Она покачала головой:
– Мне и здесь хорошо. Я ничего не сделала – и я останусь. Она произнесла это спокойно и тихо. Не перебивала его, давала говорить и обещать, но только качала головой, когда он спрашивал.
Наконец она соскочила со стола. Легкими шагами подошла к двери, прошла спокойно мимо него.
– Очень поздно, – сказала она. – Я устала, я пойду спать. Спокойной ночи, счастливого пути.
Он преградил ей дорогу, сделал еще последнюю попытку, сослался на то, что он ее отец, что у нее есть по отношению к нему дочерние обязанности. Но она только рассмеялась. Подошла к дивану и села верхом на валик.
– Как тебе нравится моя ножка? – внезапно воскликнула она. Вытянула стройную ногу и помахала в воздухе.
Он не сводил с нее глаз, забыл все свои намерения, ни о чем больше не думал – ни о побеге, ни об опасности. Не видел ничего вокруг, не чувствовал ничего, – кроме этой стройной ноги в красном, которая двигалась вверх и вниз перед его глазами.
– Я хороший ребенок, – защебетала Альрауне, – добрый ребенок. Я с удовольствием доставлю радость моему глупому папочке. Поцелуй же мне ножку!
Он упал на колени, схватил ее ногу и стал покрывать поцелуями, не отрываясь, дрожащими губами…
Альрауне вдруг вскочила легко и упруго. Схватила его за ухо, потрепала слегка по щеке.
– Ну, папочка, – сказала она, – я хорошо исполнила свои обязанности дочери? Спокойной ночи! Счастливого пути, будь осторожнее, не дай себя поймать, – наверное, не так уж приятно в тюрьме. Пришли мне пару красивых открыток, слышишь?
Она была уже в дверях, – он сидел, не двигаясь с места.
Она поклонилась коротко и проворно, словно мальчик, взяла под козырек:
– Имею честь кланяться, ваше превосходительство, крикнула она. – Только не шуми здесь, когда будешь укладываться, ты можешь меня разбудить.
Он бросился за ней, но увидел, как она быстро взбежала по лестнице. Слышал, как наверху хлопнула дверь, слышал стук замка, – ключ дважды повернулся в нем. Он хотел за нею бежать, положил уже руку на перила, но почувствовал, что она не откроет, несмотря на все его просьбы. Почувствовал, что ее дверь заперта для него, – хотя бы он простоял целую ночь до утра, до тех пор пока…
Пока не придут жандармы и не возьмут его…
Он остановился. Прислушался: услышал легкие шаги наверху – два-три раза туда-сюда по комнате. Потом все смолкло. Мертвая тишина.
Он вышел из дому, пошел под проливным дождем по двору. Вошел в библиотеку, отыскал спички, зажег на письменном столе две свечи и тяжело опустился в кресло.
– Кто же она? – прошептал он. – Что за существо?
Он открыл старинный письменный стол красного дерева и вынул кожаную книгу. Положил перед собой и взглянул на переплет. «А. т.-Б., – прочел он вполголоса, – Альрауне тен-Бринкен».
Игра была кончена, – кончена навсегда, он это чувствовал. И он проиграл – у него нет ни одного козыря больше. Он сам затеял игру, – сам стасовал карты. В его руках были все козыри, а он все-таки проиграл.
Он улыбнулся горькой улыбкой. Что же – нужно платить…Платить? О да, но какой же монетой? Он посмотрел на часы – был уже первый час. Самое позднее в семь часов придут жандармы и арестуют его, – у него еще больше шести часов впереди. Они будут очень вежливы, любезны, предупредительны. Повезут в дом предварительного заключения на его собственном автомобиле. А потом, потом начнется борьба. Это не так уж плохо-долгие месяцы он будет бороться, не уступит врагам ни пяди. Но в конце концов – на суде – он будет разбит, старый Манассе прав. И впереди – тюрьма.
Или побег. Но бежать он должен один. Один? Без нее? Он почувствовал, как ненавидит ее в эту минуту, но знал также, что не может думать ни о чем другом, только о ней. Он будет блуждать по свету бесцельно, без всякого смысла, – не будет видеть ничего и не слышать, кроме ее звонкого, щебечущего голоса, кроме ее стройной ноги в красном трико. О, он умрет от тоски по ней. Там ли, в тюрьме ли – не все ли равно. Эта нога-эта красивая, стройная ножка!
Игра проиграна – нужно платить. Он заплатит тотчас же, ночью, – он никому не останется должен. Заплатить тем, что у него осталось, – своей жизнью.
Он подумал, что ведь, в сущности, жизнь не имеет уже больше никакой ценности и что в конце концов он все-таки обманет своих партнеров.
Мысль доставила ему некоторое удовольствие. Он стал раздумывать: нельзя ли причинить им еще какие-нибудь неприятности. Это было бы для него хотя бы небольшим удовлетворением.
Он вынул из письменного стола свое завещание, в котором единственной наследницей назначалась Альрауне. Прочел, потом разорвал на мелкие клочки.
– Я должен составить новое, – пробормотал он. – Но в чью пользу, в чью?…
Он взял лист бумаги, обмакнул перо в чернила. У него есть сестра, а у той сын – Франк Браун, его племянник… Он колебался. Ему… ему? Разве не он принес в подарок
профессору странное существо, от которого тот теперь гибнет?
О, вот ему-то он должен заплатить еще больше, чем Альрауне!
Если уж суждено погибнуть так жестоко, так неизбежно, – то пусть и Франк Браун, вселивший в него эту мысль, разделит его участь. О, против племянника есть превосходное оружие: дочь, Альрауне тен-Бринкен. Она и Франка Брауна приведет туда, где сейчас стоит он, профессор, тайный советник тен-Бринкен.
Он задумался. Покачал головой и самодовольно улыбнулся с чувством последнего торжества. И написал завещание, не останавливаясь, своим быстрым уродливым почерком.
Наследницей он оставлял Альрауне. Сестре завещал небольшую сумму и еще меньшую племяннику. Его же он назначал своим душеприказчиком и опекуном Альрауне до ее совершеннолетия. Франк Браун должен будет приехать сюда, должен быть около нее, будет вдыхать удушливый аромат ее губ.
С ним будет то же, что и с другими. То же, что с графом и с доктором Моненом, то же, что с Вольфом Гонтрамом, то же, что с шофером. То же, что с самим профессором, наконец!
Он громко расхохотался. Добавил еще, что если Альрауне умрет, не оставив наследников, состояние должно перейти к университету. Таким образом, племянник в любом случае ничего не получит.
Он подписал завещание и аккуратно сложил. Потом опять взял кожаную книгу. Тщательно записал историю и добавил все, что произошло за последнее время. И за -
кончил небольшим обращением к племяннику, – обращением, полным сарказма: «Испытай свое счастье. Жаль, что меня уже не будет, когда придет твой черед, – мне бы так хотелось на тебя посмотреть!»
Он тщательно промокнул написанное, захлопнул книгу и положил обратно в письменный стол вместе с другими воспоминаниями: колье княгини, деревянным человечком Гонтрамов, стаканом для костей, белой простреленной карточкой, которую он вынул из жилетного кармана графа Герольдингена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73