Когда она заговорила об этом с Янушем, он сразу понял, что сестра уже решила все главные вопросы без него. Это его несколько удивило, но в сущности мало трогало.
Весь уклад жизни в особняке на Брацкой был строго регламентирован. Следила за этим старая княгиня, которая утверждала, что размеренный образ жизни помогает сохранить молодость. Судя по ее весьма бодрому виду, она не ошибалась. Крупная, величественная фигура княгини, ее черные живые глаза, легкие движения свидетельствовали о том, что она в свои семьдесят лет сумела сохранить здоровье. Это была великосветская дама, широко известная в Польше и за границей своим богатством и происхождением, а в последние годы минувшего столетия и своими любовными историями. Этим она славилась в России, где была фрейлиной императрицы Марии Федоровны. Как и у большинства польских аристократов, в жилах ее текла кровь Екатерины II, и, как считали при дворе, приходилась дальней родственницей Романовым. У нее были колоссальные связи и на Западе, брат ее женился на инфанте Альфонсине Испанской, а старшая из дочерей вышла замуж за герцога Пармского из дома Бурбонов, и княгиня приобрела для молодых супругов замок на юге Франции. Сейчас, после изгнания из королевской семьи из Франции, они переехали в Сицилию. Билинская часто ездила к ним в Палермо.
Но все это великолепие отошло в прошлое. Теперь у старой княгини сохранилось немногое. Дом и апартаменты в Варшаве, какие-то земельные участки, небольшая сумма наличными в Bank of England и множество русских ценных бумаг, на которых Шушкевич, поверенный княгини, давно уже поставил крест.
Женитьбу своего младшего сына на Мышинской она расценивала как мезальянс, и даже не мезальянс, а нечто похуже.
Говорила она с какой-то неопределенной усмешкой всякий раз, когда при ней заходила речь о Марии. Зато она очень любила внука, выписала для него английскую мисс и строго следила за тем, чтобы каждое утро его обливали холодной водой и растирали щеткой. Алек орал во всю глотку, так что его крики были слышны по всему дому. Мисс Крис будила его в шесть утра, поила крепким чаем, а в восемь вталкивала в него порцию porridge 2, хотя это порой вызывало еще более громкий рев. Княгиня вставала в девять, навещала внука в его комнате, находившейся на том же этаже, что и ее спальня, а затем устраивалась в своем будуарчике с толстой французской книгой в руках. Были это преимущественно мемуары или исторические романы, изданные у Ашета или Пейота. Мария обычно нежилась в постели до двенадцати. В час завтракали. Княгиня настойчиво требовала, чтобы к столу являлись все домашние, в том числе мисс Крис и панна Текла, если, разумеется, не было гостей, а дважды в неделю за столом бывал низенький, седенький и весьма учтивый пан Шушкевич. В такие дни тотчас же после завтрака княгиня запиралась с поверенным в своем кабинете, чтобы заняться счетами. К столу являлась также княгини — маленькая седая старушка в неизменном костюме, гречанка по происхождению, мадемуазель Потелиос, которую княгиня звала «Helene».
Янушу эти завтраки были в тягость, но сестра просила, чтобы он присутствовал на них. С продовольствием в Варшаве стало туго, материальные средства старой княгини и Марии иссякали, и все-таки не этим объяснялась чрезмерная скромность тех блюд, которые подавались на фарфоре с фамильными гербами. Существовала еще третья причина — непомерная скупость княгини там, где дело касалось мелочей. «Завтрак» состоял из тощего овощного супа, кусочка мяса или рыбы (причем кусочки эти были точно рассчитаны по количеству людей, сидевших за столом), каких-то пятнистых яблок третьего сорта («Где только они покупают такие фрукты?» — спросил однажды Януш у своей соседки по столу мадемуазель Потелиос) и ломтика местного сыра. Только вино, подаваемое к столу, напоминало, в каком доме ты находишься. Подвал полностью уцелел, и, когда Станислав приносил к обеду из кладовой по две бутылки и открывал их у буфета, вся комната сразу же наполнялась ароматом доброго бургундского. Тот миг, когда старый слуга склонялся перед ним и вежливо спрашивал: «Белого или красного?» — был единственным приятным для Яну-ша моментом во всей этой церемонии. Когда за столом появлялись гости, меню не претерпевало никаких изменений. Княгиня, очевидно, считала само приглашение к ее столу достаточной честью для «всякого» и вовсе не собиралась угождать чужому аппетиту.
