Но никак не добьется своего — ни за какие деньги не может устроить себе выступление на большой сцене. Целый театр купила... Впрочем, и это не поможет. Вот увидите!
Януш с трудом проглотил глоток сладкого вина. Он ничего не ответил мисс Зилберстайн. Не мог же он вступать в конфиденциальный разговор о людях и обстоятельствах, совершенно ему незнакомых.
Через минуту вернулась миссис Эванс. На ней был просторный белый хитон из легкого шелка с длинными рукавами. Талия была перехвачена чем-то вроде четок из больших круглых изумрудов. На шее висело такое же колье. Волосы она распустила, видимо, одним движением руки, превратив аккуратную прическу в гриву локонов. Янушу она показалась очень красивой. Двигаясь вдоль стен, подобно леди Макбет, миссис Эванс погасила часть ламп. Януш уселся в глубоком кресле.
— Я спою вам из второго акта,— объявила она.
Ганя заняла свое место у рояля. Мисс Зилберстайн взяла несколько приглушенных аккордов, рояль звучал великолепно. Ганя начала молитву Тоски.
Януш сразу определил, что голос у Гани довольно посредственный. Здесь, в небольшом помещении, он и то звучал слабо, а по временам даже приглушенный аккорд фортепьяно полностью забивал его. Не нужно было обладать большой музыкальностью, чтобы сразу заметить, что поет она совсем не в такт и что бедной мисс Зилберстайн то и дело приходится либо догонять певицу, неожиданно убежавшую на несколько тактов вперед, либо на каком-то аккорде выжидать, пока та ее догонит. Время от времени аккомпаниаторша бросала многозначительный взгляд на Януша, поблескивая большим черным глазом. Все это было ужасно.
Сидя в огромном кресле, Януш спиной чувствовал холодные и пустые апартаменты, видел красивую женщину в торжественном наряде, которая, напрягая связки, с большим усилием выдавливала из себя жалкие звуки. На красивой шее миссис Эванс вздулись жилы, она с трагическим выражением открывала рот, закрывала глаза, а пышные локоны, упавшие на лоб, судорожно вздрагивали после каждой ноты. У Януша сердце сжалось от сострадания.
Миссис Эванс воздела к небу обе руки, замирая на долгой фермате, которая оборвалась, видимо, против ее воли. И продолжала стоять с закрытыми глазами. Мисс Зилберстайн, беспомощно опустив свои маленькие ястребиные лапки, посмотрела на Януша, не скрывая иронии. Она явно ненавидела свою работодательницу.
Ганя пришла в себя и повернулась к Янушу. Он встал с кресла и выжал из себя несколько невразумительных похвал.
— А сейчас из «Царицы Савской»,— сказала Вольская. Янушу пришлось выслушать еще три или четыре арии. Без
сомнения, у миссис Эванс не было ни малейших шансов петь в сколько-нибудь серьезной опере. Но она, отослав секретаршу приготовить закуску, спросила у Януша, не может ли он устроить ей выступление во Львовской опере. Януш ответил, что у него вообще нет знакомых во Львове.
— И вот еще что,— сказала миссис Эванс, когда они уселись за маленький столик с закусками,— дело в том, что я утратила всякую связь с моей семьей. Мне известно лишь, что отец возвратился из Одессы в Варшаву. Но что с ним сейчас, я не знаю. Не могли бы вы, возвратившись на родину, разыскать отца и дать ему мой адрес?
— Разумеется,— ответил Януш,— но как это сделать?
— Так ведь должно же существовать в Польше какое-нибудь главное управление дворников,— замявшись на последнем слове, сказала миссис Эванс.
Януш рассмеялся.
— Со времени своей забастовки они титулуют себя «смотрителями домов» и организовали свой профессиональный союз. А вы уверены, что отец не сменил профессию?
Ганя напряженно посмотрела на Януша и произнесла шепотом:
— Думаю, что нет...
Возвращаясь поздно вечером в гостиницу «Суэц», Януш невольно улыбался. Вот ведь существует такая вещь, которую нельзя приобрести ни за какие деньги,— красивый голос.
III
Януш не без труда разыскал на Сенполе квартиру Янека Вевюрского: парень назвал улицу Костер, тогда как в действительности она называлась Касте, и Януш нашел ее по синагоге, на углу Касте и Сент-Антуан. И хотя улица эта находилась довольно далеко от собора святого Павла, она была типичной для этого района. Касте напомнила Янушу некоторые улицы Лодзи: те же маленькие лавчонки с еврейскими вывесками, маленькие ресторанчики с изображением легендарного Бартека либо с хитро сплетенными кренделями вместо вывески — совсем как на рынке в каком-нибудь Груйце или Гродзиске. На улице слышалась только еврейская и польская речь, да и привела Януша на эту улицу старая еврейка в парике и чепце, отделанном узелками из золотой нити. Вевюрский занимал весьма странную квартиру. Входили в нее по двум деревянным ступенькам; стоило открыть входную дверь, как раздавался звонок; внутри было темно, пахло пивом и селедкой. Вероятно, здесь тоже была когда-то лавка. Януш не мог отделаться от впечатления, что он в Польше.
