Трещины за ними смыкаются, и
зарастают стены. И я знал, что это происходит не только здесь. Каким-то
внутренним зрением я видел, как звуки гимна перетекают на площадь, - и
ласкают булыжник и волнами расходятся по мостовой. И я видел, как
обожженные ими, недовольно, с шипением отскакивают лохматые демоны - как
они озлобленно воют и пританцовывают. И я видел, как лопаются коричневые
огурцы и как снулые пауки, будто ягоды, вываливаются из крапивы.
Жить еще было можно.
Жить было можно. Я, по-моему, даже не заметил, как наступила тишина.
Просто щелкнул ограничитель, и пластинка с шипением остановилась. - Амба!
- выдохнул кто-то из близнецов. Почему-то вдруг все оборотились ко мне. И
смотрели искательно, завороженно, как недавно смотрели на Гулливера.
Только я ведь не Гулливер. Не Спаситель. Я догадывался, чего от меня
хотят. Громкий шелест раздавался из коридора. Шелест, скрип и какое-то
болезненное кряхтение. И шаги, и дыхание - в хрипе астмы. И когда я
услышал это дыхание, то я невольно попятился. Потому что я понял, что
наступает финал. Я попятился, но меня уверенно придержали сзади и
толкнули, и Фаина сказала - пахнув разогретым вином:
- Не волнуйся, все будет в порядке. Только не давай ему прикоснуться
к себе. Не давай прикоснуться, и тогда все будет в порядке...
Жар смятения исходил от нее. И глаза, расширяясь, лихорадочно
заблестели. Я хотел ей ответить, но не успел. Дверь открылась, и в нее
просунулись какие-то прутья. Это были обыкновенные прутья - тополиные,
жесткие, отрезанные на концах, чуть ребристые, серые, с запеченными
почками у суставов, - но они изгибались, как будто живые, и надсадно
скреблись, и сцарапывали лакированную дверную поверхность. И за
судорожностью их движений угадывалось нечто объемное. Деревянный, покрытый
корой человек, переламываясь, втискивался в кабинет. Руки его были
раскинуты, как два обрубка, и он жутко скрипел, поворачивая их в
междоузлиях, а с плетеных кореньев, напоминающих ноги, осыпалась слоистая
безжизненная земля. Было видно, что идти ему чрезвычайно трудно, но он
все-таки втискивался и втискивался, выталкивая сучья вперед.
- Не гляди на него, - шепнула Фаина. - Не гляди. Ты ни в чем не
виноват перед ним...
Снова грянула веселая бурная музыка, и Художник, подняв до подбородка
фужер, очень сухо и очень брезгливо провозгласил:
- Вдохновителю и организатору всех наших побед!..
- Слава партии!.. - вторично выкрикнул кто-то. И компания
истерических голосов подхватила:
- Урррра-а!!!..
Хлопнул залп, и закипело шампанское. Отовсюду полился малиновый звон
хрусталя. Кто-то сунул мне в руки бокал с гравированной вязью. Цепь
гербов, будто изморозь, опоясывала его. И такой же бокал деликатно
поставили перед Апкишем, - прямо в лужу, натекшую из простреленной головы.
Вероятно, финал действительно приближался. Деревянный человек, словно
пьяница, покачался в дверях и пошел через комнату - хватаясь за воздух,
крайне медленно переставляя свои корневища. Он шатался, кренился, и ноги
его разъезжались. И при каждом движении вытекал удручающий скрип. И, как
жидкий янтарь, застывали на теле потеки. Это был, конечно, редактор. Я не
мог его не узнать. Потому что кора на верхушке понемногу отваливалась, и в
наплыве меж двух инвалидных стволов, в смоляной черноте и растресканности
уродства проступало отечное измученное лицо. Я боялся, что наступает
момент расплаты. Но редактор, по-видимому, совсем забыл обо мне. Он прошел
сквозь танцующих, и они расступились - _н_е _з_а_м_е_ч_а_я_, и протиснулся
в угол, где была притворенная низкая дверь, и открыл эту дверь, и царапнул
корнями порожек, и вздохнул, и со стоном умялся в квадратный проем. Пара
веток упала - спокойно и безболезненно. Точно бинт, отслоилась шершавая
лента коры. А потом дверь захлопнулась, ударив пружиной, - разможженный
зеленый листочек упал на паркет.
- Вот и все, - облегченно сказала Фаина. - Сценарий замкнулся, теперь
мы не пропадем - и, облившись шампанским, схватила меня за локоть. -
Стой!.. Куда ты?!.. Не надо!.. Опомнись!.. Зачем?!..
Но я вырвался из ее цепких пальцев. И напором плеча отодвинул Батюту,
который загораживал дверь. Я готов был убить любого, кто мне помешает. И,
наверное, _о_н_и_ это поняли, потому что никто не пытался меня задержать.