Впрочем, к Янушу княгиня в общем благоволила, она беседовала с ним за столом и, кажется, предпочитала его своей невестке. Видимо, она считала его более интеллигентным (да так оно и было на самом деле), и, когда возникал разговор о какой-нибудь книге или о политическом событии, она всегда обращалась к нему. Женщина она была в общем умная, начитанная и люто ненавидела немцев. Она очень увлекалась вопросами дипломатии, и все иностранные миссии, зачастившие в Варшаву в связи с плебисцитами и помощью западных держав Польше, вынуждены были отведывать за ее столом пятнистые яблоки и прозрачные лепестки сыра.
Однажды в гостиной, где обычно ожидали, пока откроются двери в столовую, появился маленького роста господин с тростью в руке и в генеральском мундире. Януш узнал в нем Галлера. Когда его представили старому вояке, Януш сказал, что уже имел честь встречаться с паном генералом.
Генерал поинтересовался, где это было, и Януш ответил, что участвовал в бою под Каневом, в котором потерял своего друга. Он хотел еще напомнить генералу о Киеве и о квартире пани Чиж, но вовремя спохватился, заметив, что даже упоминание о Каневе было Галлеру неприятно. Что уж говорить о переодевании в чужие обноски! Положение спасла старая княгиня, провозгласившая своим громозвучным голосом:
— Да, пан генерал, немцев вы били славно. Жаль только, что недолго, но я не сомневаюсь: случай еще представится.
Галлер неуверенно улыбнулся. В разговор вмешалась Мария.
— А я уж предпочитаю немцев, чем...— И красноречиво вздохнула.
Княгиня пожала плечами.
— On ne sait jamais.. — сказала она.
В эту минуту открылась дверь, и Галлер галантно подал руку княгине. В тот день, сразу же после ухода генерала, Януша позвали вниз, к сестре. В ее небольшом будуаре он застал, кроме нее, старую княгиню п Шушкевича. Это озадачило его.
— Может, ты думаешь, что это военный совет? — спросила старуха.
Разговор начала Мария. Она расположилась в глубоком кресле и вся утонула в нем — высокая и тонкая. Казалось, ей трудно поворачивать свою красивую, чем-то напоминающую птичью, голову. Она все еще была слаба и худа, после приезда из Вены не покидала Варшавы, хоть в городе ей было невмоготу. Сестра с трудом выдавливала из себя слова.
— Вот что, Януш,— сказала она,— обратила мое внимание (тетей она называла свекровь).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Весь уклад жизни в особняке на Брацкой был строго регламентирован. Следила за этим старая княгиня, которая утверждала, что размеренный образ жизни помогает сохранить молодость. Судя по ее весьма бодрому виду, она не ошибалась. Крупная, величественная фигура княгини, ее черные живые глаза, легкие движения свидетельствовали о том, что она в свои семьдесят лет сумела сохранить здоровье. Это была великосветская дама, широко известная в Польше и за границей своим богатством и происхождением, а в последние годы минувшего столетия и своими любовными историями. Этим она славилась в России, где была фрейлиной императрицы Марии Федоровны. Как и у большинства польских аристократов, в жилах ее текла кровь Екатерины II, и, как считали при дворе, приходилась дальней родственницей Романовым. У нее были колоссальные связи и на Западе, брат ее женился на инфанте Альфонсине Испанской, а старшая из дочерей вышла замуж за герцога Пармского из дома Бурбонов, и княгиня приобрела для молодых супругов замок на юге Франции. Сейчас, после изгнания из королевской семьи из Франции, они переехали в Сицилию. Билинская часто ездила к ним в Палермо.
Но все это великолепие отошло в прошлое. Теперь у старой княгини сохранилось немногое. Дом и апартаменты в Варшаве, какие-то земельные участки, небольшая сумма наличными в Bank of England и множество русских ценных бумаг, на которых Шушкевич, поверенный княгини, давно уже поставил крест.
Женитьбу своего младшего сына на Мышинской она расценивала как мезальянс, и даже не мезальянс, а нечто похуже.