Янек был в первой комнате. Увидев гостя, он бросился к нему и крикнул в глубь помещения:
— Янка, Янка, иди-ка сюда, ведь говорил я тебе, что граф все-таки придет к нам!
Януш протянул ему руку, и молодой человек взволнованно стиснул ее ладонями.
— Я пришел с единственным условием, что вы не будете называть меня графом. Никакой я не граф...
— Так ведь каждый из вас либо князь, либо граф, а впрочем,— махнул рукой Янек,— пусть будет так, если вам угодно. Проходите, проходите, пожалуйста.
Он проводил Януша в маленькую комнатку в глубине квартиры, где стоял квадратный стол, покрытый сетчатой скатертью, ла столе красовался букетик из перьев, красных с фиолетовым оттенком и зеленых. Хозяин вытер фартуком деревянный стул и сказал:
— Присаживайтесь, жена сейчас выйдет. Ну и рад же я, теперь-то уж я вам кое-что расскажу.
Он выбежал из комнаты. Януш стал разглядывать стены с желтым и голубым узором. Мебели было мало, у стены стоял музыкальный ящик, а на нем — клетка с канарейками. На стенах развешаны литографии, изображавшие князя Юзефа и присягу Костюшко на Рыночной площади. Рядом висела очень хорошая гравюра — портрет Станислава Лещинского в коронационном наряде. Янек вскоре вернулся с бутылкой кальвадоса, хлебом и ломтиками сыра на тарелке. В другую дверь вошла разрумянившаяся Янка в розовой шелковой блузке. Они присели к столу и стали угощать Януша.
— Хлеб совсем как в Польше,— сказал Вевюрский,— еврейка печет, тут, неподалеку от их синагоги.
Януш с первой же минуты почувствовал себя просто и хорошо. Сидя у стола, он с симпатией посматривал на Янека и только сейчас по-настоящему осознал, как одинок он был в Париже. Вспомнил, что ни разу не подумал о Варшаве, о доме, хотя в общем все мысли его были устремлены туда. Впрочем, что значит дом? У него нет дома, не мог же он назвать своим домом чужой особняк на Брацкой и тем более имение, в котором он совсем не бывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Януш с трудом проглотил глоток сладкого вина. Он ничего не ответил мисс Зилберстайн. Не мог же он вступать в конфиденциальный разговор о людях и обстоятельствах, совершенно ему незнакомых.
Через минуту вернулась миссис Эванс. На ней был просторный белый хитон из легкого шелка с длинными рукавами. Талия была перехвачена чем-то вроде четок из больших круглых изумрудов. На шее висело такое же колье. Волосы она распустила, видимо, одним движением руки, превратив аккуратную прическу в гриву локонов. Янушу она показалась очень красивой. Двигаясь вдоль стен, подобно леди Макбет, миссис Эванс погасила часть ламп. Януш уселся в глубоком кресле.
— Я спою вам из второго акта,— объявила она.
Ганя заняла свое место у рояля. Мисс Зилберстайн взяла несколько приглушенных аккордов, рояль звучал великолепно. Ганя начала молитву Тоски.
Януш сразу определил, что голос у Гани довольно посредственный. Здесь, в небольшом помещении, он и то звучал слабо, а по временам даже приглушенный аккорд фортепьяно полностью забивал его. Не нужно было обладать большой музыкальностью, чтобы сразу заметить, что поет она совсем не в такт и что бедной мисс Зилберстайн то и дело приходится либо догонять певицу, неожиданно убежавшую на несколько тактов вперед, либо на каком-то аккорде выжидать, пока та ее догонит. Время от времени аккомпаниаторша бросала многозначительный взгляд на Януша, поблескивая большим черным глазом. Все это было ужасно.
Сидя в огромном кресле, Януш спиной чувствовал холодные и пустые апартаменты, видел красивую женщину в торжественном наряде, которая, напрягая связки, с большим усилием выдавливала из себя жалкие звуки. На красивой шее миссис Эванс вздулись жилы, она с трагическим выражением открывала рот, закрывала глаза, а пышные локоны, упавшие на лоб, судорожно вздрагивали после каждой ноты. У Януша сердце сжалось от сострадания.
Миссис Эванс воздела к небу обе руки, замирая на долгой фермате, которая оборвалась, видимо, против ее воли. И продолжала стоять с закрытыми глазами. Мисс Зилберстайн, беспомощно опустив свои маленькие ястребиные лапки, посмотрела на Януша, не скрывая иронии. Она явно ненавидела свою работодательницу.