Я взбежал по замусоренной черной лестнице, где валялись окурки, и, догнав
растопыренное страшилище, ползущее на чердак, произнес, задыхаясь от
собственной смелости:
- Подождите, Черкашин! Нам надо поговорить!.. Подождите, одна минута
ничего не изменит!.. Разумеется, я понимаю, что я - виноват. Я вас
вытеснил из Круговорота, - заняв ваше место... Но поверьте: я вовсе этого
не хотел... Получилось - помимо меня, незаметно... Я уверен, что
какой-нибудь выход тут есть... Нас здесь двое нормальных людей, давайте
подумаем вместе!..
А поскольку редактор упорно не отвечал, - безнадежно пыхтя и
карабкаясь вверх по лестнице, то я вытянул руку и подергал его за одну из
ветвей.
Я подергал его за ветку, и она отделилась, и на сорванном легком
пахучем ее черенке неожиданно запузырилась зеленая жидкость. Слабый стон
прозвучал откуда-то изнутри. Пласт размякшей коры вдруг бесшумно обрушился
и освободил восстановившуюся часть головы. Я увидел затылок, намокший от
пота. Совершенно младенческий, розовый, будто распаренный в кипятке.
Прихотливыми складками он образовывал какую-то мордочку - то ли крохотной
обезьянки, то ли кого-то еще. Отвратительные черты проступали сквозь
валики кожи. А глаза распахнулись, и две гусеницы высунулись из зрачков.
- Уходите отсюда!.. - тоскливо сказал редактор.
И тогда, передернувшись, я повернулся и побежал - чуть не падая,
обламываясь на ступеньках. Я бежал, и бежал, и остановиться - не мог.
Потому что горячий нечеловеческий страх толкал меня в спину. Я надеялся,
что, может быть, как-нибудь проскочу. Но еще прежде, чем я добрался до
самого низа, я услышал оттуда тяжелый и сочный шлепок - плески криков,
звяк выбитых мелких стекол, разгорался за окнами серый трепещущий свет, и
Живая Звезда появилась - в тумане, над городом, самых дальних окраин
достигли ее лучи, и земля, обожженная ими - зашевелилась.
9. ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ
Редактор лежал на камнях, бесформенный, словно куча тряпья, пиджак у
него распахнулся, и вывалилась записная книжка с пухлыми зачерненными
страницами, клетчатая рубаха на груди лопнула, штанины легко задрались,
оголив бледную немочь ног, он еще дышал - трепетала слизистая полоска
глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
зарастают стены. И я знал, что это происходит не только здесь. Каким-то
внутренним зрением я видел, как звуки гимна перетекают на площадь, - и
ласкают булыжник и волнами расходятся по мостовой. И я видел, как
обожженные ими, недовольно, с шипением отскакивают лохматые демоны - как
они озлобленно воют и пританцовывают. И я видел, как лопаются коричневые
огурцы и как снулые пауки, будто ягоды, вываливаются из крапивы.
Жить еще было можно.
Жить было можно. Я, по-моему, даже не заметил, как наступила тишина.
Просто щелкнул ограничитель, и пластинка с шипением остановилась. - Амба!
- выдохнул кто-то из близнецов. Почему-то вдруг все оборотились ко мне. И
смотрели искательно, завороженно, как недавно смотрели на Гулливера.
Только я ведь не Гулливер. Не Спаситель. Я догадывался, чего от меня
хотят. Громкий шелест раздавался из коридора. Шелест, скрип и какое-то
болезненное кряхтение. И шаги, и дыхание - в хрипе астмы. И когда я
услышал это дыхание, то я невольно попятился. Потому что я понял, что
наступает финал. Я попятился, но меня уверенно придержали сзади и
толкнули, и Фаина сказала - пахнув разогретым вином:
- Не волнуйся, все будет в порядке. Только не давай ему прикоснуться
к себе. Не давай прикоснуться, и тогда все будет в порядке...
Жар смятения исходил от нее. И глаза, расширяясь, лихорадочно
заблестели. Я хотел ей ответить, но не успел. Дверь открылась, и в нее
просунулись какие-то прутья. Это были обыкновенные прутья - тополиные,
жесткие, отрезанные на концах, чуть ребристые, серые, с запеченными
почками у суставов, - но они изгибались, как будто живые, и надсадно
скреблись, и сцарапывали лакированную дверную поверхность. И за
судорожностью их движений угадывалось нечто объемное. Деревянный, покрытый
корой человек, переламываясь, втискивался в кабинет. Руки его были
раскинуты, как два обрубка, и он жутко скрипел, поворачивая их в
междоузлиях, а с плетеных кореньев, напоминающих ноги, осыпалась слоистая
безжизненная земля. Было видно, что идти ему чрезвычайно трудно, но он
все-таки втискивался и втискивался, выталкивая сучья вперед.
- Не гляди на него, - шепнула Фаина. - Не гляди. Ты ни в чем не
виноват перед ним...
