- Я не могу понять... - наконец сказала она, но Штиллер сразу перебил ее: - Отчего я не выстрелил? - Сибилла совсем не это имела в виду. Он засмеялся: - Потому что, видишь ли, не винтовка - я сам дал осечку. Очень просто! Я не мужчина! Оттого, что не выстрелил тогда, на переправе в Тахо? - Я совершил предательство, - сказал он не терпящим возражений тоном, - тут не о чем и толковать. Я получил задание, сам его добивался. Получил приказ охранять переправу - ясный и точный приказ. И точка! Это не было моим личным делом, это было общее дело! Мое дело было - стрелять. Для этого я поехал в Испанию! Я предатель. Меня следовало поставить к стенке! - Я в таких вещах не разбираюсь, - заметила Сибилла, - а что сказала твоя полька?
Штиллер ответил не сразу: сперва рассказал, как надул комиссара, отрапортовав, что винтовка не в порядке. - Ты хочешь знать, что сказала Аня? - Он улыбался, разминал сигарету, покуда не выкрошился весь табак, пожал плечами. - Ничего. Лечила меня вплоть до самого отъезда. Она меня презирала. - Ты сказал, что она тебя любила. - Я совершил предательство! -упорствовал он. - Я не выдержал испытания! Любовью тут ничего не изменишь! - Сибилла не мешала Штиллеру говорить, повторять все то же, теми или другими словами. Он снова налил себе вина и выпил. - Ты никому не рассказывал об этом, даже жене? - Штиллер резко мотнул головой. - Почему же, почему ты не рассказал ей? Тебе было стыдно? - Он уклонился от прямого ответа: - Женщинам этого не понять! Я оказался трусом! - Бутылка была пуста, литровая бутылка кьянти; Штиллер не пьянел, вероятно, привык пить. Может быть, он пьет из-за этой истории на Тахо? Теперь Сибилла, конечно, не могла подойти и обнять его... Штиллер почувствовал бы себя непонятым, как и все мужчины, когда их порывам кто-то противопоставляет свои, казалось, он и так почуял, что Сибилла позволяет себе собственные суждения, и меланхолически повторял: - Я не выдержал испытания.
- А ты полагал, - улыбнулась она, - что можно прожить жизнь и ни разу не провалиться? - Ей пришлось уточнить: - Ты стыдишься того, что ты такой, как есть. Разве обязательно быть борцом, воином и уметь стрелять? Ты говоришь, что не выдержал испытания на Тахо, не проявил себя, как следовало, никто с тобой не спорит, но, может быть, ты пытался себя проявить в поступках, тебе не свойственных? - Штиллер не принял этого утешения. - Я же сказал, женщина этого понять не может. - "Понимает лучше, чем тебе бы хотелось", - подумала она, но только засмеялась и сказала: - Не обижайся, но скажи, почему вы, мужчины, всегда хотите быть такими великолепными? Не сердись, но... - Невольно она взяла его руки в свои, но Штиллер, как видно, неправильно это понял, во всяком случае, он посмотрел на нее ласково, но не без пренебрежения. Да, подумала Сибилла, он относится к ней несерьезно, относится как к влюбленной женщине, которая ждет нежности, вот и все. Она докучает ему, это ясно! Он погладил ее по волосам - непонятый трагический мужчина, - и его ласковая снисходительность заморозила Сибиллу, она больше не могла вымолвить ни слова, Штиллеру нравилось быть несчастным (говорит Сибилла), он не стремился расстаться со своей болью. Он окопался за ней. Не хотел быть любимым. Боялся любви. - Теперь ты знаешь, - сказал он и убрал стаканы со стола, - почему я не выстрелил. К черту эту историю! Я не мужчина! Мне еще много лет снилось, что я хочу выстрелить, а ружье не стреляет, незачем объяснять тебе, что это - типичный сон импотента! - Он проговорил это в кухонной нише. Сибилла огорчилась и встала. Она раскаивалась, что пришла сюда, ей было грустно и вместе с тем жаль Штиллера. Почему он не хочет, чтобы его любили? Любили по-настоящему? Оставалось только играть навязанную ей Штиллером роль - роль глупенькой любопытной болтушки, и она болтала, пока Штиллеру не понадобилось выйти.
Она решила никогда больше не встречаться с ним.