Ганя пришла в себя и повернулась к Янушу. Он встал с кресла и выжал из себя несколько невразумительных похвал.
— А сейчас из «Царицы Савской»,— сказала Вольская. Янушу пришлось выслушать еще три или четыре арии. Без
сомнения, у миссис Эванс не было ни малейших шансов петь в сколько-нибудь серьезной опере. Но она, отослав секретаршу приготовить закуску, спросила у Януша, не может ли он устроить ей выступление во Львовской опере. Януш ответил, что у него вообще нет знакомых во Львове.
— И вот еще что,— сказала миссис Эванс, когда они уселись за маленький столик с закусками,— дело в том, что я утратила всякую связь с моей семьей. Мне известно лишь, что отец возвратился из Одессы в Варшаву. Но что с ним сейчас, я не знаю. Не могли бы вы, возвратившись на родину, разыскать отца и дать ему мой адрес?
— Разумеется,— ответил Януш,— но как это сделать?
— Так ведь должно же существовать в Польше какое-нибудь главное управление дворников,— замявшись на последнем слове, сказала миссис Эванс.
Януш рассмеялся.
— Со времени своей забастовки они титулуют себя «смотрителями домов» и организовали свой профессиональный союз. А вы уверены, что отец не сменил профессию?
Ганя напряженно посмотрела на Януша и произнесла шепотом:
— Думаю, что нет...
Возвращаясь поздно вечером в гостиницу «Суэц», Януш невольно улыбался. Вот ведь существует такая вещь, которую нельзя приобрести ни за какие деньги,— красивый голос.
III
Януш не без труда разыскал на Сенполе квартиру Янека Вевюрского: парень назвал улицу Костер, тогда как в действительности она называлась Касте, и Януш нашел ее по синагоге, на углу Касте и Сент-Антуан. И хотя улица эта находилась довольно далеко от собора святого Павла, она была типичной для этого района. Касте напомнила Янушу некоторые улицы Лодзи: те же маленькие лавчонки с еврейскими вывесками, маленькие ресторанчики с изображением легендарного Бартека либо с хитро сплетенными кренделями вместо вывески — совсем как на рынке в каком-нибудь Груйце или Гродзиске. На улице слышалась только еврейская и польская речь, да и привела Януша на эту улицу старая еврейка в парике и чепце, отделанном узелками из золотой нити. Вевюрский занимал весьма странную квартиру. Входили в нее по двум деревянным ступенькам; стоило открыть входную дверь, как раздавался звонок; внутри было темно, пахло пивом и селедкой. Вероятно, здесь тоже была когда-то лавка. Януш не мог отделаться от впечатления, что он в Польше.
Янек был в первой комнате. Увидев гостя, он бросился к нему и крикнул в глубь помещения:
— Янка, Янка, иди-ка сюда, ведь говорил я тебе, что граф все-таки придет к нам!
Януш протянул ему руку, и молодой человек взволнованно стиснул ее ладонями.
— Я пришел с единственным условием, что вы не будете называть меня графом. Никакой я не граф...
— Так ведь каждый из вас либо князь, либо граф, а впрочем,— махнул рукой Янек,— пусть будет так, если вам угодно. Проходите, проходите, пожалуйста.
Он проводил Януша в маленькую комнатку в глубине квартиры, где стоял квадратный стол, покрытый сетчатой скатертью, ла столе красовался букетик из перьев, красных с фиолетовым оттенком и зеленых. Хозяин вытер фартуком деревянный стул и сказал:
— Присаживайтесь, жена сейчас выйдет. Ну и рад же я, теперь-то уж я вам кое-что расскажу.
Он выбежал из комнаты. Януш стал разглядывать стены с желтым и голубым узором. Мебели было мало, у стены стоял музыкальный ящик, а на нем — клетка с канарейками. На стенах развешаны литографии, изображавшие князя Юзефа и присягу Костюшко на Рыночной площади. Рядом висела очень хорошая гравюра — портрет Станислава Лещинского в коронационном наряде. Янек вскоре вернулся с бутылкой кальвадоса, хлебом и ломтиками сыра на тарелке. В другую дверь вошла разрумянившаяся Янка в розовой шелковой блузке. Они присели к столу и стали угощать Януша.
— Хлеб совсем как в Польше,— сказал Вевюрский,— еврейка печет, тут, неподалеку от их синагоги.
Януш с первой же минуты почувствовал себя просто и хорошо. Сидя у стола, он с симпатией посматривал на Янека и только сейчас по-настоящему осознал, как одинок он был в Париже. Вспомнил, что ни разу не подумал о Варшаве, о доме, хотя в общем все мысли его были устремлены туда. Впрочем, что значит дом? У него нет дома, не мог же он назвать своим домом чужой особняк на Брацкой и тем более имение, в котором он совсем не бывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178