Говорила она с какой-то неопределенной усмешкой всякий раз, когда при ней заходила речь о Марии. Зато она очень любила внука, выписала для него английскую мисс и строго следила за тем, чтобы каждое утро его обливали холодной водой и растирали щеткой. Алек орал во всю глотку, так что его крики были слышны по всему дому. Мисс Крис будила его в шесть утра, поила крепким чаем, а в восемь вталкивала в него порцию porridge 2, хотя это порой вызывало еще более громкий рев. Княгиня вставала в девять, навещала внука в его комнате, находившейся на том же этаже, что и ее спальня, а затем устраивалась в своем будуарчике с толстой французской книгой в руках. Были это преимущественно мемуары или исторические романы, изданные у Ашета или Пейота. Мария обычно нежилась в постели до двенадцати. В час завтракали. Княгиня настойчиво требовала, чтобы к столу являлись все домашние, в том числе мисс Крис и панна Текла, если, разумеется, не было гостей, а дважды в неделю за столом бывал низенький, седенький и весьма учтивый пан Шушкевич. В такие дни тотчас же после завтрака княгиня запиралась с поверенным в своем кабинете, чтобы заняться счетами. К столу являлась также княгини — маленькая седая старушка в неизменном костюме, гречанка по происхождению, мадемуазель Потелиос, которую княгиня звала «Helene».
Янушу эти завтраки были в тягость, но сестра просила, чтобы он присутствовал на них. С продовольствием в Варшаве стало туго, материальные средства старой княгини и Марии иссякали, и все-таки не этим объяснялась чрезмерная скромность тех блюд, которые подавались на фарфоре с фамильными гербами. Существовала еще третья причина — непомерная скупость княгини там, где дело касалось мелочей. «Завтрак» состоял из тощего овощного супа, кусочка мяса или рыбы (причем кусочки эти были точно рассчитаны по количеству людей, сидевших за столом), каких-то пятнистых яблок третьего сорта («Где только они покупают такие фрукты?» — спросил однажды Януш у своей соседки по столу мадемуазель Потелиос) и ломтика местного сыра. Только вино, подаваемое к столу, напоминало, в каком доме ты находишься. Подвал полностью уцелел, и, когда Станислав приносил к обеду из кладовой по две бутылки и открывал их у буфета, вся комната сразу же наполнялась ароматом доброго бургундского. Тот миг, когда старый слуга склонялся перед ним и вежливо спрашивал: «Белого или красного?» — был единственным приятным для Яну-ша моментом во всей этой церемонии. Когда за столом появлялись гости, меню не претерпевало никаких изменений. Княгиня, очевидно, считала само приглашение к ее столу достаточной честью для «всякого» и вовсе не собиралась угождать чужому аппетиту.
Впрочем, к Янушу княгиня в общем благоволила, она беседовала с ним за столом и, кажется, предпочитала его своей невестке. Видимо, она считала его более интеллигентным (да так оно и было на самом деле), и, когда возникал разговор о какой-нибудь книге или о политическом событии, она всегда обращалась к нему. Женщина она была в общем умная, начитанная и люто ненавидела немцев. Она очень увлекалась вопросами дипломатии, и все иностранные миссии, зачастившие в Варшаву в связи с плебисцитами и помощью западных держав Польше, вынуждены были отведывать за ее столом пятнистые яблоки и прозрачные лепестки сыра.
Однажды в гостиной, где обычно ожидали, пока откроются двери в столовую, появился маленького роста господин с тростью в руке и в генеральском мундире. Януш узнал в нем Галлера. Когда его представили старому вояке, Януш сказал, что уже имел честь встречаться с паном генералом.
Генерал поинтересовался, где это было, и Януш ответил, что участвовал в бою под Каневом, в котором потерял своего друга. Он хотел еще напомнить генералу о Киеве и о квартире пани Чиж, но вовремя спохватился, заметив, что даже упоминание о Каневе было Галлеру неприятно. Что уж говорить о переодевании в чужие обноски! Положение спасла старая княгиня, провозгласившая своим громозвучным голосом:
— Да, пан генерал, немцев вы били славно. Жаль только, что недолго, но я не сомневаюсь: случай еще представится.
Галлер неуверенно улыбнулся. В разговор вмешалась Мария.
— А я уж предпочитаю немцев, чем...— И красноречиво вздохнула.
Княгиня пожала плечами.
— On ne sait jamais.. — сказала она.
В эту минуту открылась дверь, и Галлер галантно подал руку княгине. В тот день, сразу же после ухода генерала, Януша позвали вниз, к сестре. В ее небольшом будуаре он застал, кроме нее, старую княгиню п Шушкевича. Это озадачило его.
— Может, ты думаешь, что это военный совет? — спросила старуха.
Разговор начала Мария. Она расположилась в глубоком кресле и вся утонула в нем — высокая и тонкая. Казалось, ей трудно поворачивать свою красивую, чем-то напоминающую птичью, голову. Она все еще была слаба и худа, после приезда из Вены не покидала Варшавы, хоть в городе ей было невмоготу. Сестра с трудом выдавливала из себя слова.
— Вот что, Януш,— сказала она,— обратила мое внимание (тетей она называла свекровь).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178