Похоже, и этот вечер пройдет, как обычные семейные вечера, то есть скучно, но относительно мирно. Сам он был виноват, что все вышло не так. Он швырнул пивной стакан в раковину. "В чем дело?" - спросила она. Рольф, видимо, решил, что жена опять заподозрила его в тайной интрижке, а этими подозрениями он уже был сыт по горло. Ревность Рольф считал мещанством, признаком ограниченности. Еще раз (но подчеркнув, что это в последний раз) Рольф прочитал свою "проповедь", не позволяя себя перебивать: Сибилла наконец должна научиться широкому взгляду на брак, доверию к мужу, должна понять, что он ее любит, хотя иногда в поездках ему и встречается какая-нибудь женщина; в эту поездку у него никаких встреч не было, но ему, как и всем мужчинам, важен принцип, он хочет, чтобы Сибилла научилась по-другому смотреть на брак, поняла бы, что некоторая свобода необходима и в браке. Он категорически запрещает эти сцены ревности. И опять попал пальцем в небо. Сибилле хотелось заверить Рольфа, что сегодня она понимает его, как никогда, что о ревности не может быть и речи, это было бы правдой, но вместе с тем - издевательством, и она ничего не сказала. Ей хотелось как можно скорей остаться одной. Все было мерзко, все превращалось в комедию. Когда Сибилла с искренней нежностью поцеловала Рольфа в лоб, она почувствовала свое превосходство, и это ее пристыдило. Машинально она заперла свою дверь. Да, ее счастье не было сном. Едва она осталась одна, оно вернулось, снова стало правдой. Только чувство такта мешало ей громко запеть. Но счастье все равно проникало сквозь стены, ее немое счастье, а муж, хоть он высказал все, что хотел, не находил себе покоя. Запертая дверь его ошеломила, он настоял, чтобы Сибилла впустила его, и, только присев на кровать, как добрый самаритянин, и уверенный, что увидит заплаканное лицо, он увидел счастливое лицо жены и начал догадываться. Он спросил: - Что случилось? - Сибилла не знала, какими словами говорят об этом, но проговорила: - Ты уже знаешь. Подходящих слов не нашлось и у Рольфа. - Ты была у какого-то мужчины? - Она сказала: - Да, - и была рада, что молчанию пришел конец, теперь уже счастье было полное. Рольф оторопело смотрел на нее. Она попросила его не задавать дальнейших вопросов, оставить ее одну. Рольф вел себя (говорит Сибилла) на редкость сдержанно, даже уехал на несколько дней, Сибилла от всей души была ему благодарна за это. После возвращения Рольф тоже (говорит Сибилла) проявил удивительную выдержку.
Мне не подобает описывать любовные радости Сибиллы, супруги моего прокурора, которые она узнала или надеялась узнать за эти недели. Но было ли обоюдное счастье ее и Штиллера таким полным, как полагали, замкнувшись в молчаливой ревности, два заинтересованных лица: фрау Юлика Штиллер-Чуди - с одной стороны, мой друг, прокурор, - с другой, я не уверен. Любовь без крыши над головой, любовь без пристанища, ограниченная краткими часами экстаза, это каждому ясно, - рано или поздно заходит в тупик. Объятия в высокой ржи или в ночном лесу, какое-то время романтические, волнующие, рано или поздно становятся смешными, унизительными, просто невозможными, когда даже юмор ничему помочь не может, в конце концов оба они уже вышли из гимназического возраста, оба были взрослыми, он был женат, она - замужем... Сибилла понимала (так она говорит), отчего Штиллер избегал принимать ее в своей мастерской. Там все напоминало о больной Юлике. Она жалела, что они не встречаются больше в просторной, залитой светом мастерской, которая ей полюбилась. Но она понимала мотивы Штиллера. Чего бы только она не отдала, чтобы Юлика была полноценной, здоровой женщиной, равной соперницей, которой можно предложить открытую войну или дружбу, пусть даже ревнивой фурией, поносящей Сибиллу на каждом углу за безнравственность, истеричкой, угрожающей отравиться газом на кухне, храброй дурочкой, способной перейти в контратаку и в отместку тоже нарушить супружескую верность, - все было бы для Сибиллы приемлемее, чем больная женщина, удалившаяся в Давос, в санаторий. Они, здоровые, все равно будут виноваты перед ней - женщиной, которую Сибилла даже не видела, перед этим призраком! Но ничего не поделаешь, так уж вышло, и значит, мастерская отпадала. Что им оставалось, кроме открытого неба, вольного воздуха да считанных сельских гостиниц? Для их любви дождливая неделя была столь же губительной, как для актеров, исполняющих на открытой сцене "Сон в летнюю ночь". Гостинец было мало, и они теперь чаще попадали в те же самые, дороги в окрестностях города все чаще вели в никуда, беседы их становились все более грустными - остроумными, но грустными, - одним словом, так продолжаться не могло...
Притом они по-настоящему любили друг друга.
- Знаешь что, - в один прекрасный день сказала Сибилла, - давай поедем в Париж! - Штиллер неуверенно улыбнулся. - Я сейчас иду из банка, можешь ни о чем не беспокоиться, надо только узнать, когда идет поезд. - Штиллер попросил у кельнера железнодорожное расписание. Недостатка в поездах на Париж не было. И вот однажды в июле они действительно отправились на вокзал, сидели на скамье под электрическими часами - билеты в кармане, - запасшись зубными щетками и паспортами. - Едем мы или нет? - спросил Штиллер, словно решение зависело только от нее, не от него. Кондуктор уже ходил от вагона к вагону: - Занимайте места! Прошу пассажиров занять места! - Сибилле было жалко Штиллера. В его решимости пойти ей навстречу она не сомневалась, но сама вдруг потеряла охоту ехать. Слишком ожесточенной была эта его решимость. - А Юлика? - спросила она. Стрелка на электрических часах дрогнула, перескочила еще на минуту. В сущности, Штиллер был рад (говорит Сибилла), что, хотя бы с виду, колеблется она, а не он. Он же, с ее чемоданчиком в руках, олицетворяет собой несокрушимую мужскую решимость. Одна за другой захлопывались двери вагонов. Но Сибилла не встала со скамьи, она слишком ясно чувствовала, что призрак уже там, в купе, а ехать в Париж вместе с призраком у нее не было охоты... Поезд ушел, оставив их на перроне, и они решили, что Штиллер поедет сперва в Давос и откровенно расскажет обо всем больной Юлике, другого выхода у них не было.
В августе Штиллер поехал в Давос.
Сибилла чувствовала себя вполне свободной, хотя пресловутая выдержка мужа (так она говорит) в конце концов стала действовать ей на нервы. Всякий раз за чашкой кофе, когда маленького Ганнеса с ними не было, она ждала решительного объяснения. Тщетно! Рольф, как ни в чем не бывало, спрашивал: Ты свободна в этот четверг? В женском монастыре будет органный концерт... Она хлопотала у кофеварки. - Я не свободна. - И все, вопрос был исчерпан. Рольф был невозможен, свобода, независимость, предоставленные ей, становились уже оскорбительными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121