Снова грянула веселая бурная музыка, и Художник, подняв до подбородка
фужер, очень сухо и очень брезгливо провозгласил:
- Вдохновителю и организатору всех наших побед!..
- Слава партии!.. - вторично выкрикнул кто-то. И компания
истерических голосов подхватила:
- Урррра-а!!!..
Хлопнул залп, и закипело шампанское. Отовсюду полился малиновый звон
хрусталя. Кто-то сунул мне в руки бокал с гравированной вязью. Цепь
гербов, будто изморозь, опоясывала его. И такой же бокал деликатно
поставили перед Апкишем, - прямо в лужу, натекшую из простреленной головы.
Вероятно, финал действительно приближался. Деревянный человек, словно
пьяница, покачался в дверях и пошел через комнату - хватаясь за воздух,
крайне медленно переставляя свои корневища. Он шатался, кренился, и ноги
его разъезжались. И при каждом движении вытекал удручающий скрип. И, как
жидкий янтарь, застывали на теле потеки. Это был, конечно, редактор. Я не
мог его не узнать. Потому что кора на верхушке понемногу отваливалась, и в
наплыве меж двух инвалидных стволов, в смоляной черноте и растресканности
уродства проступало отечное измученное лицо. Я боялся, что наступает
момент расплаты. Но редактор, по-видимому, совсем забыл обо мне. Он прошел
сквозь танцующих, и они расступились - _н_е _з_а_м_е_ч_а_я_, и протиснулся
в угол, где была притворенная низкая дверь, и открыл эту дверь, и царапнул
корнями порожек, и вздохнул, и со стоном умялся в квадратный проем. Пара
веток упала - спокойно и безболезненно. Точно бинт, отслоилась шершавая
лента коры. А потом дверь захлопнулась, ударив пружиной, - разможженный
зеленый листочек упал на паркет.
- Вот и все, - облегченно сказала Фаина. - Сценарий замкнулся, теперь
мы не пропадем - и, облившись шампанским, схватила меня за локоть. -
Стой!.. Куда ты?!.. Не надо!.. Опомнись!.. Зачем?!..
Но я вырвался из ее цепких пальцев. И напором плеча отодвинул Батюту,
который загораживал дверь. Я готов был убить любого, кто мне помешает. И,
наверное, _о_н_и_ это поняли, потому что никто не пытался меня задержать.
Я взбежал по замусоренной черной лестнице, где валялись окурки, и, догнав
растопыренное страшилище, ползущее на чердак, произнес, задыхаясь от
собственной смелости:
- Подождите, Черкашин! Нам надо поговорить!.. Подождите, одна минута
ничего не изменит!.. Разумеется, я понимаю, что я - виноват. Я вас
вытеснил из Круговорота, - заняв ваше место... Но поверьте: я вовсе этого
не хотел... Получилось - помимо меня, незаметно... Я уверен, что
какой-нибудь выход тут есть... Нас здесь двое нормальных людей, давайте
подумаем вместе!..
А поскольку редактор упорно не отвечал, - безнадежно пыхтя и
карабкаясь вверх по лестнице, то я вытянул руку и подергал его за одну из
ветвей.
Я подергал его за ветку, и она отделилась, и на сорванном легком
пахучем ее черенке неожиданно запузырилась зеленая жидкость. Слабый стон
прозвучал откуда-то изнутри. Пласт размякшей коры вдруг бесшумно обрушился
и освободил восстановившуюся часть головы. Я увидел затылок, намокший от
пота. Совершенно младенческий, розовый, будто распаренный в кипятке.
Прихотливыми складками он образовывал какую-то мордочку - то ли крохотной
обезьянки, то ли кого-то еще. Отвратительные черты проступали сквозь
валики кожи. А глаза распахнулись, и две гусеницы высунулись из зрачков.
- Уходите отсюда!.. - тоскливо сказал редактор.
И тогда, передернувшись, я повернулся и побежал - чуть не падая,
обламываясь на ступеньках. Я бежал, и бежал, и остановиться - не мог.
Потому что горячий нечеловеческий страх толкал меня в спину. Я надеялся,
что, может быть, как-нибудь проскочу. Но еще прежде, чем я добрался до
самого низа, я услышал оттуда тяжелый и сочный шлепок - плески криков,
звяк выбитых мелких стекол, разгорался за окнами серый трепещущий свет, и
Живая Звезда появилась - в тумане, над городом, самых дальних окраин
достигли ее лучи, и земля, обожженная ими - зашевелилась.
9. ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ
Редактор лежал на камнях, бесформенный, словно куча тряпья, пиджак у
него распахнулся, и вывалилась записная книжка с пухлыми зачерненными
страницами, клетчатая рубаха на груди лопнула, штанины легко задрались,
оголив бледную немочь ног, он еще дышал - трепетала слизистая полоска
глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69