя.
– Оставь ее, – сказал он, – она никому не мешает: она прячется…
Альрауне сказала: «Она вместе с тобою, когда меня нет. Я это знаю. Но пусть она бережется».
– Что ты хочешь сделать? – спросил он.
Она ответила: «Сделать? Ничего. Разве ты забыл, что мне ничего не нужно делать?» Все приходит само собою.
Еще раз проснулось в нем сопротивление.
– Ты опасна, – сказал он, – словно ядовитый плод.
Она подняла голову: «Зачем же она вкушает меня? Я велела ей уйти, уйти навсегда. Ты же сказал – всего на два месяца. Ты виноват».
– Нет, – воскликнул он, – неправда. Она утопилась бы…
– Тем лучше, – засмеялась Альрауне.
Он перебил ее и быстро сказал:
– Княгиня умерла от удара…
– Слава Богу, – засмеялась Альрауне.
Он стиснул зубы, схватил ее за руки и тряхнул. – Ты ведьма, – прошипел он. – Тебя нужно убить.
Она не сопротивлялась, хотя его пальцы судорожно вцепились в ее тело.
– Кто же убьет меня? – засмеялась она. – Ты?
– Да, я, – крикнул он. – Я – я бросил семя ядовитого дерева – я найду и топор, чтобы срубить его, – освободить мир от тебя.
– Сделай же это, – попросила она, – Франк Браун, сделай же это.
Будто масло пролилась ее ирония на огонь, которым горел он. Красно и горячо вздымался перед ним удушливый дым – вползал ему в уши, в рот, в ноздри. Лицо исказилось, он быстро выпустил ее и поднял сжатый кулак.
– Бей же, – воскликнула она, – бей. О, таким я люблю тебя.
Рука его опустилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Она сказала тихо: «Ты будешь меня чувствовать». Она подошла и положила руку ему на плечо. И дрожание пальцев ее говорило: «Останься со мною. Не покидай меня». Были сладки чуткие поцелуи ее маленьких рук… «Я сейчас от нее вырвусь, – думал он, – сейчас, еще только мгновение». Он закрыл лаза и наслаждался пожатием маленьких пальцев. Но руки поднялись, и щеки его дрогнули от мягкого прикосновения. Медленно обвила она его шею, запрокинула ему голову, поднялась на цыпочки и прижалась влажными губами к его рту.
«Как странно все-таки, – подумал он, – ее нервы говорят, а мои понимают этот немой язык».
Она увлекла его за собою – заставила присесть на кровать. Села к нему на колени, осыпала градом ласк. Вынула вату из ушей, стала шептать знойные, нежные слова. Он их не понимал – так тихо она говорила. Но чувствовал смысл, чувствовал, что все они значат: «Останься». Что она уже говорит: «Как хорошо, что ты остаешься».
Его глаза все еще были закрыты. Он все еще слышал бессвязный лепет ее губ, чувствовал прикосновение ее маленьких пальцев, скользивших по лицу и груди. Она не настаивала, не убеждала – а все же он чувствовал ток ее нервов, который владел им, господствовал. Медленно, тихо он опускался все ниже и ниже.
Но вдруг она вскочила. Он открыл глаза, когда она подбежала к двери и заперла ее. И спустила тяжелую оконную портьеру. Тусклые сумерки окутали комнату.
Он хотел подняться. Но она уже вернулась. Он не успел пошевельнуть и пальцем. Сбросила с себя черный плащ, подошла к нему, нежною рукою закрыла ему веки, прикоснулась губами к его рту. Он не сопротивлялся…
«Ты останешься?» – спросила она. Но он почувствовал, что это был уже не вопрос. Она хотела только услышать ответ – из его собственных уст.
– Да, – ответил он тихо.
Ее поцелуи обрушились, словно ливень в майскую ночь. Ее ласки сыпались на него, будто цвет яблони. Ее нежные слова лились, как сверкающие брызги каскадов на озере в парке.
– Ты научил меня, – шептала она, – ты – ты показал мне, что такое любовь, – и ты должен остаться, остаться для меня, любовь которой ты сам создал.
Она прикоснулась к его ране и поцеловала ее. Подняла лицо и блуждающим взором взглянула на него. «Я тебе сделала больно, – шептала она, – я попала в тебя – в самое сердце. Ты хочешь ударить меня? Не принести ли мне хлыст: делай, что хочешь. Рви мое тело зубами – возьми нож. Пей мою кровь – делай, что хочешь, – все, все – я раба твоя».
Он снова закрыл глаза и глубоко вздохнул. «Ты госпожа, – подумал он, – победительница».