Когда он вернулся с лестничной площадки, сопровождаемый неизбежным шумом спущенной воды, Сибилла уже причесалась и подмазала губы. Шляпку она тоже успела надеть. Штиллер растерялся. - Ты уходишь? - спросил он. - Уже поздно, - отвечала она, натягивая перчатки. Штиллер не возразил ни слова. Глупый ты человек, - вдруг рассмеялась она. - Почему? - спросил Штиллер, он мыл руки над раковиной. - Просто глупый, и все! - смеясь, повторила она. - А почему - не знаю! - Штиллер неуверенно посмотрел на Сибиллу и стал вытирать руки. Оба не знали, что будет сказано дальше, Штиллер все вытирал руки. Идем! - сказала она. - Уедем отсюда! - Куда? - Отсюда! - сказала она. - У меня внизу машина, надеюсь, никто не заметил, что я забыла ее закрыть. Штиллер усмехнулся (наивная, неопытная девчонка!). По его лицу нельзя было понять, что за решение он принял, так или иначе, он открыл маленькое окошечко на кухне, чтоб проветрить мастерскую, ни слова не говоря, снял с гвоздя свое коричневое пальто, похлопал по карманам, проверяя, не забыл ли ключи, еще раз посмотрел на Сибиллу, - он не знал, что она задумала, - и погасил свет...
Следующий день был для Сибиллы нелегким, а может быть, удивительно легким. Ночью - маленькая деревенская гостиница, на стенах там висели не бандерильи, а вышитые крестом библейские или еще какие-то изречения: "Будь верным и честным - всегда и везде!" - или: "Честность превыше всех богатств!" - словом, то, что обычно бывает на таких вышивках; деревенская гостиница в ночи, где, должно быть, пахло сушеными грушами и на рассвете под окошком кричали петухи, а по другую сторону - незыблемый домашний очаг и маленький Ганнес, который не умер от ангины, - два разных прекрасных мира. Но как странно, что из одного в другой можно было переправиться без моста! Днем она позвонила по телефону, надо же было убедиться, что Штиллер действительно существует. А потом побежала в сад!.. Стояла весна, дел невпроворот, пора копать, сажать, обрезать, рыхлить землю, а земля сухая, как летом. Сибилла подтащила шланг на лужайку, направила шипящую струю на кусты, покрытые набухшими почками. Подошедшая соседка заметила, что это может повредить почкам. И Сибилла со шлангом пошла в другой угол сада, где журчанье ничему не вредило. Журчанье было необходимо, а почтенная соседка, которая и погоду предсказывает лучше других, пусть сердится, если не понимает этого. И зачем только она во все вмешивается? Маленький Ганнес не забыл вчерашнего обещанья Сибиллы - купить бамбук и синей папиросной бумаги, чтобы смастерить ему змея; Сибилла почувствовала себя виноватой, поклялась, что завтра же съездит в город и все купит, а как только приедет цирк непременно поведет его туда, сегодня же она возьмет его на аэродром встречать папочку. Ей хотелось всех осчастливить: Каролу, горничную-итальянку, она отпустила гулять, - пусть себе идет, они пообедают в городе. "Что за прелестный весенний день!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Штиллер ответил не сразу: сперва рассказал, как надул комиссара, отрапортовав, что винтовка не в порядке. - Ты хочешь знать, что сказала Аня? - Он улыбался, разминал сигарету, покуда не выкрошился весь табак, пожал плечами. - Ничего. Лечила меня вплоть до самого отъезда. Она меня презирала. - Ты сказал, что она тебя любила. - Я совершил предательство! -упорствовал он. - Я не выдержал испытания! Любовью тут ничего не изменишь! - Сибилла не мешала Штиллеру говорить, повторять все то же, теми или другими словами. Он снова налил себе вина и выпил. - Ты никому не рассказывал об этом, даже жене? - Штиллер резко мотнул головой. - Почему же, почему ты не рассказал ей? Тебе было стыдно? - Он уклонился от прямого ответа: - Женщинам этого не понять! Я оказался трусом! - Бутылка была пуста, литровая бутылка кьянти; Штиллер не пьянел, вероятно, привык пить. Может быть, он пьет из-за этой истории на Тахо? Теперь Сибилла, конечно, не могла подойти и обнять его... Штиллер почувствовал бы себя непонятым, как и все мужчины, когда их порывам кто-то противопоставляет свои, казалось, он и так почуял, что Сибилла позволяет себе собственные суждения, и меланхолически повторял: - Я не выдержал испытания.
