Это было все, что он мог сейчас. Потому что его тут же зажали с четырех
сторон. И привычно подняли, и распырили на весу беспомощной каракатицей, и
схватили за волосы, и куда-то перевернули, и, натужившись, опрокинули на
вонючий комковатый матрац. И дрожащий от возбуждения голос Годявого
произнес: - Снимай с него, падла, штаны! Стаскивай, стаскивай!.. - И он
почувствовал, как с него потащили. И голодные ищущие пальцы просунулись
между ног. Будто щупальца. Шарили, шарили - и вдруг впились. Воздух был
пропитан мерзкой похотью. От матраца несло слежалостью и мочой. Он,
выламываясь, застонал. Но его держали чрезвычайно крепко. Чья-то ладонь
сразу же запечатала ему рот. Он пытался укусить, - мякоть в судороге не
поддавалась. Было страшно, по-детски. И он ощутил боль между раздвинутых
ног. Сначала слабую, как бы ласковую, а потом - все сильнее, сильнее -
гибкой иглой поднимающуюся внутрь организма. Кончик этой иглы сводил с
ума. Раскаленный. Кричащий. От него было не избавиться. Он был, как
насекомое на булавке. Смертная сплошная боль. Он весь дергался и сучил
ногами. Словно в агонии. Мышцы перекручивались гнилыми веревками. Это
называлось - "велосипед". Ужас был невыносимый. Он терпел, пока еще можно
было терпеть. И затем терпел, когда терпеть уже было нельзя. И еще
некоторое время после этого он все равно терпел, превозмогая себя, хотя
игла уже протянулась до самого горла. А потом в нем что-то жалобно
хрустнуло. Как обычно. Что-то жалобно хрустнуло и переломилось. Просто
переломилось пополам. И он стал послушным тихим животным. Чего они,
собственно, и хотели. Только этого они и хотели. И они это сразу
почувствовали, потому что Годявый уселся на нарах и опять величаво
взмахнул рукой: - Танцуй, Феня, канкан!.. - И он стал кошмарно
подпрыгивать перед ними, задирая рубашку, поворачиваясь то вправо, то
влево и выбрасывая, как безумный, ноги из бледного теста. А ему говорили:
Нежнее, нежнее, девушка... Попку свою покажи!.. - И глаза у них чудовищно
разгорались. И подрагивали от нетерпения члены. Будто по малой нужде. И
уже кто-то, не замечая, хватался за отвердевший член, теребя его быстрой
рукой. И сосед его уже равномерно елозил по стене ягодицами. А он все
плясал и плясал, и уже больше ничего не видел вокруг. Он был просто
животное. Дрессированное безгласое животное. Но - на двух ногах. С
паспортом. Инженер и советский гражданин. Бывший член партии, поверивший
этой партии и потому очутившийся здесь, среди таких же животных, - только
сильнее и крепче телом. Он знал, что сейчас ему скомандуют: В позу! - и он
станет в позу, - уперев руки, согнувшись. И к нему будут подходить по
одному. И он будет стоять - пока они все не насытятся. А затем ему дадут
ботинком под зад: Свободен! - И тогда можно будет снова усесться на
корточках, рядом с унитазом, и впасть в растительное, древесное забытье.
Чтобы хоть как-то переплыть ночь. Как придется. А когда все уснут, стеная
и всхлипывая во сне от извращенных желаний, можно будет даже вытянуться
немного на полу, чтобы разошлись затекшие конечности. Он ждал команды, как
облегчения, все закончится, но вместо этого распахнулась дверь и все тот
же Вертунок, розовощекий, озлобленный, _н_е _з_а_м_е_ч_а_я_ происходящего,
раздраженно и коротко кивнул ему: - На выход! - Он пошел, еще как
животное, по команде, но его вернули обратно: - Сначала оденься! - И он
оделся, не попадая в штанины, а за спиной его раздавался одновременно и
страстный и разочарованный вопль: - У-у-у, скотина!.. - И Вертунок, играя
зубастым ключом, очень резко предупредил: - Тихо, педерасты раздолбанные.
А то члены у всех откручу! - И они снова пошли по коридору, где
лохматилось мешковиной стекло, и через соскобленные уголки его была видна
пузатая неживая площадь, и ступени гремели под их ногами, и озлобленный
Вертунок ругался, как заведенный: - Сволочи! Паскуды! Дерьмо! - Можно было
понять, что ему не нравится таскаться взад-вперед по обделанному так-и-так
коридору. Но он этого не понимал. Он еще был животное и поэтому не
понимал. Он боялся. И когда в комнате на первом этаже кто-то бросился,
рыдая, ему на грудь, то он сразу же закрыл лицо руками. Прежде всего надо
было беречь лицо. И тогда этот кто-то закричал голосом, полным невыносимых
слез: Папка!!.. Папочка родной!!!.. - Но он все еще был животное, и не
понимал, и только механически гладил шелковистые пряди, и механически
прижимал к себе нечто теплое, мягкое, пугающееся, и сопел, прижимая, и
легонько покряхтывал от этого удовольствия, и жевал нарывную раздувшуюся
губу, и ему очень хотелось почесать себя за левой лопаткой...
Вот, так оно было. Теперь я знал, как оно было. Я бежал по мосткам,
прогибающимся в пустоту земли. Доски были старые, растрескавшиеся,
кривобокие. Сучковатые горбыли их вскрикивали на разные голоса. Черной
опушью махала заслоняющая поднебесье крапива. Рассыхались заборы, и
придвинувшиеся из-за них дома шевелили деревянными скулами. Встречные,
будто призраки, шарахались от меня. Я, наверное, сильно -
в_ы_д_е_л_я_л_с_я_. Но мне было - ни до чего.
Карась говорил:
- Где-то находится источник. Постоянный. Ровный. Не очень
интенсивный. Видимо, точечный. Единственный. Иначе бы все уже полетело к
черту. Так полагает Часовщик. А Часовщик редко ошибается. Он специалист.
Постоянный ровный источник возмущения, который приводит к вариациям и к
смещению всего Хроноса. Персонифицировать его не удается. _Ч_и_с_т_к_а_ -
явление вынужденное. Может быть, - подполье, самиздат. Меры будут
ужесточаться...
Голос его просовывался в сознание, как червяк. Расплывалась эмалевая
ослепительная улыбка. Морда была довольная, сытая. По такой морде хорошо
лупить кулаком. Чтобы чавка - моталась. Я не верил ни в какое подполье.
Идеологи-схоласты, нелюдимые боевики. Пропаганда и силовое давление.
Демонстрации, саботаж, листовки. Сеть законспирированных ячеек.
Дисциплина, пароли. Штаб - будто мозг параноика, поднимающий из темноты
волны политического террора. Все это - бред и самообольщение. Разноцветная
мишура на елке. Никакое подполье в наших условиях невозможно. Потому что
подполье опирается на народ. Лишь тогда оно может эффективно работать. А
народа у нас нет. Нет, нет и нет. Нет народа. Только - вялые, анемичные
зомби. Подгибающиеся конечности, клочковатая мокрая шерсть. Как лемуры,
блуждают они в яркий полдень, даже не догадываясь о наследственной
слепоте. Выпирают фасеточные глаза, искажают пространство ядовитые пары
алкоголя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69