Иногда, входя в библиотеку, ему казалось, будто откуда-то из углов слышит он чей-то насмешливый хохот. Услыхав его в первый раз, он подумал, что это Альрауне, хотя смех ее был не такой. Он оглянулся, но никого не увидел. Когда он услышал смех во второй раз, он испугался. «Это хриплый голос дядюшки Якоба. – подумал он, – это он смеется надо мною». Но он овладел собою, очнулся. «Галлюцинация», – пробормотал он, и действительно нервы его были в хаотическом состоянии. Он был как во сне. Когда оставался один, он шатался, движения его были вялы, взгляд апатичен. Когда же был с нею, все существо его напрягалось, нервы были натянуты и кровь мчалась бешеным вихрем.
Он был ее учителем – это правда. Он открыл ей глаза, посвятил ее в тайны Востока, научил всем играм древних народов, для которых любовь – великое искусство. Но казалось, будто он не говорит ей ничего нового и лишь пробуждает в ней воспоминания о том, что она когда-то знала. Часто, когда он еще говорил, ее страсть вспыхивала ярким пламенем, вырывалась наружу, словно лесной пожар в жаркую летнюю пору. Он зажег факел. И сам теперь устрашился этого пожара, сжигавшего его тело, повергавшего его в бездну страсти и мук…
Однажды, идя через двор, он встретил Фройтсгейма.
– Вы не катаетесь больше верхом, молодой барин, – заметил старый кучер.
Он сказал тихо: «Нет, не катаюсь». Взгляд его встретился с взглядом старика, и он увидел, как зашевелились старые губы.
– Не говори, старик, – поспешно сказал он. – Я знаю, что ты мне скажешь. Но я не могу – я не в силах.
Кучер долго смотрел ему вслед, когда он шел в сторону сада. Потом сплюнул, задумчиво покачал головою и перекрестился.
Однажды вечером Фрида Гонтрам сидела на каменной скамье под буковым деревом. Он подошел к ней и протянул руку.
– Уже вернулись, Фрида?
– Два месяца прошло, – сказала она.
Он схватился за голову. «Прошло? – пробормотал он. – Мне казалось: всего только неделя». – «Что с вашим братом?» – продолжал он.
– Умер, – ответила она, – давно уже. Мы похоронили его наверху, в Давосе, – я и викарий Шредер.
– Умер, – повторил он. Потом, словно желая отогнать от себя эту мысль, быстро спросил: – Что вообще нового слышно? Мы живем тут совсем отшельниками, не выходим из сада.
«От удара умерла княгиня Волконская, – начала она. – Графиня Ольга…» Но он не дал ей продолжать. «Нет, – закричал он, – не говорите. Я не хочу слушать. Смерть – смерть – смерть. Молчите, Фрида, молчите».
Он был рад, что она вернулась. Они мало говорили, но сидели друг против друга. Было лучше, когда в доме есть еще человек. Альрауне сердилась, что Фрида Гонтрам вернулась.
– Зачем она приехала? Мне она не нужна… Мне не нужно никого, кроме тебя.
– Оставь ее, – сказал он, – она никому не мешает: она прячется…
Альрауне сказала: «Она вместе с тобою, когда меня нет. Я это знаю. Но пусть она бережется».
– Что ты хочешь сделать? – спросил он.
Она ответила: «Сделать? Ничего. Разве ты забыл, что мне ничего не нужно делать?» Все приходит само собою.
Еще раз проснулось в нем сопротивление.
– Ты опасна, – сказал он, – словно ядовитый плод.
Она подняла голову: «Зачем же она вкушает меня? Я велела ей уйти, уйти навсегда. Ты же сказал – всего на два месяца. Ты виноват».
– Нет, – воскликнул он, – неправда. Она утопилась бы…
– Тем лучше, – засмеялась Альрауне.
Он перебил ее и быстро сказал:
– Княгиня умерла от удара…
– Слава Богу, – засмеялась Альрауне.
Он стиснул зубы, схватил ее за руки и тряхнул. – Ты ведьма, – прошипел он. – Тебя нужно убить.
Она не сопротивлялась, хотя его пальцы судорожно вцепились в ее тело.
– Кто же убьет меня? – засмеялась она. – Ты?
– Да, я, – крикнул он. – Я – я бросил семя ядовитого дерева – я найду и топор, чтобы срубить его, – освободить мир от тебя.
– Сделай же это, – попросила она, – Франк Браун, сделай же это.
Будто масло пролилась ее ирония на огонь, которым горел он. Красно и горячо вздымался перед ним удушливый дым – вползал ему в уши, в рот, в ноздри. Лицо исказилось, он быстро выпустил ее и поднял сжатый кулак.
– Бей же, – воскликнула она, – бей. О, таким я люблю тебя.
Рука его опустилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73