- А ты полагал, - улыбнулась она, - что можно прожить жизнь и ни разу не провалиться? - Ей пришлось уточнить: - Ты стыдишься того, что ты такой, как есть. Разве обязательно быть борцом, воином и уметь стрелять? Ты говоришь, что не выдержал испытания на Тахо, не проявил себя, как следовало, никто с тобой не спорит, но, может быть, ты пытался себя проявить в поступках, тебе не свойственных? - Штиллер не принял этого утешения. - Я же сказал, женщина этого понять не может. - "Понимает лучше, чем тебе бы хотелось", - подумала она, но только засмеялась и сказала: - Не обижайся, но скажи, почему вы, мужчины, всегда хотите быть такими великолепными? Не сердись, но... - Невольно она взяла его руки в свои, но Штиллер, как видно, неправильно это понял, во всяком случае, он посмотрел на нее ласково, но не без пренебрежения. Да, подумала Сибилла, он относится к ней несерьезно, относится как к влюбленной женщине, которая ждет нежности, вот и все. Она докучает ему, это ясно! Он погладил ее по волосам - непонятый трагический мужчина, - и его ласковая снисходительность заморозила Сибиллу, она больше не могла вымолвить ни слова, Штиллеру нравилось быть несчастным (говорит Сибилла), он не стремился расстаться со своей болью. Он окопался за ней. Не хотел быть любимым. Боялся любви. - Теперь ты знаешь, - сказал он и убрал стаканы со стола, - почему я не выстрелил. К черту эту историю! Я не мужчина! Мне еще много лет снилось, что я хочу выстрелить, а ружье не стреляет, незачем объяснять тебе, что это - типичный сон импотента! - Он проговорил это в кухонной нише. Сибилла огорчилась и встала. Она раскаивалась, что пришла сюда, ей было грустно и вместе с тем жаль Штиллера. Почему он не хочет, чтобы его любили? Любили по-настоящему? Оставалось только играть навязанную ей Штиллером роль - роль глупенькой любопытной болтушки, и она болтала, пока Штиллеру не понадобилось выйти.
Она решила никогда больше не встречаться с ним.
Когда он вернулся с лестничной площадки, сопровождаемый неизбежным шумом спущенной воды, Сибилла уже причесалась и подмазала губы. Шляпку она тоже успела надеть. Штиллер растерялся. - Ты уходишь? - спросил он. - Уже поздно, - отвечала она, натягивая перчатки. Штиллер не возразил ни слова. Глупый ты человек, - вдруг рассмеялась она. - Почему? - спросил Штиллер, он мыл руки над раковиной. - Просто глупый, и все! - смеясь, повторила она. - А почему - не знаю! - Штиллер неуверенно посмотрел на Сибиллу и стал вытирать руки. Оба не знали, что будет сказано дальше, Штиллер все вытирал руки. Идем! - сказала она. - Уедем отсюда! - Куда? - Отсюда! - сказала она. - У меня внизу машина, надеюсь, никто не заметил, что я забыла ее закрыть. Штиллер усмехнулся (наивная, неопытная девчонка!). По его лицу нельзя было понять, что за решение он принял, так или иначе, он открыл маленькое окошечко на кухне, чтоб проветрить мастерскую, ни слова не говоря, снял с гвоздя свое коричневое пальто, похлопал по карманам, проверяя, не забыл ли ключи, еще раз посмотрел на Сибиллу, - он не знал, что она задумала, - и погасил свет...
Следующий день был для Сибиллы нелегким, а может быть, удивительно легким. Ночью - маленькая деревенская гостиница, на стенах там висели не бандерильи, а вышитые крестом библейские или еще какие-то изречения: "Будь верным и честным - всегда и везде!" - или: "Честность превыше всех богатств!" - словом, то, что обычно бывает на таких вышивках; деревенская гостиница в ночи, где, должно быть, пахло сушеными грушами и на рассвете под окошком кричали петухи, а по другую сторону - незыблемый домашний очаг и маленький Ганнес, который не умер от ангины, - два разных прекрасных мира. Но как странно, что из одного в другой можно было переправиться без моста! Днем она позвонила по телефону, надо же было убедиться, что Штиллер действительно существует. А потом побежала в сад!.. Стояла весна, дел невпроворот, пора копать, сажать, обрезать, рыхлить землю, а земля сухая, как летом. Сибилла подтащила шланг на лужайку, направила шипящую струю на кусты, покрытые набухшими почками. Подошедшая соседка заметила, что это может повредить почкам. И Сибилла со шлангом пошла в другой угол сада, где журчанье ничему не вредило. Журчанье было необходимо, а почтенная соседка, которая и погоду предсказывает лучше других, пусть сердится, если не понимает этого. И зачем только она во все вмешивается? Маленький Ганнес не забыл вчерашнего обещанья Сибиллы - купить бамбук и синей папиросной бумаги, чтобы смастерить ему змея; Сибилла почувствовала себя виноватой, поклялась, что завтра же съездит в город и все купит, а как только приедет цирк непременно поведет его туда, сегодня же она возьмет его на аэродром встречать папочку. Ей хотелось всех осчастливить: Каролу, горничную-итальянку, она отпустила гулять, - пусть себе идет, они пообедают в городе. "Что за прелестный весенний день!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121